***
С последнего их совместного завтрака проходит ровно три с половиной дня, и ровно три с половиной дня проходит с того момента, как Акинфеев в последний раз общался с Артёмом не через динамик телефона или короткие смс. Они оба возвращаются в квартиру многим позднее скрытого за серыми тучами заката, а уходят за несколько часов до рассвета, и единственное, что не даёт Игорю оказаться в немного изменённом зазеркаленном прошлом, — присутствие Аслана рядом и согревающие объятия Дзюбы по ночам. Но какими бы ни были изматывающими нагрузки выпускника, мужчина, засыпающий в одежде, стоит только голове коснуться подушки, выматывается в разы сильнее. Он приезжает в квартиру разве что поспать пару часов, а уезжает ещё до звонка электронного будильника на тумбочке, и мальчику остается только надеяться, что после приёма в пятницу весь этот Ад с нечеловеческим графиком у Главы прекратится. Его же график — никакие надежды не помогут — растянется на несколько месяцев, уж точно. Потому что Игорь рисует. Теперь уже не только всякие скетчи, хоть и вполне претендующие на высокую оценку, но и полноценные линейно-конструктивные и свето-теневые академические работы с точно выверенным построением и заученными схемами пропорций. Он впервые приходит к улыбчиво-ворчливому профессору в среду. Марио тогда, извиняясь за Босса, подвозит опаздывающего мальчика по необходимому адресу сам, но найти нужную аудиторию помогает разве что ломано и на словах. В голове ненадолго запутавшегося в сети коридоров Акинфеева проскальзывают слова Черышева о погибшей при взрыве девушке Фернандеса, так же работавшей с архитектурой, и в обвешанных картинами студенческих работ стенах вмиг становится неуютно от возникшего предположения. Впрочем, за рамки предположения оно вообще вряд ли когда-нибудь выйдет: спрашивать о таком кажется до дикости неправильным. На первых четырех часах вводного занятия они захватывают лишь теорию, а из студии университета выпускник выходит уже со стопкой учебной литературы и списком того, что обязательно нужно принести на следующую их встречу. За вторые четыре часа Игорь успевает возненавидеть разбитые на части для облегченного изучения гипсовые головы. И полюбить глаза Давида. Так, с уплотнившимся графиком ежедневных нагрузок день перестаёт заканчиваться на последнем дополнительном, а выдохнуть получается только ближе к одиннадцати вечера, когда за спиной щёлкает входная дверь квартиры. Аслан, послушно дожидающийся хоть кого-то из хозяев, тут же начинает виться в ногах. Тот просится в парк, подавая мальчику в зубах обслюнявленный кожаный поводок, и — несмотря, на упоминание охраны того, что выгулять пса могут и их люди, если Игорю вдруг нужно заниматься — они проводят на освещённых фонарями многочисленных аллеях около получаса, за которые Аслан успевает растратить всю накопленную энергию. За домашней работой и факультативными по подготовке к экзаменам Акинфеев и вовсе сидит до двух часов ночи, пока голова не начинает усердно стремиться к поверхности стола, а глаза перестают воспринимать читаемый текст. Едва ли успев отвыкнуть от, казалось бы, оставшейся в прошлом жизни, он снова под строгим контролем Головина на совесть закупается не больше чем двумя банками энергетика в перерывах и опять глотает сразу по две таблетки обезболивающего, чтобы хоть как-то перебить мигрень. К концу недели холодает значительно сильнее. Дороги присыпает порой даже не мокрым снегом, и Головин всё чаще шмыгает носом и раздражает своим халатным отношением к собственному здоровью Игоря. Выпускник, впрочем, и сам не всегда застёгивает куртку и заматывает поверх разнообразных свитеров шарф, приводя аргументом то, что ему «Вообще-то, от парковки до школы и от школы до парковки меньше минуты». На любое «Для того, чтобы продуло, хватит и этой почти минуты» в отместку выпендривающемуся другу посильнее натягивает на его голову шапку. Десятиклассник на забавляющее проявление заботы, почти всегда перерастающее в шутливую перепалку, только закатывает глаза и неумело прячет за лёгкой ухмылкой собственную обеспокоенность. Даже не смотря на всяческие попытки Сашки не казаться занудной мамочкой, Акинфеев прекрасно видит всё его волнение. И, чтобы хоть как-то разгрузить ночные посиделки за дополнительными, просит у учителей переставить некоторые занятия на час позже и использует появившееся после уроков время на решение тестов и доработку несделанного. Как-то так совпадает, что окончание тренировок десятиклассника выпадает на одно время с окончанием факультативных выпускника, поэтому, пересекаясь у выхода на стадион, они идут к остановке и парковке вместе. — Ты спишь вообще? Снова энергетики, таблетки, круги под глазами, вид побитой собаки, — Головин не выдерживает, напрямую тыкая друга в его уже несколько дней болезненный вид и знакомый не понаслышке стабильно-одинаковый ежедневный список покупок. За «побитую собаку» футболисту прилетает неслабый щелчок по носу, но в этот раз он не собирается так легко дать теме оказаться умело отведённой в сторону и, ловко увернувшись, всё равно на ней концентрируется. — Эй, я серьёзно, вообще-то. Что происходит? — Подготовка к поступлению происходит. У Сашки вечером вторая игра, но никто из ребят особенно не волнуется хотя бы потому, что команда, поставленная в таблице соперником, по сборному рейтингу прошедших лет совсем не тянет на устойчивый уровень их школы. Конечно же, расслабляться никто и не думает, но и нервничать игроки особого смысла не видят. Без Ерохина, конечно, будет труднее, но не фатально. — А как к этой подготовке относится Дзюба? — после очередного выводящего на разговор «по душам» вопроса, Игорь хмурится, но десятиклассник только пожимает плечами и первым поворачивает в сторону гардероба. Он тянет «ла-адно» и следует за другом, понимая, что стоит уже начать привыкать к тому, что и ему порой можно рассказывать о проблемах, а не только решать чужие. — Если не хочешь, можем не говорить о нём. — Артём оставил два билета на самолет на холодильнике. Он уже пытался пару раз намекнуть на мой день рождения, а сегодня это вместе с запиской «Подумай». — И? — И я отказался. Сам же знаешь, что не праздную. Головин закатывает глаза, вскидывая руки к потолку, и поворачивается к выпускнику с таким видом, словно собирается уже в тысячный раз объяснить месячному ребенку теорему перпендикулярности плоскостей. Он уже далеко не первый раз спрашивает у друга «Почему?», но в ответ получает лишь что-то невнятное и смазанное. Как обычно. — Слушай, я не знаю причины, потому что ты никогда мне не рассказываешь. И я не настаиваю. И даже если там что-то серьёзное, всё равно скажу то, что думаю, — Сашка набирает в лёгкие побольше воздуха и, накидывая тёплую куртку, постепенно выдыхает, показательно пытаясь успокоить якобы проснувшееся раздражение. — Ты дурак, Игорь, если твоя причина — подготовка. Я на двести процентов уверен, что ты поступишь, потому что сейчас ты практически круглый отличник с прекрасными баллами. Да и сколько тебе осталось ходить на дополнительные, чтобы успеть всё разобрать? Месяц? Два? Возьмешь ещё один больничный на недельку, ничего почти не поменяется и мир не развалится, пока ты будешь расслабляться где-нибудь на пляже и пить кокосовое молоко через трубочку. Если причина в чём-то ещё… например, в отце или каком-то плохом воспоминании, то сейчас — уже не то время. Уж я-то знаю, как то, что было в прошлом, может испортить всё в одну секунду. На улице снова падает снег, с ветром неприятно попадающий прямо на лицо, и Акинфеев, никак не реагируя на сказанное, молча осматривает парковку за школой и перед входом тоже. Взгляд натыкается на чёрный Range Rover во дворике десятиэтажки напротив, и внутри тут же вспыхивает плохое предчувствие. Хотя бы потому, что рядом с тонированным авто припаркован джип Смолова. И ещё потому, что Марио не знает о конфликте между ними, а Денис написал, что очень занят и Артём заберёт мальчика перед приёмом сам. Страх иррационально оказывается вовсе не за Федю, хотя, кажется, что за мужчину, который и не через такое прошёл, волноваться — крайняя глупость. «Ну что ему сделает подросток?» Нет, не так. «Какие проблемы повлечёт за собой то, что Дзюба сделает с этим подростком?» Вот это уже больше походит на обоснованное беспокойство. — Давай закроем эту тему, окей? — он на пешеходном обгоняет сбитого с толку Сашку и через плечо желает удачной игры, чуть ли не срываясь на бег, чтобы быстрее оказаться у панельного дома. — Артём? Мужчина сидит на расчищенной скамейке у первого из ровной линии подъездов. Закинув ногу на ногу, он докуривает одну из своих дорогих сигарет из качественного табака и даже не оборачивается на оклик, а подойдя чуть ближе, Игорь замечает придерживающегося за живот Смолова, сплевывающего красными сгустками кровь на белизну снега и тщетно не оставляющего попыток встать с корточек. Тот скалится окровавленными зубами, стараясь отодвинуться от Главы подальше, и на каждом вдохе в затишье прикрытого от оживленной дороги дворика слышимо похрипывает. — Что происходит? Вопрос мальчика остаётся проигнорированным. Дзюба только стряхивает пепел под ноги и затягивается последний раз, перед тем как скинуть бычок под ноги и задушить дотлевающую палочку ботинком. Он не спеша поднимается, когда Акинфеев подходит уже вплотную, отряхивает куртку и, достав из глубокого кармана ключ, нажатием кнопки открывает пикнувшее в приветствии авто. — Садись в машину, — от интонации Артёма по спине мальчика пробегаются покалывающие сотнями иголок мурашки, и он передёргивает плечами, чтобы хоть как-то скинуть фантомное ощущение скованности в движениях. Вместо того, чтобы послушаться и скрыться в тёплом салоне, так и остается стоять в распахнутом пуховике и с шарфом в руке под морозящим кожу ветром. Мужчина в два небольших шага преодолевает расстояние к ещё больше скривившемуся в отвращении Феде, удивительно не сказавшему ни слова. Игорь машинально придвигается в след за мужчиной, надеясь на то, что если вдруг ситуация и вовсе перейдёт и так уже нарушенные рамки, успеет не допустить крайностей. Он скользит взглядом по широкой спине Дзюбы и с трудом перебарывает желание вцепиться в его ладонь, сжавшуюся в испачканный запекшимся красным кулак. Мальчик знает, что под сидением рядом с водителем в Range Rover’е лежит пистолет с глушителем. Ещё один за задней стенкой бардачка. Мальчик знает, что информация, подсунутая мозгом из-за стрессовости ситуации, абсолютно бесполезна: никто не додумается стрелять из-за какой-то мелочи в жилом районе под десятками окон. Артём торговлю наркотиками в своем городе и за своей спиной мелочью не считает от слова «совсем». — Настойчиво советую тебе забрать из шкафчика наркоту, которую ты туда засунул, — широкая ладонь цепляет Федю за уложенные волосы, задирая его голову так, чтобы смотреть глаза в глаза, но тот давится слюной и стекающей из разбитого носа кровью, хрипло смеется, закашливаясь. — С этого момента вы никто и Клан официально будет знать вас, как предателей. Игоря не отпускает ощущение того, что его только что крупно втоптали в грязь, хотя, в общем-то, он всего-навсего постоял рядом. Желудок скручивает от крайне отвратной картины истерично давящегося внутренним бульканьем Смолова, и Акинфеев отворачивается, вспоминая точно такие же редкие случаи на подпольном ринге, когда почувствовавший азарт боксер уже не мог остановиться самостоятельно. Тогда разномастная толпа ревела только громче, а в воздухе, кроме привычного запаха пота и алкоголя, витал железный аромат, оседающий терпким привкусом на языке. Его в такие моменты практически выворачивало внутренностями наружу, но на деле же организм не выдавал ничего, кроме желчи. Мальчик облизывает немного обветрившиеся губы и, не имея ни желания, ни сил, не оборачивается, скрываясь за дверкой авто. Аромат Артёма, которым насквозь пропитался кожаный салон, помогает постепенно успокоиться и приводит в чувства ровно до того момента, как его обладатель всё так же молча пристегивается и срывается с места. Выжимает педаль газа и вылетает на проезжую часть. Своим вождением Дзюба нарушает чуть больше десятка правил, чудом никого не сбивая на поворотах и то и дело огибая мелькающих пешеходных, а Игорь, в полной мере ощущая свою беспомощность перед ситуацией, поддаётся необходимости мужчины хоть куда-то выплеснуть весь скопившийся адреналин. Он понимает. Поэтому и настойчиво пытается абстрагироваться от происходящего, намертво сжимает ручку дверцы и оставляет единственной мыслью в голове веру в то, что они не разобьются о какой-нибудь резко вывернувший из-за угла грузовик. Оказываются на шоссе, ведущем в загородные коттеджные городки, спустя меньше десятка минут и даже без относительных ударов по нервам, не считая переваливающей за отметку в сто двадцать скорости. И излишне резко давшего по тормозам Артёма, тут же сворачивающего на обочину и только благодаря хорошо развитой реакции успевающего удержать мальчика от столкновения носом с приборной панелью. Наваждение, сбитое рваным, загнанным дыханием Акинфеева, наконец, отступает, и Артём запускает пальцы одной руки в волосы, секундой спустя с силой ударяет по рулю. Вторую так и не отнимает от часто вздымающейся юношеской груди, ощущая панически-быстрое сердцебиение через свой же светло-серый свитер, как и все остальные достающий его котёнку до середины бедра. Ладони Игоря всё ещё ненормально подрагивают, а в глотке застревает всеми силами не пропускаемый дальше, немного приглушенный шоком страх, хотя уже и бояться, почти что, нечего. На всё так же практически безучастное, но уже не настолько пробирающее безэмоциональностью «Почему не остановил меня?» отвечает сиплым «Тебе это было нужно» и, переступая через себя, подвигается ближе, подсознательно сравнивая мужчину с разъяренным львом, но всё равно протягивая руку, чтобы успокаивающе провести по жёсткой гриве. Тот дышит точно так же громко, выдыхая через раз, чтобы хоть немного утихомирить отбивающее без отдыха сердце. А когда на его сидение с соседнего перелазит мальчик, аккуратно устраиваясь на напряженных бедрах, и вовсе на несколько секунд перестает подавать организму кислород, цепляясь за расширившиеся от адреналина зрачки напротив его таких же. — Всё хорошо, — Акинфеев обхватывает уже не замотанными в бинт ладошками немного колючие от пробившейся щетины щеки Дзюбы и, заставляя смотреть на себя, осторожно целует, не давая теряться в себе и дальше и возвращая обратно в реальный мир. — Слышишь? Всё хорошо. Молчание, затянувшееся на время, пока Артём бегает глазами по взволнованному лицу мальчика, а Игорь всё так же продолжает методично поглаживать скулы мужчины, обрывается завибрировавшим входящим звонком телефоном на приборной панели. Мальчик собирается вернуться на своё сидение, чтобы не мешать разговору, но оказывается удержан опустившейся на острые коленки широкой ладонью, а Глава ставит на громкую связь. Он ведёт пальцами освободившейся руки по бедру котёнка вверх, но не заходя дальше края свитера, спускается обратно. — Здравия желаю, Артём Сергеевич, — Дзюба узнает в бодром голосе из динамиков одного более-менее знакомого майора, но, вместо того, чтобы ответить на приветствие, с укусами и зализываниями переключается на бледноватую, чувствительную кожу шеи старающегося не издавать ни звука Акинфеева. — Полковник просит передать Вам благодарность за помощь в задержке самой крупной и единственной на данный момент преступной линии по торговле наркотиками в нашем городе и так же сообщает, что он был рад принять Ваше приглашение на сегодняшний вечер. Мальчику неуютно быть третьим лишним, да ещё и в такой позе, поэтому, перехватывая хоть и приятно оглаживающие тело, но всё же вызывающие не к месту возбуждение в паху крепкие руки, он шепчет «Не здесь» в самое ухо и быстро опускается в соседнее кресло. Артём перебрасывается с собеседником ещё парой слов и, торопливо выворачивая обратно на трассу, снова разгоняется, пусть уже и не так быстро. В коттедже Кокориных, когда Даша со знанием дела подбирает Игорю наиболее сочетающиеся с идеально сидящей рубашкой строгие брюки, тот, чувствуя, как Дзюба прожигает взглядом его одетое лишь наполовину тело, немного вымотано дефилирует по комнате. Он умело игнорирует любые попытки мозга подкинуть ему какую-нибудь пошлую картинку и старается вообще не смотреть в сторону Главы. Мужчина, к этому времени уже полностью приведенный в порядок и расслабленно развалившийся в кресле со стаканом виски со льдом, выглядит многим больше, чем идеально, и всем своим видом походит на какого-нибудь короля из детских сказок о любви. Разве что вместо мантии — костюм. Валиева шутит о том, что рядом с Игорем он всем своим видом скорее походит на мажорного папочку, а потом добавляет, что так-то оно, в общем-то, и есть. И вызывает этим на бледноватом лице Акинфеева россыпь красных пятен.***
В одном из коридоров Артём, наконец, притягивает котёнка к себе, прижимая за талию как можно ближе. Тот поначалу, растерявшись, даже отвечает на настойчивое прикосновение губ, больше напоминающее яростную борьбу, опомнившись же, сильно цепляется ладонями за предплечья Дзюбы. Вместо того, чтобы податься ближе, отталкивает к стене и неосознанно соблазнительно облизывает еле заметно отдающие после поцелуя сладким алкоголем губы. — Не здесь, Тём, пожалуйста. Глава только угрожающе прищуривается, а уже в следующий момент остается абсолютно один и снова ни с чем. Он в действительности собирается рвануть за то ли заигравшимся, то ли не до конца понимающим, как поступает, мальчиком и раз и надолго показать, что бывает с детками за такое отвратительное поведение, но внезапно появившийся на пороге Дэн называет свой визит крайне срочным. Он собирает в кабинете Кокорина, до сих пор разбирающего суматоху в Штабе Москвы, многим больше обычного бойцов охраны и выкладывает на стол карту планировки отеля, и так давно заученную всеми наизусть. Нетрудно догадаться, о чём именно пойдет разговор. — Зачем это? — Дзюба прекрасно знает, что услышанное сейчас не принесёт никакой радости, но, если уж искать в ситуации плюсы, хотя бы не будет непредотвратимым: если бы было, они бы сейчас тут не разговаривали, а Сбор к этому моменту уже был бы отменен. — Одно из приглашений было отправлено несуществующему ни в одной базе данных, кроме фальшиво предоставленной, человеку, — глава охраны опирается на стул быстро перебирающего пальцами по клавиатуре ноутбука Марио, а когда тот заканчивает, пробегается по найденной информации и продолжает с лёгкой ухмылкой. — Но так как все следы стереть невозможно, мы выяснили, что он ранее был замечен в одной из приграничных раздробленных группировок. Скорее всего, это их человек, засланный к нам и они ставили на то, что мы за всем этим бардаком не заметим нулевую личность и доверимся придуманным рекомендациям. Артём опускается на край стола и обводит недовольным взглядом всех присутствующих, тут же отдавая приказ рассредоточиться по дому и оставляя в кабинете только Фернандеса и Черышева: после ситуации со Смоловыми он не может избавиться от глухой паранойи, а мерзкое и никуда не вписывающееся чувство недоверия к собственным людям заставляет закрыть ладонями немного вспотевшее от напряжения лицо. Моментом после с силой ударить по деревянной поверхности. Денис, словно читая мысли Босса насчёт возможного намеренного упущения Кучаевым этого самого неизвестного, упирающиеся разве что в рекомендации нового секретаря одним из лучших бойцов первого уровня, присаживается на стул рядом. — Я сам могу поручиться за Чалова. Этот парень практически моя правая рука, он не мог пойти против нас. Кучаев — вряд ли то, в чем нужно искать исток. Дзюба, отворачиваясь не только от подчиненных, но и от Семьи, всматривается в играющий оранжево-красным закат за окном на светлом фоне — впервые за всю неделю серости — голубого неба, обещающего крайне холодное окончание осени. Присаживается в кресло и снова щёлкает кремнем, поджигая самый кончик сигареты, только по заметно убавившемуся количеству никотиновых палочек понимает, что в последнее время травится дымом слишком уж часто. Саламыч за такое обязательно неслабо дал бы по рукам и выкинул в мусор спрятанную во внутреннем кармане пиджака пачку. На пару с гравированной железной зажигалкой, чтобы уж наверняка. Только вот его тут нет. И чтобы не дать следующим вырвавшимся ядовитым потоком словам оказаться озвученными, рядом тоже никого нет. — А могу ли я ручаться за тебя, Денис? Глава охраны на ничем не прикрытое подозрение только скрипит челюстью, заставляя заиграть желваки под скулами, но ничего в противовес яростно не кидает, видимо, уже до этого подозревав, что что-то такое могло произойти. — А в чём проблема, Артём? — Черышев закуривает сам, хоть и курит крайне редко. Он наполняет и так непроветриваемый кабинет ещё более удушливым запахом: Кокорин давно бы уже выкинул их за воротники пиджаков обсуждать дела на улицу. — Если хочешь убрать его, давай, убирай, так будет куда проще. Хочешь выяснить что-то конкретно со мной? Вперёд. Хочешь, чтобы я лично прошел проверку? Без проблем, пройду отдельно под твоим контролем. Но не сейчас. Сейчас в приоритете показать, что мы можем обеспечить безопасность высших кругов общества этого города. Сейчас в приоритете показать, что мы можем сохранить общак и доверие Совета, даже когда вокруг всё полыхает. По крайней мере, для меня это так. Если и для тебя тоже, тогда в чём, чёрт подери, проблема, Артём? Один раз поймал нож в спину, теперь остаток жизни будешь ходить вплотную к стенке? Дзюба медленно поворачивается из стороны в сторону в офисном кресле, не произнося ни слова, он кидает взгляд на никак не реагирующего на их диалог, едва ли понимающего русский Фернандеса, и долго всматривается в профессионально-холодное лицо Дэна. Ещё раз хмуро оценивает карту и план мероприятий, заверенный печатью новенького секретаря, и вновь закрывает лицо широкими ладонями. Перстень на указательном пальце приятно холодит лоб металлом, а в чертах измененная, но задолго до его рождения придуманная гравировка рычащего льва напоминает об отце. Напоминает о том самом первом кирпичике, на котором и создалась их Семья, с которого она выросла. Он вертит кольцо, думая о том, что у Черышева этот лев с восемнадцати лет на спине чёрными чернилами, чуть ниже, чем недлинная строчка личного номера. У Марио такая с двадцати, хотя он с детства до ужасного боится иголок и всего с ними связанного. Поэтому меньше в разы, но всё равно есть. Такая есть у всех, кто стоит в основании, потому что значит чуть больше, чем просто тату. Потому что значит неоспоримое доверие и желание отдать жизнь не только за Главу, но и друг за друга. Артём чувствует себя старым параноиком и качает головой, кисло улыбаясь. — Я наговорил чуши, прости, — Денис протягивает руку к столу, аккуратно втыкая бычок в пустую ячейку органайзера рядом с бычком Босса. Они думают об одном, одновременно усмехаясь и смотря, как немного плавится пластмасса под скуренной никотиновой палочкой. — Нужно срочно купить Сане новый органайзер или нам крышка. Мужчины фокусируются на проблеме, отодвигая личные разборки на неопределенный срок, ещё раз проходятся по собранному на неизвестного расшифрованному профайлу, но выудить из минимума ни чёткую цель попытки проникнуть внутрь, ни план выполнения не выходит. Артём склоняется к очевидной причине — украсть общак, добавляя к своей версии аргументом тот факт, что, как бы группировки ни старались сделать вид бесконечных запасов сил и ресурсов, им нужны деньги, чтобы продолжать эту бессмысленную мясорубку. У Клана есть возможность на поддержку, если на сегодняшнем вечере за него вступится хотя бы один человек из Совета. Как выяснил Марио, у их противников поддержки абсолютно точно нет и никакой спонсор за ними не стоит. Черышев же на эту версию только хмыкает нарочито самодовольным «Слишком очевидно», а когда получает два выжидающих взгляда в ответ, встает к исписанной магнитной доске и цепляет на неё схему здания. — Во-первых, это глупо. Если кто-то обчистит общак у Клана, мы, конечно, потеряем репутацию и точно не получим поддержки от Совета… но! Первыми, на кого упадет подозрение, будут группировки, мы в два счета вычислим подкидную утку в списке приглашенных, Совет не вступится за нас, но всё равно пойдёт против группировок, чтобы уничтожить угрозу. И, скорее всего, пойдёт весь, практически мгновенно растаптывая их, — Дзюба хмурится, напряженно кивая, но принимая как верность предоставленной версии, так и то, что обойти Дэна в таких вопросах практически невозможно. — Во-вторых, я думаю, что этот человек всё равно вызовет недоумение среди гостей даже с приглашением, хотя бы потому, что его никто не знает, и работать ему придётся быстро и четко. У них есть план, возможно, с подачи Смоловых или какой-то другой крысы, у них есть план здания, значит и план расстановленных камер. Вряд ли этот неизвестный выйдет живым, но, возможно, его задачей является наделать много шума. В помещении с зашедшим солнцем становится темно настолько, что Марио, отстранённо вслушивающегося в автоматический переводчик их речи в наушнике, получается рассмотреть только по свечению экрана на коленях. Глава включает едва освещающий часть кабинета светильник на столе, чтобы не тратить время и не завешивать все имеющиеся окна для основной люстры под потолком. Он всё ещё не до конца понимает некоторые моменты, но вовремя останавливает себя от вопросов: это построенная на логических размышлениях теория, и хотя Черышев всегда на шаг впереди, он не сможет дать ответ на них. — Какой смысл ему делать много шума? — Возможно, его задачей является наделать много шума и подорвать кого-то значимого из нашей системы. Не тебя, это будет совсем безрассудно. Под угрозой не только Саламыч, потому что он твой заместитель, но и я, и Марио, и, особенно, собиравшийся прилететь сегодня Кокорин. Даже Игорь под угрозой. Слухи о вас всё равно распространяются и многие знают, что он есть в списке гостей. Одно только то, что в его охране присутствует Марио, показывает всю степень его важности для тебя и делает прямой мишенью. Во всём происходящем на границах, как бы ни приходилось анализировать, я вижу только попытки ослабить нас. Сегодня может произойти контрольный выстрел. На негромкий стук в дверь оборачиваются все трое, слишком погруженные в решение поставленной задачи и упустившие ход времени. В приоткрывшейся щели показывается сначала голова Игоря, а сразу после часть оставленного у входа охранника, извиняющегося и спрашивающего разрешение на то, чтобы того пропустить. Артём кидает взгляд на Черышева, но тот только пожимает плечами и одним лишь взглядом передаёт негласное «Если доверяешь и все-таки собираешься впутать». Фернандес же, стоит Главе коротко кивнуть, а двери закрыться уже за мальчиком, понимающе улыбается. Он на португальском изъясняет Денису свою часть создавшейся теории, а тот профессионально подмечая, что Акинфеев старательно не смотрит ни на карту, ни на документы, видимо, чтобы не вызвать подозрений ни в чём том, что происходит, даёт сначала высказаться ему. — Костя просил передать, что вам уже скоро нужно будет выезжать, чтобы оказаться на месте вовремя, — Дзюба кивает, ожидая, что Игорь сообщит что-то ещё, но тот только неловко поворачивается в сторону двери. — В общем, да. Это всё, просто постарайтесь не задерживаться. Мужчина почти что даёт ему уйти, но у самой двери окликает и просит присесть за стол тоже. Если их предположения окажутся верными, мальчик может быть первым из тех, кто сегодняшним вечером будет под прицелом, и ему будет важно знать, чего стоит опасаться. — Я согласен с Марио в том, что Кокорин не может быть целью, — главный по охране пытается нащупать в полутьме полок шкафа маркер, чтобы быстрее перейти к решению, а не продолжать бессмысленно строить теории. До выезда остается чуть менее получаса, и этого слишком мало, чтобы не только разработать ответный план действий, но и донести его до всех, включая персонал. — Его внесли в список буквально день назад, неизвестный же оказался среди заявок задолго до этого. Мы оба склоняемся к тому, что причина — Игорь. Конечно, под прицелом можем быть и мы с Марио, и Саламыч, хотя бы потому, что его пытались уже один раз убрать. Но если посмотреть на то, что сейчас произошло: разве охрана пропустила бы Кучаева или хоть кого-то из бойцов? Она пропустила бы Дашу, потому что она член Семьи и все это знают. И она пропустила Акинфеева. При том, что ты его официально даже не представлял. Также, любого из нас уже тысячу раз могли попытаться прикончить, но только Игорь только сегодня может случайно затеряться без вечно следующей попятам охраны. Удобно. Мозг Артёма постепенно закипает, сказывается недосып и изнурительная неделя, среди будней которой едва ли можно было выловить перерыв для обеда, но он всё равно внимательно вслушивается в поток информации, чтобы чуть позже нигде не проколоться. Если всё позвучавшее окажется действительностью, этот самый прокол может стоить жизни одного из людей Клана. Одного из его близких людей. Мужчина переводит взгляд с Дэна на сидящего совсем рядом мальчика и настойчиво не даёт мыслям о том, что сегодня или когда-либо ещё он вдруг внезапно может его потерять, занять хоть каплю пространства. Тот по-серьёзному сводит брови, пытаясь хоть что-то понять, но выглядит при этом крайне забавно, юношеские черты мягко выделяются в свете ночника, а благодаря поработавшей над образом Валиевой кожа отдаёт едва заметными блестками. Дзюба сходится на том, что единственное, чего он в действительности хочет от этой ночи — поговорить уже, наконец, восполняя всё скопившееся за четыре дня молчание. Прикоснуться. Обнять. Защитить. Просто помолчать рядом. И чуть больше, чем немного — чтобы котёнок принял пусть и сделанный заранее, но подарок. — Снимем его? — Глава под непонимающим взглядом сбитого с мысли Черышева кивает на поместившуюся в единственный файл всю имеющуюся информацию на подкидную утку. Краем глаза замечает, как от брошенных с абсолютным равнодушием слов Акинфееву моментом становится неуютно. — Нет. Пойдём более трудным путем, — на схеме от руки охранника в различных местах появляются обозначения, выделенные то крестиками, то обводящими различные участки кружочками. — Если сорвем им всё сейчас, потом уже не будем знать ничего даже в чертах. А они ведь всё равно попытаются что-то да предпринять. Я предлагаю сделать вид, что нам ничего не известно, частично принять их правила игры, но и не дать никому попасть под удар. Мы спокойно пропустим этого нулевого, но добавим к уже имеющейся охране охрану в гражданском или замаскированную под персонал. Так же, пока ещё есть время, установим скрытые камеры в абсолютно всех слепых зонах. Рядом с каждым из нас всегда будет находиться несколько человек из моих ребят. Игорь, от тебя требуется хотя бы примерно запомнить, где будут расположены наши люди, и быть максимально внимательным. А вообще, лучше держаться чуть поближе к Боссу сегодня. Артём кивает и сверяется со временем, вставая с нагревшегося от тепла его тела кресла, одергивает себя, по привычке собираясь пропустить пряди через пальцы, вовремя вспоминая угрозы Валиевой. Он, сойдясь с подчиненными на одном и единственном ходе действий, указаниями даёт лишь «не допустить шумихи и уж точно не дать кому-либо пострадать» во всём остальном полностью полагаясь на Черышева. Выходя из кабинета вместе с Акинфеевым, единственной мыслью в его голове крутится «сейчас ведь тоже своеобразная проверка», потому что если неизвестный хоть каким-то образом узнает об их осведомленности и предпримет любое радикальное решение — это уже даже больше, чем пятьдесят процентов того, что среди только что находившихся в кабинете Кокорина людей и есть та самая крыса.***
Любое мероприятие подобных масштабов всегда проносится вокруг Главы скоростным водоворотом. Он делает чётко и выверено то, что давно спланировал, согласовал, утвердил и выучил, как будто перед экзаменом, и не волнуется, потому что возвращает полноценное — практически — доверие своей Семье. Всё происходящее можно запросто рассортировать по папкам с разнообразными заметками на стикерах. Оно уже давно не ново, но сейчас от того, как продвижения Клана воспримет Совет, зависит многим больше обычного. В бесконечной реке презентаций, докладов, светских разговоров, неискренне-вежливых улыбок, бокалов, наполненных пока что всего лишь безалкогольным пуншем, и прочих всех тех формальностей, ради которых, собственно, весь приём и устраивался, Дзюбу радует лишь то, что тёмная макушка его котёнка всегда мелькает где-то поблизости. Одновременно с этим самым частым и самым раздражающим вопросом, является он корректным в диалоге или нет, звучит «Может быть, Вы представите нам Вашего спутника?» во всевозможных вариациях. Мальчик поначалу смущается, бесконтрольно покрываясь румянцем и вызывая этим самым умиленные улыбки. Понемногу привыкая, уже представляется сам. «Всё идёт гладко». Артём вылавливает эту фразу в шипящих рациях охраны, распределённой по залу, и иррационально напрягается ещё больше. Он ещё ближе прижимает к себе Игоря, ещё труднее воспринимает попытки гостей с ним познакомиться и ещё чаще вглядывается в дорогие наручные часы. А когда Дэн, вылавливая Босса в более-менее безлюдном уголке, шепчет ему на ухо, что целью вновь был Саламыч, но объект обезврежен без каких-либо последствий, тот одновременно и выдыхает с облегчением, и надеется, что под «обезврежен» имеется ввиду «валяется в подвале и ждёт, когда его начнут пытать для получения информации», а не короткое «мёртв». Когда цветовые пятна, представляющие собой людей, перестают мельтешить перед глазами одним сплошным облаком и рассредоточиваются у игральных столов, пунш в изящно выделанном из хрусталя бокале на длинной ножке сменяется пузырящимся шампанским. Официальная часть, уже успевшая знатно поднаскучить, впрочем, тут же оказывается забыта за азартом и приятной музыкой, создающей неформальную обстановку. Дзюба прекрасно знает, что собравшийся за рулеткой Совет обсуждает совсем не выдержку вина и вкус подаваемых закусок, поэтому каждому из представителей иногда и абсолютно неприметно вдруг фартит. Он переводит задумчивый взгляд с увеличившегося, в сравнении с прошлым годом, числа высокопоставленных людей в разделенном на большие зоны и переделанном под элитное казино подвальном помещении на будто бы светящегося от радости котёнка. Тот, всё ещё не отойдя от показа, на котором из всех новых проектов зданий были представлены в основном его работы, что-то увлеченно рассказывает о том, как ему нравится заниматься архитектурой в Клане и ещё что-то про «а можно я буду тоже участвовать в строительстве?». Артём хоть и слушает в пол уха, но отказать этому действительно сейчас походящему на барашка мальчику — с его кудрявящимися немного, отросшими волосами — не может. Поэтому кивает. Поэтому, когда они скрываются на диванчике в одной из ниш, поддается мягким губам и даже разрешает вести. — Тём, — отрываться не хочется от слова совсем, но стоит ему только перейти к чему-то менее невинному, как Игорь мгновенно упирается ладонями в крепкую грудь. — Тём, не здесь. Дзюбе стоит немереных усилий не зарычать сейчас от уже сформировавшейся за половину этого дня ненависти к исключительно этой фразе. Он тут же отстраняется, полностью опустошая бокал, и недовольно массируя кончиками пальцев переносицу. На очередное прозвучавшее «Тём» кидает слишком резкое «Ну что ещё?», а в ответ получает совсем тихое «Просто тут нас могут увидеть, а я не могу так». Мужчина устало выдыхает: этот день, как и все подобные насыщенные дни, оставляет после себя ближе к ночи лишь редко прорывающееся наружу раздражение. Он, стараясь не зацикливаться, за талию притягивает котёнка к своему боку и немного приобнимает, делясь своим теплом и показывая, что вовсе не злится и абсолютно всё понимает. Только стоит им обоим расслабиться, как из-за угла выходит высокая брюнетка, чудом не запутывающаяся каблуками в подоле синего бархатного платья. У неё на шее, помимо колье, привычно располагается фотоаппарат, а в небольшой сумочке, Артём уверен практически на сто процентов, — диктофон. — Поймала! — она сверкает белозубой улыбкой, только с виду кажущейся добродушной, и заманивает, подобно большой и опасной акуле, в собственную пасть. — Теперь у меня в объективе есть хоть что-то интересное благодаря вам. Вы прекрасно смотритесь вместе, кстати, и я не понимаю, Артём, зачем ты столько времени скрывал от нас всех такой бриллиант. Брюнетка с видным трудом отрывает взгляд от смущённо улыбнувшегося в ответ мальчика и намекающе смотрит на Дзюбу, видимо, ожидая, что он всё же её представит. — Что ты делаешь тут, Кристина? — сменить тон на хоть капельку менее агрессивно настроенный не получается. Впрочем, мужчина даже и не пытается, заставляя этим насторожиться всё так же облокачивающегося на его руку котёнка. — Напоминаю, что ты сам предоставил мне доступ в любую точку, находящуюся под твоей властью, — девушка намеренно заманивает, меняет интонацию под что-то очевидно соблазняющее и намекает на закрутившийся между ними роман буквально за пару дней до встречи с Акинфеевым. На уже не новое «Следовало бы забрать его» она, играя, надувает блестящие губы, превращая итак смазливое личико в обиженную гримасу. — Не говори со мной так, будто я виновата во всех смертных грехах. Мне же нужно чем-то зарабатывать, а за информацию о тебе дают прекрасные гонорары. Не хочу дойти до того, чтобы пришлось продавать те серьги с россыпью драгоценных камней, что ты мне подарил. Артём опасно подбирается, играя желваками и сдерживая поднимающееся к горлу раздражение только благодаря размеренно поглаживающим тыльную сторону запястья движениям пальцев Игоря, переплетенных с его собственными. — Представишь меня? Её глаза цепко подмечают эти самые движения, но сползшая на миг с губ улыбка тут же возвращается обратно. — Кристина Орлова, — брюнетка протягивает руку для закрепления знакомства, не без удовольствия наблюдая за тем, как мальчику приходится отцепиться от пальцев Дзюбы, чтобы пожать её, но даже после этого не отпускает. Когда на тут же следующее за рукопожатием предложение уделить девушке время Акинфеев, вместо того, чтобы разумно отказаться или хотя бы спросить совета у мужчины, с улыбкой соглашается, заглушить предчувствие чего-то явно нехорошего мысленными уговорами самого себя, что тот уже не маленький и знает, что делает, как-то не выходит. Но Артём, вопреки всему, не следует за ними и даже не просит одного из охранников присмотреть, вместо этого он все так же продолжает сидеть некоторое время, а, заметив за пустым бильярдным столом скучающего Саламыча, решает составить тому компанию. Он только как-то запоздало выдыхает, потому что, не считая пары моментов переброски ничего не значащими фразами, «Тём, не здесь» и монологом Игоря об архитектуре, который Дзюба практически полностью прослушал, витая мыслями в окончательном решении Совета, они же ведь, получается, толком даже и не побыли вместе. Раз за разом забивая разноцветные шары в лузы, ему кажется, что он обязательно упустит что-нибудь важное, если не спросит, например, как прошла встреча с профессором или как там дела у Головина, а когда под выпытывающим взглядом врача на его собственный, крайне отстраненный выдаёт что-то похожее, тот только закатывает глаза, снова ворча о том, что ни к чему нормальному это не приведёт. Они играют не на счёт, но немного подвыпивший Черчесов спустя какое-то время всё же с удовольствием его ровняет и даже выбивается вперёд. Он как-то позабавлено после очередной партии смотрит за спину практически сына, а потом привлекает внимание сосредоточенного на собирании шаров Артёма и предлагает тому обернуться. Артём обернуться вовремя не успевает, зато успевает с резкостью перехватить заскользившие по рубашке на спине нарощенными ноготками тонкие руки, тут же отстраняя их от себя. Вместо привычного «Что тебе нужно на этот раз» волнующее куда больше «Где Игорь?», на которое Кристина лишь расслабленно улыбается, слишком неумело придавая себе пьяный вид. — Орлова, мне не до шуток. Что вы пили? — Только пунш. Саламыч за всей этой неудавшейся комедией наблюдает со стороны, даже и не думая вмешиваться. Он морщится, когда голосок журналистки неприятно-капризным тоном режет по ушам, и бормочет себе под нос, что «такими нотами можно даже самое сильное похмелье снимать за пару минут». — От безалкогольного пунша, что б ты знала, алкоголем так не несёт, — Дзюба заметно доходит до пика, поэтому наблюдающая за этим с первых рядов девушка, недовольно цокает языком, всё-таки кое-как отвечая на поставленный вопрос коротким «Ну, значит, он больше не безалкогольный». Между ними чуть меньше шага, и находящиеся вокруг люди начинают замечать зарождающуюся неспокойную ситуацию. Артём, волнуясь сейчас лишь об одном, абсолютно не обращает на любое второстепенное внимания и сжимает гладкую кожу запястий собеседницы настолько сильно, что, наверное, днем спустя обязательно проявятся синяки. Кристина кривится, на пробу сильно дергая руками ещё раз, и, высвободившись, отходит подальше. — Боже. Я подлила туда водки, потому что твой сладкий мальчик совсем не собирался мне ничего рассказывать. А вообще, можешь не переживать, ты прекрасно его натренировал, потому даже в таком состоянии он не выдал мне абсолютно ничего ни про тебя, ни про Клан. Пустая трата времени и сил, — она взбешенно тыкает пальцем по диктофону, удаляет абсолютно никчемную запись и, будто бы делая одолжение, кивает на устроившегося на диванчике в той же самой нише Акинфеева. Теперь уже сама дергает мужчину на себя за тёмную ткань галстука, шепчет змеёй на ухо. — Это всё — словно одна большая шутка! И ты, и этот мальчишка. Вы выглядите смешно, развлекаясь и планируя медовые месяцы, когда на границах гибнут сотни. Да, я знаю про билеты. И да, это не только мое мнение, потому что ты заигрался, Артём Дзюба. Что же ты будешь делать, если никто из Совета не вступится за нас? Что же ты будешь делать, когда пушечное мясо в виде молодых парней, ежедневно отдающих свои жизни за какую-то фантомную идею, закончится? Их родственники скорбят, пока ты трахаешь своё солнышко и души в нём не чаешь. Твоя волшебная жизнь в вакууме — одна большая шутка. Он ещё с минуту после того, как цоканье каблуков о дерево пола стихает за общей смесью звуков, не может отойти от только что сказанного. Со стороны выглядит так, словно получил яркую пощёчину, а на деле же пытается уложить ударившую потоком по вискам правду в голове. Единственную не ложь голосом лживой журналистки и манипулянтки. Он оглядывается на заказывающего ещё одну порцию алкоголя Черчесова и переводит растерянный взгляд на Акинфеева. Сначала всё же идёт к бару, по пути ставя точку в постоянно откладываемом, но давно уже принятом решении. — Стас, — не ожидавший быть окликнутым не по прозвищу врач моментом подбирается. Он вглядывается в лицо Главы так, будто знает, что именно сейчас услышит. Сам отводит того в сторону и отдаёт намешанное из чего-то явно крепкого пойло, якобы «чтобы легче стало». Артём выпивает до дна, без закуски и ничем не занюхивая, и морщится, мгновенно ощущая дающий по общему состоянию набор алкоголя, но всё так же оставаясь относительно трезвым. — Мы прекращаем спасение беженцев на границах. И правда, кажется, знал. На морщинистом лице не возникает ни удивления, ни неодобрения. Впрочем, искать бы стоило, скорее даже, одобрения, потому что именно Саламыч первым увидел в этом хоть какое-то решение многочисленных бессмысленных смертей их людей. Но и его — Дзюба искренне благодарен за это — тоже нет. Сухой кивок — вот и вся реакция. — Отправлю приказ нашим, — пустой стакан возвращается обратно в руку врача, когда тот направляет мужчину обратно в зал. — Советую присмотреть сейчас за Игорем, потому что, если он и правда так неприспособлен к алкоголю, как я предполагаю, его организм может попытаться избавиться от отравы прямым путем. То есть, его скорее всего будет тошнить. Неплохо бы умыть его холодной водой и отвезти домой отсыпаться. И смотри, чтобы от водки не случилось отравления, дай ему отдохнуть.***
В абсолютной тишине кабинета сильный запах дерева смешивается с запахом сигарет, забивает нос, и Игорь несколько раз кашляет, подтягивая быстро замерзающие ноги ближе к себе. С приоткрытой половинки окна веет холодом, а ещё иногда с ветром залетают отражающиеся в бликах от переставленной на пол лампы снежинки. Он считает каждую, но всё равно часто сбивается, поэтому просто прикладывается горячим лбом к окну и сильнее кутается в ещё сохраняющий тепло пиджак Артёма. Тот, раскинувшись в кресле, выдыхает большими кольцами дым и записывает отрывочные фразы в кожаный ежедневник, иногда проверяя что-то в телефоне. Акинфеев задумывается о том, что мужчина, наверное, ожидает Дениса с новостями о том самом обходными путями проникнувшем на вечер незнакомце и рабочим планшетом, чтобы снова углубиться в изучение отчётов. Сам мальчик старается не мешать, поэтому удобно устраивается подбородком на коленях и молча наблюдает за сосредоточенным на записях Дзюбе, иногда сталкиваясь с ответным уставшим взглядом. Ему кажется, что он уже и не пьян вовсе — воспитанная отцом и неудачным опытом с дворовой компанией внутренняя ненависть к алкоголю проявляется обжигающей виной за то, что не усмотрел в действиях лживой журналистки намерение напоить — но даже если мысли больше не бегают хаотичными линиями, попытки подвигать любой конечностью всё ещё доходят до мозга, словно через вязкую желейную массу. Он медленно перебирает пальцами закрепленный на запястье изящный серебряный браслет, осознавая его примерную стоимость и делая воображаемую пометку украшение Валиевой обязательно ей и вернуть. И заметно вздрагивает от залетающего частями ночного воздуха, холодящего горящее от повышенной температуры тело. Артём, скорее всего, замечая постепенно замерзающего даже в пиджаке Игоря, отрывается от ежедневника, чтобы в который уже раз за последние полчаса проверить его состояние и под недовольное мычание закрыть окно. — Ты злишься на меня? — хрипловатый голос котёнка заставляет мужчину остановиться и, вместо того, чтобы поспешно вернуться к работе и решить оставшиеся формальности до конца этой недели, присесть рядом. Немного заплетающийся язык вызывает лёгкую улыбку. — Я знаю, что не должен был идти с Орловой, но подумал, что так хотя бы смогу выяснить о тебе чуть больше. — Тебе не нужно выяснять обо мне что-то, можно просто спросить, детка, — Дзюба осторожно помогает Акинфееву перелезть с пластика подоконника на свои бедра и оставляет на немного вспотевшем виске легкий поцелуй. — И злюсь я скорее на себя, потому что сам тебя во всё это и втянул, вместо того, чтобы удерживать подальше. А теперь буду волноваться. Ещё и эта хрень с Советом навалилась, да и сама неделя была труднее некуда. Игорь обнимает Артёма за шею, утыкая его голову в свое плечо, поглаживает уложенные волосы и размеренно массирует кожу. Бормочет о том, что раз уж он теперь хоть капельку в курсе дел, можно и выговориться, и в поддержке переплетает пальцы свободной руки с пальцами мужчины. А тот вдруг не находит сил сопротивляться. — Ситуация на границах не меняется. Всё с каждым днем становится только хуже, и Кристина права, я бездействую, пока семьи десятками хоронят своих сыновей ради единично спасённых перебежчиков, — пояснение не выходит достаточно понятным, но и полностью расписывать подробности Глава не хочет. — На самом деле, давно уже ясно, что беженцы — всего лишь пушечное мясо, аргумент, чтобы открыть огонь… — Разве они не могут просто напасть на вас? На секунду в кабинете снова воцаряется приятная тишина. — Это сменит ситуацию конфликта на открытые военные действия. Всеобщие правила, по которым они обеспечивают себе безопасность перед Советом, содержат сноску о том, что если одна группировка без разрешения второй скрывает её людей — это весомая причина, чтобы приступать к радикальностям. Сегодня я понял, что, даже не смотря на весь проделанный путь, не получу поддержки никого из Совета, а дальше жертвовать своими людьми… это неправильно, это вызывает волнения внутри Клана. Даже если я помогаю невиновным женщинам с детьми и совсем ещё молодым ребятам… Артём приглушённо выдыхает в полупрозрачную ткань идеально сидящей на котёнке рубашки, и ещё раз взвешивает все за и против, перед тем как продолжить. А оказывается прерванным залетевшим в кабинет без стука Кокориным. Хлопок двери заставляет дёргано вскинуть голову в сторону излишне громкого звука, а увиденная картина запыхавшегося и явно сдерживающего эмоции внутри друга на несколько секунд ударяет под дых. Сколько они уже не виделись? Сколько всего им есть обсудить? Как Саша отнесётся к Акинфееву? И как отреагирует, когда узнает про уже принятое им без согласования с кем-либо, не считая Черчесова, решение с кучей последствий? Он пересаживает стушевавшегося мальчика со своих коленей и делает всего два шага навстречу. Ждёт, когда хоть что-то скажет, но вместо приветствия получает фирменную ухмылку и издевающееся «Что, даже не обнимешь меня?». Чтобы притянуть в крепкие объятья хватает с излишком. Они хлопают друг друга по спине и, нехотя отстранившись, рассматривают с ног до головы. Кокорин деловито подмечает ещё больше обросшее мышцами, не скрытыми даже под костюмом, тело Главы, но и залегшие под глазами черноватые синяки без комментария не оставляет. Дзюба заостряет внимание на сильном загаре и сменённой причёске, а потом сразу же на перебинтованном предплечье. Причитая, в который раз начинает читать нотации с угрозами больше никогда не выпустить этого безрассудного идиота за пределы России, и в который раз оказывается перебит справедливым «Без меня тут справятся, а там никто не заменит, сам же знаешь». — Денис просил передать, что твой планшет нашли разбитым в зале для презентаций. Он думает, что кто-то из персонала мог случайно его смахнуть, убираясь, но, как бы там ни было, завтра тебе предоставят новый. — Ты только прилетел и начинаешь рассказывать мне о таких мелочах? Какого черта, Сань? Дашку уже видел? — не задавать сотню вопросов, первых приходящих на язык, не получается. Правда ведь, столько обсудить хочется. — Даша, как мне сказали, поехала домой, так что я сразу после тебя туда и рвану. Соскучился, аж на стену лезть хочется, — напускная беззаботность, практически неотличимая от настоящей, моментом сходит с загорелого лица. — А если тебя не устраивают разговоры о мелочах, как насчёт объяснить мне прямо сейчас хотя бы звонок от Саламыча с фактом того, что ты приказал отменить все операции по спасению беженцев, который уже никак нельзя оспорить? Я думал, это решение нужно принимать только в полном составе. Оказывается, что нет. Артём, включая встроенную вентиляцию, чтобы не охлаждать снова ставшее душным помещение больше нужного, явно не спешит объясняться и коротко оглядывается на замершего в попытках разобраться, сидящего на том же месте Игоря, смотрящего точно так же на него. Опирается на стол рядом с другом и смотрит на заполненные книгами стеллажи, едва ли видимые в не доходящем до дальних углов свете лампы. В вопросе Саши нет раздражения или какого-то рода обиды за то, что не посоветовался, не спросил, не разобрал с кем-либо ещё должным образом, но там есть читаемое осуждение. И даже не совсем понятно, что из перечисленного хуже. — А я думал, что мы обсудили всё и в прошлые разы. Я прекрасно понимал, когда отдавал приказ, что это вряд ли прекратит конфликт, но так мы уже не будем крайними. Мы сможем действовать не только в ущерб себе, но и вести военные действия в ответ, если они продолжат обстрел теперь уже без причины. Не только защищаться. Прекратить стремительный рост потерь наших ребят, — они тяжело выдыхают практически одновременно, и Дзюба, чтобы хоть как-то отвлечься от перенасыщенного событиями дня, снова хочет курить. — Я видел лица Совета. Они не поддержат нас. Ни один из них. Саламыч говорит, что я стал слишком мягким. Возможно, касательно именно этого всего, действительно стоит принять жестокие меры. Если на весах их женщины и дети, их запуганные до смерти подростки и наши молодые и перспективные бойцы, так же имеющие семьи тут, за многие километры от границ, я готов ответить за свой выбор в пользу тех, кому обещал защиту и поддержку в обмен на верную службу. И я её дам. То ли осознание правильности с решительностью приведённых аргументов, то ли осознание того, что уже всё равно ничего не изменить, но Саша больше не говорит ни слова на поднятую тему. Он только с заметно утихнувшим беспокойством поглядывает на время, видимо, ожидая момента оказаться рядом с практически невестой наедине, чем вызывает на лице Артёма ухмылку. Последний и дальше задерживать друга совсем не собирается, поэтому предлагает обсудить не только произошедшее за время его отъезда в России, а и обстановку за границей за парой бокалов в одном из баров Клана. Кокорин соглашается на воскресенье, с намеком упоминая, что им с Валиевой на какое-то время хватит и спокойной, только для них двоих субботы. Он, перед тем, как поспешно скрыться за дверью кабинета, кивает на снова уткнувшегося в колени мальчика. — Буду рад услышать про ваши отношения из первых уст, а не из многочисленных слухов. Но даже так, если хотя бы часть из них — правда, я рад за тебя, Дзюбиньо. Дзюба бормочет «Надо поработать над распространением ненужной информации внутри Клана» вслед ушедшему другу и чувствует ребяческое разочарование из-за не оправдавшихся ожиданий насчёт реакции Александра. Видимо, для проведшего уже неделю в Москве Кокорина, сама суть того, что у всегда державшегося вдалеке от чуть более близких, чем секс отношений Главы внезапно появился какой-то там Игорь, перевернувший всё с ног на голову, давно не новость. Но ведь мог бы хоть для приличия, в конце концов, удивиться. Так и не издавший ни звука за недолгое время общения приятелей Акинфеев, стоит им с мужчиной снова остаться наедине, уже сам подходит ближе. Он все ещё мило путается в ногах и выглядит крайне сонно, но на предложение поехать домой, лишь просит побыть тут ещё немного, потому что боится, что в машине его может ещё сильнее укачать. И мягко обнимает. Артём мысленно отмечает, что, как бы это ни казалось неправильно, опьяневший мальчик кажется ему до невыносимости милым, вызывающим желание не только поцеловать. Вызывающим желание касаться и доводить до исступленных стонов. С красновато-розовыми пятнами на щеках и частым дыханием через соблазнительно приоткрытые губы. С подрагивающими густыми ресницами и бардаком на голове. В очевидно огромном для худощавого, подтянутого тела пиджаке Дзюбы и аппетитно обтягивающих — снова — пятую точку зауженных к низу строгого стиля брюках, которые, впрочем, хочется тут же с него и стянуть. Артём стягивает только пиджак, целует открывшиеся острые плечи и плавно переходит к вишневым губам. Он не может сдержаться, чтобы не прикусить, собирая своими едва слышимый стон, и, подхватив вцепившегося в его предплечья Игоря, аккуратно опускается с ним на диван. Дальше жарких поцелуев не заходит, потому что пользоваться чужим не до конца осознающим состоянием не хочет. И совсем немного потому, что за «Тём, не здесь» отомстить всё-таки нужно. А Игорь нетерпеливо ерзает, пытаясь хоть как-то устроиться поудобнее. С утра понедельника и до этого момента — мужчина отстраняется, чтобы дать котёнку перевести дыхание — у них так и не находится времени и подходящего окружения, чтобы просто, наконец, поговорить. Поэтому сейчас он между прикосновениями губ искренне интересуется состоянием Головина, узнаёт про первые успехи в занятиях по академическому рисунку с давним знакомым профессором и благодарит за заботу об Аслане, пока его не было дома. Они лениво болтают о всяком ровно до того момента, когда цифры на электронных часах переваливают за два часа ночи, а желудок Акинфеева предупреждающе бурчит настойчивым желанием перекусить. Дзюба улыбается, проводя ладонью по впалому животу мальчика, облокотившегося на его грудь спиной, и все же сообщает водителю, что они выйдут через двадцать минут. — А что со Смоловым? В смысле, он точно больше никому не навредит? — взгляд бесконтрольно падает на уже практически затянувшуюся благодаря обработке и мазям кожу на костяшках Игоря, а желваки под скулами вновь играют от затронутой неприятной темы. — В школе его ждал ОМОН, а тот майор, который звонил вчера, помог нам закрыть торговлю наркотиками их семьей, — Артём откидывает голову на спинку дивана и ненадолго прикрывает покрасневшие от напряжения глаза, давая им отдых. — Детка, что ты думаешь по поводу того, как я поступил с перебежчиками? Совсем не ожидавший заданного вопроса, но ещё в первые минуты после осмысления услышанного от, по всей видимости, Кокорина Акинфеев приподнимается, чтобы поправить задравшуюся от изучающих движений мужчины рубашку, растягивая время перед ответом. Не столько для того, чтобы обдумать, сколько для того, чтобы отогнать остатки влияния на путаницу в мыслях водки. — Я думаю, что ты поступаешь правильно, когда ставишь своих людей превыше всего. Это главное сейчас — прекратить бессмысленную гибель десятков людей ради спасения единиц. Тём, ты не виноват в том, что происходит. Они — да, но не ты. Лёгкая атмосфера непринужденной беседы, сменившаяся на обсуждение беспокоящих вопросов, заставляет мальчика поёжиться. Дзюба сильнее притягивает его к себе, обдавая жаром своего тела, и утыкается носом в тёмную макушку. Вдыхает запах своего же шампуня, уже не так сильно удивляясь этому, как когда-то, и желает просидеть вот так вот вечность и ещё немножко. Да и котёнок, кажется, вовсе не против. Он часто зевает и иногда ёрзает, всё равно постепенно съезжая вниз, но вместо того, чтобы пересесть, только переплетает свои ноги с вытянутыми ногами Артёма. В квартире их ждет скучающий или же спокойно посапывающий слюнявый пёс и свежий пирог в холодильнике, который обязательно нужно есть с молоком или их любимым какао. В вилле уже давно, наверное, всё стихло, разве что распределённая по объекту охрана временами перебрасывается парой фраз через шипящие динамики раций. А в подвальных игровых залах отеля, в котором они сейчас и находятся, приглашенные гости, полностью удовлетворенные вечером, сдают выигранные фишки в кассу да собираются разъезжаться по домам. — Почему ты не хочешь принять мой подарок? Если это из-за неизвестности и нелюбви к сюрпризам, я могу рассказать. Только пожалуйста, малыш, прими его, и, я обещаю, тебе понравится. Акинфеев вздыхает, видимо, от понимания, что, всё же, придется объяснить. — Я вообще никогда не праздную дни рождения. Моя мама умерла в этот день, — его голос подрагивает на, наверное, очень редко произносимом «мама», и Дзюба в поддержку и призывая продолжать, осторожно запечатывает на выступающей ключице практически невесомый поцелуй. — Я хочу принять, действительно хочу полететь с тобой куда-нибудь, пусть даже я и не знаю, куда, и провести там сколько угодно времени… — Но? — Не понимаю. Это очень сложно: столько лет прошло, но я всё ещё цепляюсь за неё, хотя даже никогда и не знал. Придуманный образ из редких рассказов от тёти Инны про дружелюбную и хозяйственную соседку, — мальчик морщится, стараясь сдержать подступающие слезы, и, не справляясь, прикрывает лицо ладонью. Он растирает мокрые дорожки по щекам, и отчаянно желает, чтобы Артём сказал хоть что-нибудь, за что можно будет зацепиться. Мужчина, отнимая ладонь от юношеского лица и сцеловывая с неё соленую влагу, секундно собирается с мыслями. А после, в который уже раз за этот вечер поджигая кончик сигареты, затрагивает то, о чём не говорил ни с кем, кроме Саламыча, да и этот единственный момент искреннего разговора об утраченном произошел около одиннадцати лет назад далеко не на трезвую голову. Тогда это было спонтанно, похоже на крик души девятнадцатилетнего парня, больше не видящего в мире ни капли света, к которому можно стремиться, и во всех деталях, чтобы вывернуть боль наружу полностью. Сейчас это необходимо и уже только в чертах. — Я потерял мать, когда мне было восемь. Это не случилось как-то случайно, и я, даже будучи ребенком, знал, что скоро она умрёт. До сих пор помню, как от мамы пахло гнилыми фруктами и моющим средством, каким работавшая тогда у нас служанка мыла окна в её комнате. Этот запах забивал нос в любом месте, куда бы она ни пошла, и усиливался с каждым днём. У неё был рак, и в один день отцу всё-таки пришлось попросить привезти заранее заказанный гроб, — Игорь пересаживается так, чтобы видеть отрешенное лицо Дзюбы, и, почти что переставая дышать, накрывает сжавшийся кулак мужчины своей рукой. — После её смерти отец создал Клан. Он был тогда совсем маленькой группировкой, занимавшейся нелегальной перевозкой продуктов через границу, но даже такой незначительный бизнес успел кому-то помешать. Я остался сиротой без дома в пятнадцать. И только через три года меня нашел Черчесов. Ещё через пять я вернул Клану жизнь. Через десять лет отомстил тем ублюдкам. Но даже сейчас об этом куда легче думать, не вспоминая всех эмоций, которые пришлось испытать. Раньше мне казалось, что лучше бы я и вовсе не знал маму, чем видел то, как она приближается к смерти. Сейчас я даже не могу заставить себя съездить к их могилам. Ты не один, малыш. Просто знай это. — Артём… В подрагивающем свете настольной лампы лицо мальчика приобретает более глубокие черты, и Глава прерывает его уже готовое вырваться наружу сочувствие мягким прикосновением разжавшейся ладони к все ещё влажной от слез линии скулы. Он легко касается поцелуем тут же отвечающих приоткрытых в судорожном выдохе губ и практически незаметно улыбается, когда котёнок немного морщится от хоть и приятного, но ему теперь уже не доступного привкуса сигарет. — Нет. Я рассказал тебе не для этого, а потому, что доверяю и хочу быть на равных. Прошлое не нужно забывать, но я всё же не буду сдавать билеты, потому что и в настоящем ему нет места. Подумай ещё немного о моем подарке. Согласен? Игорь отзеркаливает болезненную улыбку в ответ и придвигается ещё ближе к крепкой груди. — Согласен.