* * *
Только что Чита ощущала безумное возбуждение. Нервы внизу живота, кажется, скрутились узлом. Она была на пределе, во всех смыслах. Удовольствие, ценное, животное, давно не испытываемое, потихоньку остывало. Оставалась лишь злая досада. Боруто глядел на нее с печалью и страхом, Рёдан — с невинным любопытством. — Не надо, — тихо попросил мальчик. Почему-то казалось, что он жалел ее. — Не смей, — процедила она сквозь зубы. От жалости мальчишки, искалеченного, практически приговоренного к смерти, сердце обожгло болью. — Не вздумай меня жалеть, — кулак крепко впечатался в живот. Он бессознательно бился в руках ее клона. — Не хочу… — удар пришелся по солнечному сплетению. По подбородку стекали перемешанные с кровью слюни. — …чтобы меня жалел чертов съехавший подросток! Затянувшиеся было ребра хрустели под ее костяшками. Боруто задыхался, лягался ногами и пытался согнуться пополам. — …да что ты знаешь, тебя в ведре утопить можно! — истерика не успокаивалась. Давно не было так больно. Рёдан не любил и любить не думал, а только пользовался, пользовался. В этом проклятом море, на этой проклятой посудине не было ничего — а впереди грязные террористы Шизумы и елейно чистые брокеры очередной точки. Хотелось все это выплюнуть и забыть. — Только и можешь, что бредить своим сдохшим папочкой… Еще удар. И еще.* * *
Он захлебывался в алой, отдающей железом жиже, отчаянно пытался выплыть. Кровавая река пенилась и вздувалась, порождая уродливых, хрипящих, ноющих от боли монстров. Боруто сражался, чтобы выжить, бешено лупил кулаками, пытался ударить мягкой ладонью — но ладонь проходила сквозь. Пот стекал в реку, чтобы стать ее частью, подпитать кровящие воды и напасть на него новым чудовищем. Руку со сводящим с ума хрустом откусили по локоть, и темная тошнотворная жидкость хлестнула из снопа рваных вен… По телу прошелся импульс пробуждения. Где он? Что происходит? Мир отдавал темнотой и жаром. В ушах звенели обидные слова Читы. Неожиданно стало очень-очень стыдно за себя. И зачем только он полез? А доверился зачем? И чего он, как какая-то псина, вечно бегает то за одним, то за другим взрослым? То отец ему понадобился рядом; то он яростно изливал душу перед дядей Катаске, когда выяснилось, что отцу совсем не до него. А теперь вот Чита… Чего он так искал: признания, защищенности? И когда он только поймет, что им всем его маленькие горести не сдались. Он или сам выплывет из этой жижи, или не выплывет вообще. Не выплывет, понятно, что не выплывет. Только бы мир за собой не утопить.* * *
Бетонные стены кабинета давили на больную голову. От чего они защищали, от смерти? Ха. Кагура чувствовал, как сердце падает куда-то вниз. Отчаянный взгляд торопливо скользил по одному документу за другим. Переписи населения. Показатели Тоунана снизились практически вдвое. Окрестных деревень — в полтора раза. Чертов Шизума. Он обещал обойтись без массовых убийств, удержать владения Тумана без лишнего кровопролития… А что вообще такое «лишнее кровопролитие» в понимании Шизумы? — Мизукаге-сама? — осторожно обратился один из старейшин, сгорбленный лысеющий старик. Он стоял у стола и хладнокровно разглядывал графики, с неумолимой точностью отражающие динамику численности населения. — Все хорошо, Гэн, — сдержанно ответил он. Руки тряслись. Нельзя впадать в истерику, показывать слабость. Его окружали монстры, а он просто пытался сшить разрушенную страну воедино. У него не получалось. Никто не позволял ему быть Мизукаге. Ему позволили носить шляпу и врать людям, что он Мизукаге.* * *
Гэн, стуча клюкой по каменному полу, ковылял коридорами Нижнего Блока Резиденции. Коридоры скатывались вниз и обвивались вокруг осей башни, словно кишки вокруг толстых шестов. По осевым шестам ходили грязные гремящие лифты, но он решил прогуляться, чтобы собраться с мыслями. Шум не мешал, спасибо развившейся с годами глухоте. Гэн брел к крошечному закутку в самом конце искусственного пищевода. То закуточное местечко стало ее обителью. Сколько уже она жила и работала там, лет пятьдесят? Больше? Из прекрасной девушки она превратилась в старуху. Не безобразную, нет. Он все равно помнил ее прекрасной девушкой, почти девчонкой, злой, обиженной, отчаянной. Она распахнула ворота родной деревни перед завоевателями, перед ним, тогда еще совсем молодым, безжалостно вытряхнула из дома предков все секреты. Почему? Гэн не понимал, но все же не мог не восхищаться. Вот только чем? Умом, смелостью, дальновидностью? А так ли все было умно, смело и дальновидно? Дверь со скрипом приоткрылась. Сидящая спиной к нему старуха обернулась. Морщинистое лицо, тонкие, заострившиеся черты, грустные серо-голубые глаза. Она все еще не была безобразной, определенно. — Все корпишь над своими свитками? — спросил Гэн вместо приветствия. — А, Хомаре? Хомаре кривовато улыбнулась и ответила вопросом на вопрос: — Как наш дорогой Мизукаге? Гэн пожал плечами. — Сдает. Мешать не будет. Не сможет. — Хорошо, — вздохнула Хомаре и повысила голос. — Амено, принеси второй том генетического синтеза. Бледные тонкие пальцы отодвинули сероватую от пыли занавесь, прикрывающую внутренний коридор квартирки, и на пороге небольшой приемной показалась красноволосая девушка с тяжелой книгой в руках.