* * *
Чита забралась на палубу — на корме никого, только встречающие рассвет чайки. Она, чуть шатаясь, прошла к бочке и выплеснула на себя ведро ледяной воды. По венам разлился жар. Из своего обиталища, слегка хлопнув дверью, выбрался Хэйва. Редкое зрелище — видеть его снаружи: он спал, ел, творил свои мутные эксперименты, не выползая из тесного медотсека. Дело было в том, что там плесени лучше дышалось. Кажется. Чита поморщилась от острой головной боли и облилась еще раз, пытаясь пробудить одеревеневшее тело. Вчера она напилась. Сильно. — А еще на меня ворчала, что я голышом расхаживаю, — фыркнул Хэйва, закатывая глаза. — Я хотя бы в тапочках. Он многозначительно крутанулся на пятках, торчащих из темно-серых, видавших виды тапок старше него самого. — Отвянь, — буркнула Чита, заворачиваясь в полотенце. — Душ опять полетел ко всем чертям. Чинить я пока не в состоянии… Слушай, оденься, а?! Хэйва, видно, решил не злить ее с похмелья и пошлепал в отсек за халатом. Чита, поколебавшись, пошла следом, отворачиваясь в попытке смотреть на что угодно, только не на его бледный волосатый зад. — Как Боруто? — робко спросила она. Хэйва замер и пожал плечами. — Пацан-то? Ну, так. Споткнулся о него пару раз в потемках, когда отливать выходил. Да, еще он спать не давал, вопил чего-то во сне. Слушай, а что его сразу ко мне, а? У нас что, ящики закончились? — Ты медик. — Блин. Сердце сжалось при виде мальчика, свернувшегося на пыльных досках медотсека. Он неподвижно лежал, зарывшись в какие-то тряпки, и тупо пялился сквозь нее бесцветным перегоревшим взглядом. — Ты мог положить его на кровать! — напустилась на товарища Чита. — Ну, да, — мрачно кивнул Хэйва, запахивая халат — не медицинский, обычный, лиловый в крупный выцветший горошек. — А мне где спать, на полу? Для позвоночника, знаешь, вредно. Говорю же, я и так настрадался, когда отливать выходил. Чита опустилась на колени перед Боруто и легонько коснулась его плеча — снова распухшего. Стало стыдно. И чего она на него напустилась, что он ей сделал? — …забей на все это дерьмо, Чита. Парню плевать, только посмотри на него. Еще скажи, боишься, что он простудится. Его через пару-другую дней, может, вообще на органы переведут. Он достал из кармана спички и чиркнул одной, закуривая. — …хотя… стоп, — Хэйва моргнул, сосредотачиваясь. — Стоп. Если на органы… положи-ка его на кровать, правда. А то вдруг что застудит. Она осторожно подхватила мальчика, уложила на постель и принялась перевязывать дурно пахнущие буроватые бинты. Боруто принимал заботу с необычным для себя равнодушием. Читу мучила совесть: он ведь просто хотел ее защитить. На глаза стали наворачиваться непрошенные слезы. — Как думаешь, — сглотнув, спросила она у Хэйвы. — Он выживет? — Конечно, он может выжить. Вариант с проклятой печатью и рабством никто не отменял. Ты как будто вчера родилась, что за вопросы. Или в лабораторные крыски задвинут, — он выдохнул сгусток неприятного, как будто гниющего дыма. — По мне, так лучше сразу на органы. Болеть будет меньше. — Стоит ли оно того? Мы размениваем жизнь человека на… ты знаешь. — Когда и кого это смущало, а? — Хэйва цыкнул и, задумчиво жуя сигарету, потянулся к нижнему ящику своего комода. — Вот что, мы через пару часов входим в территориальные воды Тоунана, и перед нами проблемы помасштабнее, чем поиск смысла бытия. Хорошенько пошарившись, он вытащил несколько почти пустых ампул, бережно слил их содержимое в одну склянку, взял шприц и под завязку набрал прозрачной жидкости. — Хорошая вещь, — отметил Хэйва. — Действует на чакроканалы, как Рифамицин на РНК. Угнетает синтез, — он сплюнул на тряпочку и протер ей иглу. — Только стоит, как моя печень. — Твоя печень ничего не стоит, — возразила Чита, грустно усмехнувшись. Хэйва проигнорировал замечание. — Найди на парнишке какое-нибудь живое место, до которого ты вчера не добралась. И, смотри, это довольно мощный нейротоксин, так что если протянемся на таможне и не введем вовремя антидот, что-то типа атропина, то бабло наше отправится на тот свет вместе с пацаном прежде, чем Рёдан успеет сказать слово «бордель». Хэйва задумчиво потер лоб и поправился: —…ах да, он и дохленький уйдет по хорошей цене. Но все равно на таможне лучше не тянуть. Сама знаешь эти таможни…* * *
Боруто вздрогнул, когда игла пропорола мышцу. Он тонул в упадке сил, таком мерзком и горьком, что даже реветь не тянуло. Чита и Хэйва обращались с ним, как со свиньей на убой, но почему-то об этом не жалелось. Боль перестала ощущаться с вчерашней пронзительностью, спал порожденный кошмарами ночной жар. Только поднывало чувство вины. Он, бывало, и раньше впадал в это состояние топкого уныния и хорошо помнил, как раз за разом опускались руки, потому что злой запал уже отпускал, а тщетности оставалось вдоволь. Но тогда тщетность была не настолько глубокой и безнадежной, тогда его подбадривали друзья. Тело немело, по-настоящему. Он не мог двинуть и пальцем, да и чертовски не хотелось. На чьем-то плече его относило в мир гудящих труб, мутных мигающих лампочек и рвущегося наружу кипящего пара. Шея безвольно обвисла, и подбородок ритмично стучался о чужую твердую спину. Мир рвущегося наружу пара оказался котельной. Кто-то снял доски, обнажив в полу двойное дно, а потом его грубо запихнули в пылающую темноту под самым кораблем. С висков потек пот, и было так горячо, что глаза, кажется, пытались расплыться от этого жара. Боруто силился прикрыть веки, но веки, как и остальное тело, отказывались подчиняться. Корабль пристал к берегу.