* * *
Густой дождь смывал последние следы дневного света. Вечные чертовы дожди. Мина вздохнула, задергивая пеструю занавеску. Дожди приносили деньги: народ забегал согреться — но как же она их не любила. Блядский, промозглый, ревущий бесчисленными ливнями Туман. Все свои сорок лет она мечтала о сочном тепле Огня. Она б попыталась убежать, но хозяин бы не дал, и все свои мечты ей пришлось воплощать в чертовом борделе. Нэттайкё — «тропический край» — или просто Нэккё, как его здесь звали, купался в искусственном желто-горчичном свете, призванном изображать настоящее солнце, вонял духами и полудохлыми от сырости пальмами, звенел вездесущим звоном свисающих с потолка бус. Жалкие ее попытки привнести в холодный портовый город того самого беспечного солнечного тепла. — Госпожа, — мелодично позвала помощница, Марика, просунув голову в арку. — Вас спрашивают. Новая девочка хочет устроиться. Мина пожала плечами. Девочек у них и так хватает. Нэккё не испытывал недостатка в рабочей силе. — Пусть войдет. Марика отодвинулась, пропуская посетительницу. При виде продрогшей девчонки — правда, совсем девчонки, ей лет двенадцать! — Мина приподняла брови. Девочка слегка поклонилась, послушно сложив ручки. На фоне пухленькой Марики она казалась совсем тонкой и воздушной. Мина скользнула по фигуре и разрумянившемуся личику профессиональным оценивающим взглядом. Хороший, редкий типаж. Выглядела малышка симпатично и… дорого, если отмыть. Очки, правда… но и очки не сильно ее портили. К тому же их можно убрать по желанию клиента. — Есть, что ли, нечего? — поинтересовалась Мина. Обычно она не была столь прямолинейной, но не с подростками же церемониться. — Мама болеет? Папа сбежал? Десять маленьких голодных братишек? — Нечего, — скромно ответила девочка. — Мама будет в порядке, если не проснется. Папа… без комментариев. Братишка… у меня только один, но такой бедовый, что лучше было бы десять, только нормальных. Мина хмыкнула. Голосок у девчонки… Высокий и тихий, как у самых заправских скромниц, но она слышала в нем далекие командирские нотки. Мина редко ошибалась в людях. — Имя? — Неважно. Многие из них не назывались настоящими именами. Неудивительно. — Будешь Сао, если останешься. — Хорошо. Сао. «Шест». Почему Сао? Мина никогда не задумывалась глубоко над кличками, они сами приходили на ум, а потом никак не отвязывались и заменяли реальные имена. И все-таки… Почему? Может, сама девчонка наводила на мысли о чем-то хлестком, тоненьком и очень твердом? — Не думай, что сильно здесь разбогатеешь. Или сможешь уйти, когда пожелаешь. Пока я ничего не скажу хозяину, но только пока. Девочка была шиноби. Мина чуяла бушующую внутри чакру своей любимой стихии — огня. Мина слабо верила в голодных братишек и безвыходные ситуации и точно знала, что у «Сао-чан» свои причины, далеко не самые безопасные. Она переиграет малышку и оставит ее себе.* * *
Все чертовски неправильно. Сарада отмокала в круглой деревянной бадье, задумчивая и злая. Ее водили туда-сюда запасными коридорами, огибая комнаты для приема гостей, потом несколько раз подвергали очень унизительному досмотру, пока не убедились, что с нее можно действительно содрать денег. Оказалось, в городишке не так много девственниц ее возраста. Потрясающий уровень культуры. Сарада сама себе усмехнулась и поняла, что ей вовсе не смешно. Она обняла себя за плечи и полностью погрузилась в кипяток, надеясь, что горячая вода прогонит дрожь. Как же чертовски страшно. Незакрытые глаза защипало. Волны разведенного света уносили далеко за пределы душной плесневеющей комнатки, в мутную, полузабытую и теплую, как свежее молоко, эпоху. Мягким уютным солнцем сгорал ночник больничной палаты. Сараде тепло: ее плечики согревал огромный пушистый плед. Мама осторожно прижимала ее к себе, и от этого казалось, что солнце ночника разливалось приятным жаром не здесь, а глубоко внутри. Мама сидела, скрестив ноги, а на ее коленках причудливыми историями раскрывалась книжка. Истории оживали в тенях, которыми щедро бросалась крохотная лампочка. Вон та неподвижная загогулина — это храбрый бродячий отшельник, притаившийся, чтобы напасть исподтишка на злобного тирана. С улицы подул ветер, растревожив дворовые деревца, и вот прекрасная химе уже зазывала в свою крепость плавными движениями тонких ветвистых рук. Мама замолкла, потому что Боруто вдруг шлепнулся щекой о книжку, прикрыв страницу своей глупой белобрысой головой. Сарада фыркнула: заснул на самом интересном. Сейчас всего лишь полдевятого — у них, вообще-то, до сна оставалось тридцать законных минут. Боруто постоянно все делал неправильно. — Убери его, — пробурчала Сарада, надувшись. — Сейчас все заслюнявит. Мама склонилась, чтобы поцеловать в макушку сначала ее, а потом его, к немой, но оттого не менее яростной ревности Сарады. — Приглядывай за ним, хорошо? — у нее такой нежный голос. — Ваши отцы были друг другу как братья. Маме очень хочется, чтоб и вы с Боруто были как брат с сестрой. — Но он же дурак, — резонно возразила Сарада. Боруто швырялся ее кубиками, с визгом выскакивал из всех возможных щелей и никогда не убирал за собой игрушки. А еще он отнимал у нее маму. — Беспросветный. Мама устало, но ласково улыбнулась. — Ему просто одиноко. — Так ведь, — Сарада сглотнула некстати возникший комочек в горле. — Мне тоже, — папы у нее не было, а мама все время проводила в больнице, с чужими детьми. — Но я так не веду себя. Это же… неправильно? Мамина улыбка стала хитрее. — Так если вы будете играть вместе, никому не будет одиноко, верно? В ее словах был смысл. Ее слова всегда были умными, даже если она притворялась совсем глупенькой. — Он научит меня плохому, — безапеляционно заявила Сарада. Она не любила сдаваться, даже умным маминым словам. У нее было целых полчаса на истории, но Боруто так сочно сопел на ее книжке, что веки сами собой тяжелели. Сарада незаметно зевнула, продержалась еще с минуту или две и клюнула носом, проваливаясь в омут сна… …дни сливались в сплошную полосу разбавленного больничного света. Она молча гуляла по коридорам — глаза страшно чесались. Она не говорила маме, что сильно устала от больницы, ведь маме бы пришлось мучиться, думать, куда ее пристроить. Мама работала днями и ночами, спасая больных детей, а Сарада таскалась за ней хвостиком, потому что не с дураком же Боруто играть? Как же хотелось домой — туда, где тихо, нет рыдающих взрослых и больных несчастных детей, слоняющихся туда-сюда монстров в замызганных халатах, одинаковых серых палат и тоскливой детской комнатки, где она в одиночестве переставляла кубики. Коридоры надоели ей своей одинаковостью. Они воняли чем-то старым и, не моргая, глядели грязными окнами. Господи, да неужели прибраться некому? Сарада намочила тряпочку и яростно втерлась в один из миллионов коридорных глаз. Мокрая пыль стекла слезами и распахнула перед ней унылый задний двор, где, словно прыщ, вылез одинокий кирпичный сарай. На его покатой крыше стоял Боруто. Мальчик подтянул штанишки выше колен, тяжело вздохнул и, зажмурившись, слетел вниз. Сарада невольно вздрогнула, когда голые коленки пропахали каменистую землю. — Идио… — опомнившись, она открыла раму, с трудом влезла на подоконник, вывалилась наружу и во весь опор помчалась к вечному сопернику. — Ты что творишь, дурачок?! Боруто смахнул невольные слезы, покосился на тряпку в ее руках и сурово выдал: — Не пали меня. Сарада моргнула. — Что? — Ну… — суровость в его голосе куда-то улетучилась. — Как думаешь… — он продемонстрировал разодранные вкровь голени. В мокрые раны вгрызались комья свежей уличной грязи и мелкие камушки. — С этим меня еще оставят на пару деньков? — В больнице? — опешила Сарада. — В больнице, — подтвердил Боруто и как-то жалко поник. — Не выдавай, пожалуйста. Я… м-м… не хочу домой. — Но… — она и представить не могла, что кому-то могло хотеться жить в этом аду. Сама она мечтала вернуться. — Но зачем? Что здесь вообще хорошего? Боруто, опустив взгляд, принялся увлеченно расковыривать гальку. — А что плохого? Тетя Сакура… Книжки читают… Не нужно, ну, это… — Что «это»? — Ничего! — Что «ничего»? Боруто снова покосился на влажную тряпку в ее руке. Похоже, он подсознательно видел в ней оружие. — Не нужно спать одному, понятно? — он выдохнул и раскраснелся до кончиков ушей. — В Комнате много людей. Она не пустая. Слово «Комната» он выделил так особенно и странно, что по спине пробежали мурашки. Сарада помолчала, чтоб распробовать его доводы и набраться решимости на кое-что очень плохое. — Такую ерунду мама за пару часов вылечит. Тебе надо что-то серьезней. У черного входа расположилась запасная кухонка. Сарада аккуратно капала йодом на горсть сахара, а Боруто разводил в воде красный порошочек — краситель, она хранила его, чтобы однажды приготовить с мамой пирог, но все было не до того. — Я и не представлял, что йод — это настолько крутая вещь, — навязчиво восхищался он, мешая ей отмерять дозу. — Вот совсем! — А ну тише! — возмутилась Сарада, пряча пузырек в карман. Ей бы стало очень стыдно, если бы кто-то зашел, привлеченный шумом. — Йод на щитовидную железу действует, она гормоны выделяет, гормоны эти поднимают температуру, я в справочнике видела. — А что это, щитов… — Ешь скорее, вдруг кто придет! — воскликнула она, сгребая окропленный йодом сахар и практически заталкивая ему в глотку всю горсть. Боруто подавился и, не удержавшись, выплюнул часть. — А сахар зач-шем? — шепеляво уточнил он. Йод прожег язык. — А ты попробуй без сахара… — Слушай, а вот чего мы на кухне это делаем, можно ше где-нибудь спрятаться? Сарада выдохнула. Он задавал слишком много вопросов. — Потому что это правильно. Кухня нужна, чтобы работать с пищей и… ингри… динентами, вот, — она важно положила ладошку на его чумазый лоб, понятия не имея, когда «лекарство» должно вызвать температуру. Кожа мальчика пылала, но, может, просто от возбуждения. — На всякий случай мы можем подержать тебя в морозильной камере. — А? — Если не сработает. — Не буду я! Я не еда. — Тогда можешь собирать вещи, — пригрозила Сарада. Нет, что за ерунда, она помогала, а ее не слушали? — Ладно, — тут же примирился со своей участью Боруто. Они прождали минут пять, нервно поглядывая на дверь, но спасительная температура так и не пришла. Щитовидная железа Боруто отказывалась сдаваться. — Ну, я полез… Он со скрипом выдвинул нижний ящичек — повеяло ледяным воздухом — и забрался внутрь, сложившись эмбрионом. Сарада победно захлопнула морозилку. — Здесь трудно дышать, — глухо заметил Боруто. — Смотри на это как на тренировку, — пожала плечами Сарада и поперхнулась: раздался стук в дверь. — Можете открыть? — впервые мамин голос ее не обрадовал. — Мне бы кофе попить. Вздохнув, Сарада заторопилась впустить маму — если б она не открыла, было бы еще подозрительней. — Сарада? А что ты здесь… — Готовлю, — соврала Сарада. — Пирог. — Какая ты умница, — мама улыбнулась своей доброй улыбкой и потрепала ее по голове. — Мама как раз освободилась. Давай помогу? Сарада прикусила язык. Если мама слишком задержится на кухне, температура Боруто не поднимется, а, скорее, опустится, до нулевой. — Д-да я сама справлюсь, — неуверенно протянула она. — Ты же устала, наверное? — Сарада, — ее пробрало теплом маминых глаз. На макушку снова опустилась мягкая рука. — Ты так стараешься, чтобы не причинять никому хлопот… Мама это правда ценит, но иногда нужно ведь проводить время вместе, да? Мама, непринужденно щебеча, достала из верхних ящиков рисовую муку — оставалось дивиться богатству местного склада — помогла замесить тесто, растворила в красителе сахар. С каждой утекшей минутой Сараду все сильней охватывал мандраж. Боруто долго-долго не подавал признаков жизни, а потом вдруг чихнул. Она вздрогнула всем телом. — Что это было? — удивилась мама. — Звук из морозилки… — Н-ничего, — промямлила Сарада, краснея. — Тебе показалось. — Э? — мама, усмехаясь, направилась к холодильнику. Сарада вскочила прямо перед ней, раскинув руки и прикрывая камеру спиной. Ее трясло. Мама бы наверняка рассердилась, и им с Боруто бы крепко досталось. Да и он так не хотел домой… Мама ласково — за этой лаской чувствовалась, однако, потрясающая сила — отодвинула ее за плечи и распахнула дверцу. Сарада, нервно поправив очки, присмотрелась к камере и взвизгнула: на дне лежал заледенелый окровавленный кусок мяса. — Б-боруто, — пролепетала она, сглатывая тут же подступившие слезы и с ужасом сознавая, что только что натворила. Стало очень жарко; в глазах потемнело. Подкосившиеся ноги не выдержали, и она повалилась на пол. — Сарада!!! — бесформенный кусок мяса лопнул, растворившись в тумане, и из морозилки с неуклюжей торопливостью выбрался синий от холода, но совершенно невредимый Узумаки. — С-сарада, ты чего? Это просто хенге, я ж не хотел палиться… К вечеру у Сарады на нервной почве поднялась температура. Боруто же оставался здоров, как бык. Их дружба всегда была сложной. И очень, очень неправильной.