За горизонтом неправильных дней

Край алого солнца пронизывал темную дымку, вычерчивая силуэты заснеженных склонов. Фубуки Юи, юный послушник Храма Огня, торопливо соскочил с последних каменных ступеней. Стопа предательски влетела в свежую водянистую топь — их было полно здесь, на границе с землей Рек, — и он тихонько помянул все на свете дерьмо. Хорошо, что старшие монахи не слышали. Мальчик как угорелый понесся в глубь леса, выискивая пригодный для растопки хворост. Сегодня была его очередь вставать в конец тигрового часа — по-простому, в полпятого — чтобы поддержать тепло в храмовых печах. То и дело подогревая дыханием руки, он собирал ломкие ветки, мечтая поскорей услыхать, как их с веселым аппетитным треском пожирает пламя. Он замер и нервно растер замерзшую лысину, вдруг осознав, что за ним наблюдают. Юи выронил хворост и завертелся в поисках незримого врага. Враг не издавал ни звука: лишь ткани собственной кэса зашуршали на ветерке. Он сжал кулаки и, шумно сглотнув, пригрозил: — Эй, ты! Я буду драться, знай…! Юи спиной ощутил чье-то присутствие. Сердце стукнуло с какой-то бешеной болью, и все оборвалось… …кожу век защекотала повязка на глазах. Щека впечаталась в жесткую заиндевевшую поросль. Тело казалось вялым и неподъемным. Юи пошевелил руками за спиной, морщась от рези в перекрученных запястьях. Повалили на землю, связали… Что, черт дери, творится?! Чужое присутствие не унималось. — Не бойся, все хорошо, — услыхал он женский голос, легкий и мягкий, как шелк. С таким же легким акцентом земли Рек или Дождей. — Все х-хорошо?! — вспыхнул Юи и добавил с неожиданной бравадой: — Я не согласен, дамочка! Слабый вздох. — С тобой ничего не случится. Я просто хочу узнать кое-что о Храме. Диверсия?! — Ничего я не скажу, дамочка! — буркнул он. — Даже и не мечтай. Не выдам ни единой крошечки ценной информации. — Тогда мне придется тебя заставить, — грустно ответила дамочка. Интересно, сколько ей лет? Голос звучал юно, но в нем было много усталой заботы, какую он слышал только в голосах взрослых. — Тогда мне придется солгать. — Не стоит, — разубедили его. — Я замечу. Юи поерзал, чуя за словами правду, и отчаянно хныкнул: — Да мне ж придется предать Храм! Я не в восторге от этой холодрыги, и прополки риса, и тупой каши, и медитаций — простите, боги! — и всего этого, но я не хочу предавать. — Невкусная каша? — осторожно поинтересовалась дамочка. — Ой, да о чем ты, она из переваренного риса, — с охотой поныл Юи. Каша — это не тайная информация. Все знают, что монахи питаются, чем пошлют боги. А боги — жадные и жестокие пидорас… Ой. — И еще из свиных кожурок по праздникам. — Тебя заставляют ее кушать? — Ну, не то чтоб заставляют. Просто другого не дают. Эти зануды… — он стремительно заводился, ведь в нем столько накопилось, а пожаловаться было некому. Он — младший из послушников. Остальные стали чопорные. В них успели воспитать этот, «дух смирения». — Эти зануды считают, что земные блага портят душу. — Я понимаю, — доверительным тоном обронила дамочка. — В моей семье считают так же. Они немного похожи на монахов. — А сами, небось, фрукты жрут, и мясо, да? — горячо перебил Юи. — Старшие уж точно? — Вовсе нет, — мягко поправила женщина. — Они очень строги к себе. — А, — со знанием дела кивнул он. — Раньше у нас был старикан этот, дедушка Кивамэру, вот он тоже был строгий, но хотя б справедливый. Сам с нами кашу глодал. Но вот после Реформы… — Юи замолк, чуть не задохнувшись от искреннего возмущения. — Приперся этот Бадзу-сама… Только и делает, что важничает. Печку, видите ль, ему первому зажигай, завтрак в спальню таскай, ну, а я что, а я монах, я не рабочий… — хрипло пожаловался он, ностальгически всхлипнув. — Дедушка Кивамэру хоть не порол, когда я артачился… — Часто артачишься? — ласково усмехнулась дамочка. — Да как здесь не заартачиться, — тут же защитил собственную честь Юи. — Жизнь-то не слишком веселая. По ночам — броди тут по лесам. По утрам — молись как проклятый. На завтрак — каша эта тупая. На занятиях бьют. Свиток библиотечный сдать вовремя забыл — бьют. Взглядами косют, поговорить не с кем… — он горько усмехнулся. — Вот разве что с захватчиками с соседних стран. Ты меня допрашивать-то собираешься? Я ничего не скажу, даже не думай. Хрен тебе, а не сведенья. — Хорошо, — прошелестел голосок. Нежные подушечки пальцев аккуратно коснулись сонной артерии, погладили заледеневшую кожу, и Юи почувствовал, как сознание рассыпается, утягивая его в глубокую бесцветную дрему.

* * *

Хината укутала своим дорожным плащом обмякшее тело монашка и подняла его на руки, чтобы отнести в грот за соседней горой. Захват, допрос — это для нее, куноичи, простительно и понятно, но если бы какая-нибудь сволочь, вытянув информацию, оставила ее сына подхватывать воспаление легких на снегу в бессознательном состоянии… Установив ловушки у входа в пещеру — на запах человечины могли набежать волки — она вернулась за хворостом и, сложив печать овцы, обратилась в послушника. Ей понравился Юи-кун. Мальчик здорово смахивал на Наруто в детстве. Наивный неопытный ребенок, раскололся, словно трехлетка, еще и купился на ее «речной» акцент. Как бывший разведчик она свободно владела дюжиной говоров. Увядали огоньки последних звезд. Рассвет все гуще разливался по небосклону. В конце длинной лестницы, у самой громады Главных Ворот, уже томился в ожидании смуглый плешивый старик. Сусуки, если судить по материалам АНБУ. Сведений о фамилии они не получили. — Ну и тормоз ты, Юи, — проворчал тот. — До посинения прикажешь ждать? — И-извини, дедуля, — притворно смутилась Хината, обнимая связку хвороста. — Я, это, это… — Ну? — Сусуки приподнял бровь. — Д… ох, дрочил, — едва слышно пролепетала она и поджала губы. «Прости, Юи, но у тебя не так много правдоподобных вариантов». — В такую холодрыгу…? Сусуки весело фыркнул и махнул рукой. Тяжелые створки медленно распахнулись: каменные изваяния Ямабуши Тэнгу — диких демонов-отшельников — соизволили их впустить, напитавшись чакрой монаха. Статуи Тэнгу, гигантские полулюди-полуптицы, были частью мудреной печати: они формировали мощный барьер, ограждающий Храм Огня от гостей из внешнего мира. На голых каменных предплечьях высматривались спирали Водоворота. Хината бы ни за что не прошла сквозь Печать Железной Стены самостоятельно. Фуин была настроена на особый уровень чакры, владению которым обучали только монахов. Существовало лишь два пути: разнести всю стену или принять облик будущего монаха, пока не способного генерировать нужную чакру. Таких, очевидно, выходили встречать старшие. Для Хинаты не стоял вопрос, как действовать. — Лучше поторопись, мальчуган, — беззлобно посоветовал Сусуки. — Бадзу тебя прикончит, наверное. — А-ага. Хината посеменила к жилому сектору. Она в деталях изучила храмовый комплекс издалека, так что легко ориентировалась. Спальня Настоятеля отличалась лучшей отделкой в сравнении с кельями рядовых служителей. В нише висел свиток с древним изречением, как в додзе особняка Хьюга. На низеньком столике стояла ваза с темными виноградными гроздьями, дымилась маленькая зеленая чаша. Поблескивали хрустящей яблочной корочкой шарики данго. Бадзу — кряжистый черноволосый мужчина средних лет — восседал на постели и мрачно ее разглядывал. — Где тебя носило? — процедил он. — Пришлось будить других послушников, чтоб мне сервировали. А сегодня твоя очередь, если не помнишь. Хината робко извинилась, но эффекта ее слова не произвели. — Из-за тебя, пацан, пол храма подхватит простуду. Раскаянно выдохнув, она переломила часть найденных мальчиком веток и нашарила спички на закоптелой поверхности. — Одни проблемы, одни проблемы, — продолжал отчитывать Настоятель. — И никакой пользы. Хината зажгла спичку. — Дрянной мальчишка, вот лишь бы ничего не делать. Крошечный костерок окрасил печное жерло рыжими бликами. — Шевелись, шевелись, мелкий увалень! Тебе еще залы топить. Сжимаясь под потоком брани, она следила за тем, как огонь захватывает новые территории. Хината злилась. Собственное ли суровое детство сыграло в этом роль, но она не любила, когда ругались на детей. Возможно, будь ее дети другими, она бы восприняла все проще. Но Химавари вела себя чудесно большую часть времени (оставшуюся часть времени дочка творила такое, что ругаться было все равно бесполезно), а Боруто даже при слабом намеке на недовольство начинал вздрагивать, нервно ерзать и, заикаясь и размахивая руками, выдавать тонны импровизированного вранья. Он так переживал, что дальше намеков Хината старалась не заходить. — Избаловал вас всех этот Кивамэру. Кивамэру-сан, добрый спокойный дедушка, был гостем на их с Наруто свадьбе. Несмотря на разницу в возрасте и обычную для настоящих монахов строгость, он благоговел перед Наруто-куном и уже тогда видел в нем Хокаге, не только героя. С инаугурацией Седьмого в стране Огня сформировалась мощная триада: военная власть в лице Хокаге, политическая в лице Дайме и религиозная в лице Настоятеля Храма выступали единым фронтом. Так как и Дайме, и Настоятель находились под явным влиянием Седьмого, Наруто в какой-то момент фактически управлял государством, что выводило Совет Дайме из равновесия: шиноби должны знать свое место. Хината слабо усмехнулась. Не то чтобы Наруто-кун заметил свой ненормально возросший авторитет. Он действовал как всегда — убеждал, вдохновлял, вел за собой — и совершенно не удивлялся, когда за ним шли. Впервые Хокаге по-настоящему обжегся, когда Совет инициировал Религиозную Реформу, сместив Кивамэру-сана и отделив Храм от Листа. Бадзу — политик и ставленник Совета. Один из тех, кто ненавидит Хокаге. И теперь в его распоряжении находились свитки с бесценной информацией, которые могли бы внести ясность в историю с параллельными мирами. — …эй, пацан, ты вообще слушаешь? Сегодня ты без завтрака, понял?! Хината оглянулась. В нескольких метрах сидел злой напыщенный человек, опасный для Наруто-куна. Человек, который одним своим существованием мешал ей найти Боруто. В нескольких метрах билась жилка на его дряблеющем горле. И человек не обладал реакцией шиноби.