Мы можем обрести спасение, только если нас поймают и накажут. © Чак Паланик, «Бойцовский клуб»
Время отмеряло само себя стынущей болью. Линии координат спутались в моток чего-то ненадежного и неустойчивого. Боруто вспоминал красный шерстяной клубок в собственных руках. С одной стороны нить вытягивала мама — она вязала шарф — с другой стороны он сам, зубами. Сколько ему было, два, три? Они размотали его вместе. С одного конца был полузаконченный шарф, с другого — паутина обслюнявленных ниток. Мог ли он это помнить? Боруто проходился по паутине кончиками пальцев, пытаясь отплести воспоминанья от снов и видений. Свежий снег и колючий шарф на щеках, обида, уют и тщательно скрытая нежность. Сырые красные нитки трещали в пальцах, затягивались в мертвые петли и опять, опять вели не туда. Ему было страшно. Пара неверных шагов — и он будет барахтаться в этой проклятой луже, пока его снова не сожрут созданные им монстры. Потом он воскреснет, и все по новой. Нет, он уже оступился. Будто откликаясь на последние мысли, на горизонте расцвел влажный багрянец. Боруто побежал. — Не догонишь! Он скатился с гладкой крыши, уперся ногами в балконные перила и оттолкнулся, чтоб взлететь на следующую крышу. Коноха раскинулась перед ним гигантским залитым солнцем лабиринтом. Звонко рассмеявшись, Боруто махнул отцовскому клону и умчался по скату. Он хватался за провода, как за лианы, ползал по горячим трубам котельных и тоннами впитывал маленькие радости погони — случайные брызги садовых распылителей, перепады высот, женские визги и ускользающие лица прохожих. И грозные папины окрики — в самые близкие и опасные моменты. — Эй, а ну стоять! Салки, «онигокко» — гонки с бесами. В маминых историях простая игра превращалась в жуткое таинство. Древние играли по-другому. На кону стояла жизнь, и бежали от Демона; но был еще один игрок — Родитель, за чьей спиной прятались все остальные. Родитель был должен защищать всех, а Демон — ловить ребенка, укрывшегося последним. — Боруто! Ветер доносил до боли родной хриплый голос, и в душе разливалось тепло. Остановится он, как же. Боруто вознамерился вытянуть все внимание до капли — пока отцу не надоест, и тот не решит прекратить погоню одним махом. Но гонка все не прекращалась, и в душе разгоралась надежда, что папе, может быть, и самому нравится с ним возиться. Хотя бы немного. Он чувствовал себя тем последним ребенком и точно знал, что все напутал — кто еще побежит от Родителя в лапы Демона? Боруто скакнул на крышу палатки, тент просел и разошелся. С воплем он плюхнулся в громадную бочку. Глаза защипало, язык обожгло горьким шипучим вкусом пива. Он торопливо высунул голову, отплевался и растер кулаками веки. — Ты че творишь, шкет гребаный?! Над ним сердито навис продавец и занес руку. — Прости, дяденька, я не… Боруто попытался нырнуть обратно, но его, как котяру, за шкирку выволокли из бочки и швырнули на тротуар. — Какой я тебе «дяденька»?! — мужик присел на корточки, почти вплотную приблизил свое щетинистое лицо и как следует встряхнул его. — Кто мне платить будет, мелюзга?! Ты платить будешь?! Какой я тебе, к хренам, «дяденька», сейчас как дам…! Боруто зажмурился, не в силах справиться со смущением и не пойми откуда взявшимся негодованием. В горле першило, от долгой беготни пылали бока и легкие. Он отчетливо слышал, как за прилавком сгущалась толпа; кто-то посмеивался. — Эй, дяденька, ты че творишь?! Это мой шкет! Боруто оглянулся на расступившихся прохожих. Отец навалился на стойку с таким воинственным видом, что дяденька-продавец на миг растерялся и ослабил хватку. Боруто вывернулся и молниеносно выкатился из-под прилавка. Папина рука тут же сгребла его за куртку и затащила за спину. — Седьмой, он попортил весь товар, ты знаешь, сколько это стоит…! — Столько же, сколько и штраф за торговлю в неположенном месте, даттэбайо, — буркнул отец. — Мужик, мы сочтемся. Почему-то было очень стыдно. Боруто робко покосился на столпившихся вокруг людей. Они не говорили, но ему казалось, что смотрят на него с презрением. Почему-то не получалось распрямить плечи — все тело словно бы свело, но щеки горели от восторженного счастья, и он старательно прятал улыбку. — А че это у нас есть штрафы за торговлю в неположенном месте, а штрафов за то, что эти невоспитанные пиздюки тут скачут по крышам, не придумали?! — Дядь, в Конохе с основания так перемещаются, не́чего! И воспитание моего пиздюка тебя не касается! С тех пор, как отец стал Хокаге, он ничего ему не спускал, а сейчас вдруг стал так яро и неприкрыто выгораживать. В глазах снова защипало. Боруто несколько раз сглотнул, с ужасом сознавая, что не сумеет сдержать слезы. В груди словно бы засел демон и больно выгрызал что-то, что и так было хлипким и тонким. Он развернулся и побежал, оттолкнув по пути какую-то женщину, и еще кого-то, Боруто уже не видел — все расплывалось и набухало. Радость погони обернулась чистой паникой. Теперь ему по-настоящему не хотелось, чтоб папа его поймал и увидел его жалкую рожу. Он уже не перелетал уверенно через крыши. Несся по самым нижним и неприглядным уровням уличного лабиринта, мимо размалеванных заборов, по неровным ступенькам, будто нарочно искал демоническое чрево, — пока не уперся носом в металлическую решетку, за которой стеклось болото хаотичной свалки. — Эй. Боруто поднял голову и поспешно отскочил. На самом верху решетки, как на насесте, восседал отец. — Ч-чего тебе, старик?! — запальчиво крикнул он. — Я думал, ты понял, — папа тяжело спрыгнул к нему. — Игра закончилась. — Понял, — пробурчал Боруто, отворачиваясь и пряча дрожащие кулаки в карманах. — Ты собирался меня наругать. — А… А-га. Да. За то, из-за чего я за тобой гнался, — отец усмехнулся и скромно добавил: — Не напомнишь, из-за чего…? Оба нервно прыснули. Игра не закончилась, а подошла к решающему этапу. Боруто чуял: Демон близко. Даже слишком — он забрался под сердце. — Ну, я сбежал с уроков. И запустил пираний в тот фонтан на площади. — А, вот оно что, — папа кашлянул. — Ай-ай-ай, так делать нельзя! Боруто мог бы укрыться за спиной Родителя, но он так стеснялся. — Послушай, шкет. Я понимаю, что ты хочешь моего внимания, но… — В-вовсе нет! Это Химавари хочет…! До ушей донеслось тихое фырканье. Горячие руки коснулись его напряженных плеч и резко развернули. Отец глядел светлым внимательным взглядом, и Боруто неожиданно решил, что ему наплевать на комок в горле, на глупые обиды и собственный отстойный вид. Главное — не попасться Демону, и победа была уже на горизонте. Он улыбнулся широко и наконец-то искренне, понимая, что сорвет громадный куш, если распахнет душу и вывалит наконец всю эту болезненную тяжесть. — Папань, я… — тоскливо протянул Боруто. Раздался хлопок. Клон растворился в воздухе. Нет, неверно, не туда. То была еще одна мертвая петля в лабиринтах снов и невнятной памяти. На лоснящейся алой поверхности лопнул пузырь. Вокруг лодыжки обвилась жидкая, вся в струпьях рука. Кожа потемнела и изошла волдырями. Боруто приготовился захлебнуться.* * *
В камеру нахлынули свежие волны вони и оживления, кто-то отпихнул его с привычного места в самом центре. Принесли поесть. Боруто охватил мандраж. Живот крутило от голода еще на судне Рёдана, но он инстинктивно забился подальше, не желая брать в рот непонятное нечто, отчего так сильно разит тухлятиной. Или ему только казалось? Остальные-то ели, и даже с удовольствием. Чавкали. — Амено сказала проследить, чтоб этому досталось, — услышал он новый голос. Кто-то из охранников. — Пацаненку слепому. — Не надо! — попросил Боруто, ощутив, как к нему подходят. За шиворот крепко сгребла чья-то рука. Он бессмысленно попытался вывернуться, ненарочно с кем-то столкнулся. Коленки проехались по бетону, на затылок тяжело надавили, и Боруто уткнулся носом в мокрое холодное месиво. — Жри, жри, не бойся, мелюзга, — в грубом голосе можно было уловить что-то маслянистое и по-своему ласковое. — Тут еще пол корыта. Его чуть не вывернуло от слишком насыщенной вони. Он осторожно лизнул скользкий хрящик. Тело содрогнулось от отвращения и машинально подалось назад. — Я не могу! Мужик — Боруто надеялся, что все-таки мужик, или он не завидовал женщине с таким голосищем — уцепил его поперек груди и, запрокинув голову, надавил на челюсть. В глотку полилась соленая тошнотворная жижа с кусочками чего-то мягкого и квелого. Горло охватило спазмом.