Земное сердце стынет вновь, Но стужу я встречаю грудью. Храню я к людям на безлюдьи Неразделенную любовь. Но за любовью — зреет гнев… © А. Блок
Саске крепче стиснул ворот рыбьей твари. Тварь трясло, ее влажные дурные глаза разошлись алыми прожилками. Хошигаки Шизума, фанатик, некогда расколовший Туман, теперь отекал ему на предплечье тяжестью своей полуакульей туши. И смеялся над ним, помирая. — Что ты несешь? О каком «чудовище»?.. — Думаешь, сможешь победить любого монстра, — пробирающе шепнул Шизума. — Учиха Сас… Саске… Ты ведь сам — часть чудовища… Да-а. Мы все… — Конкретнее, — с раздражением выцедил Саске. Достали идиотские угрозы ни о чем. — Хватит иносказаний. — «Конкретнее»? — фыркнул Шизума. — А что ты… что ты мне сделаешь? Саске подхватил взгляд тухнущей рыбины и яростно в него вгрызся. Собственные износившиеся глаза окатило импульсом боли, и элементы пространства перекинулись красками со своими тенями. Тени же в этом пласте мира подчинялись ему… Гендзюцу: шаринган. — Не стану подвергать тебя вечным мукам. С ясной тревогой Шизума косился из стороны в сторону. Ощутил, закопошился. Тени их общего с Саске пространства угрожающе растянулись и замерли, прекращая выдыхать время. — Ну? — поторопил его Саске. — Где твое чудовище? Иногда шаринган жил сам по себе. Насыщал сознание демонической яростью и точно такой же яростный дух обрушивал на пленников своих измерений. Не требовалось даже усилия, чтобы поколебать захваченную волю. — Оно будет везде, — пообещал Шизума, истерически подрагивая всем телом. — Дай ему только вызреть, и не уйдешь, — пленник со смаком хихикнул. — Оно выкачает из вас все самое вкусное — отчаяние, безнадегу… Знаешь, еще то чувство собственной жалкости… одиночества перед катастрофой… — «Выкачает»? — нахмурился Саске. — Как это возможно? — …во славу Тумана. М-м, разве не замечательный образ бога, Кровавый Туман?.. В сердце екнуло. — Отвечай на вопрос! Безнадежность. Образ бога. Ключевые слова, с которыми он полжизни проносился в поисках черт знает чего. «Что ты об этом знаешь?!» Тени в гендзюцу раскалялись и дрожали в мелкой вибрации, подпитывались его напряжением. — Да просто все, — глухо поведал Шизума. — Монстр — лишь оболочка. Вся соль в начинке. Ловушка масляного тумана… — «Ловушка»?.. Что это значит? — Понятия не имею. — Что?! — рявкнул Саске. — Так говорила двинутая старуха… Говорила еще, что лишь с помощью человека можно поймать живые чувства. Что это не просто фуиндзюцу, — Шизума полоумно оскалился. — В центре ловушки — живой человек. — Где она? Где эта старуха? — Спроси у Мизукаге, — выдохнул пленник. Саске оборвал гендзюцу, с силой вдохнул спертый прохладный воздух подземелья. Виски и темя горели. Окончательно потухший Шизума беспомощно валялся у его колена. — Саске-кун, — окликнула Сакура. — Узнал что-нибудь? — Мне нужно к Мизукаге. — О, — с наслаждением протянула Мэй. — Мы наконец-то идем бить правительство? Саске хмыкнул. Этой бешеной женщине лишь бы вернуть себе власть. — Сначала я выясню, что за «ловушка масляного тумана». — Э? — растерялась Сакура. — А при чем тут… — Ты знаешь, что это? — в свою очередь удивился Саске и обернулся к жене. — А… ну, — Сакура прочистила горло. — В некоторых мед-аппаратах копится грязный воздух, насыщенный вредными элементами. Мы откачиваем его при помощи вакуумного насоса. — А ловушка?.. — Ловушка масляного тумана — это фильтр в насосе. На нем оседают масла — все самое грязное и тяжелое, что откачали из вредного воздуха. «Оно выкачает из вас все самое вкусное». — Это… вроде фуиндзюцу? «…не просто фуиндзюцу. Лишь с помощью человека можно поймать живые чувства». — Да, но… Саске-кун, почему ты спрашиваешь об этом? В груди отчего-то потяжелело. «В центре ловушки — живой человек».* * *
Ручеек ветвился и растекался. Заползал под грудь в темноте и жег острым соком желудок. Въедливо красный и настолько густой, что Боруто его видел. Кровавая жижа. Сколько, сколько чертовых раз эта жижа накрывала его во сне? — А-а… Долгий кошмар сочился в реальность. — Шире поток! — крикнули откуда-то снаружи. Кажется, у него лопнул живот. Боруто сокращался, пытался сбежать в темноту и не пропустить в себя жгучую жижу. Его держали, ругали, держали крепче и в конце концов насилу уложили на пол, а ручеек внутри распускался бурлящей лужей и грыз кипятком стопы. За ручейком мощно дышало чьим-то присутствием, и от присутствия этого сводило лопатки. — Боруто! — кричала на него Амено. — Не надо, — взмолился Боруто, сам-то не зная, чего именно «не надо». — Сестренка… Расплывы тьмы сбивались в тесный кокон. Он был здесь, в этом коконе — вон под ногами хлюпает красная жижа, а рот и нос обдает кипящим воздухом; почему-то был и снаружи, с Амено и Хомаре, которые что-то с ним делали. В коконе по рукам ползли тонкие ветки печатей, а там, снаружи, он лежал на спине и кашлял от застрявшей в горле желчи. Ветки печатей прорастали вдоль вен и вталкивали в него страшное присутствие. «Хватит». У них с Амено был договор, он помнил. Это ведь даже казалось простым: изменить какие-то печати, и все закончится. Но то присутствие хотело сожрать его вместе со всей его памятью. «Не надо…»* * *
— Аргх! Хомаре вся исходила потом. По сетке печатей вдоль вздутых жил неслась освобожденная чакра — невыносимо яркая, жгучая и больная. Чакра рычала и плавила стенки перегонных кубов. Ее отголоски давящими волнами вились в раскочегаренном воздухе, чтобы попасть в узорчатые трещины колонн и снизойти к земле струями маслянистого света… Все в этом зале — колонны, своды, настилы — перепаханы в вязях фуин. Лишь бы не потерять ни капли этой энергии, самой чистой, самой непокорной в мире. Энергии невозрожденных биджу. …пойманной в миг, когда погибшее существо не успело обрести волю и плоть. Девятихвостый Листа и Треххвостый Тумана… Сознания монстров, насильно сцепленные, давно себя потерявшие. «Бег света и тени» вколачивал их друг в друга, а они, единожды вкусившие жизни, пытались вновь разбежаться. Их боль сквозь чакру передавалась и ей и по рукам текла дальше, чтоб сконцентрироваться в застывшем на полу мальчике. Местами энергия уплотнялась и сокращалась в нечто, сходное с мышцами, бомбардировала мальчишку в живот, и через силу приходилось сжижать ее обратно. «К-капризная же…» Невовремя память подбросила старый эпизод: вдоль свитка раскинулся выдромяк и дрожал, не зная, куда ему податься по зову весны. Жизнь вечно мчалась вперед и мечтала разбиться, размножиться, отделиться от са́мой себя. Мальчишка на полу дернулся, рыгнул и с хрипом попытался выкашлять рвоту. Печать на пробитом его животе всочилась в очаг и мерцала языками светлой чакры. Собственной чакры пацана. А сам он сжался, пытаясь не пустить в себя чужой мощный поток. «Черт». Дрожал, как некогда выдромяк. — Амено! — позвала Хомаре. — Как… Амено впечатала ладони в грудь Боруто и интенсивно качнула головой. Сердце похолодело. И этот умрет. Да как же так?! «Узумаки Боруто… Ты же сын Седьмого». Он должен был быть прочнее. Не должен был задыхаться, быть таким разбитым и красным, таким по-человечески хрупким. Хомаре возлагала на него надежды. Его не должно было разрывать, как других. — А… — кряхтел Боруто. — Хэ… Чакра биджу поджигала ему живот, до пузырей плавила кожу. Голые мышцы пресса лоснились и ощущались сырыми, скользили под пальцами. Он вдруг в последний раз дернулся и перестал сокращаться. Нет… Мышцы начали слабнуть и опадать. Не дышал. Достиг пика. — Эй, Боруто! — в панике заорала Амено. — Если подохнешь, Гаки — следующая! Слышишь меня?!* * *
Следующая… Кровавое варево жгло поясницу. Боруто уже стоять не мог — в ступоре сидел на коленях и таял, плавился в этой чертовой луже. До самых потрохов пронимало присутствием за спиной. Оно было гигантское, настолько, что в воображении не помещалось, и отдавало воздухом настоящего ада; пыталось освободиться, и не дышать рядом с ним было не так жутко, как дышать. Ведь можно же не дышать, просто закрыться. Просто перестать быть. Гаки — следующая. Ох… А кто такая Гаки? Он бы сглотнул, если б мог. Гаки — призрачное касание о запястье. Пересыпанные в ладонь твердые зернышки… «Постойте…» Она же совсем еще мелкая. Росткам так обрадовалась. Она не может быть следующей. Нельзя же жечь человека, которому и имени-то еще не придумали. Боруто уперся на подрагивающие ладони и неуклюже, задом, приподнялся. С млеющим сердцем развернулся к этому жуткому существу и на миг замер, а потом потянулся прямо к нему, чтоб разделить с ним его воздух. Так нужно… Они же этого хотели? «Чувак… не знаю, что ты такое…» С каждым нетвердым шагом хлюпала жижа. Горячими волнами поднималась красная хмарь и топила темноту в своем мареве. Разглядеть бы, что там сгорает за маревом… «…но нам по пути».* * *
Еще один бесполезный. Хомаре чертыхнулась с досады. Эти хлипкие дети… Новое поколение, чтоб его. «И ладно. Не этот — так следующий!» От живота к рукам прокатилась болезненная вибрация. Из пневма-фуин вдоль запястий стрельнули побеги чакры, смещая, глуша поток демонической силы. Сейчас главное — самой не сдохнуть, пока… Раздутое предплечье вдруг обхватило потными пальцами. Этот пацан… Боруто. Он ее сцапал. Свернулся на боку, шевелил бессвязно губами и слабо прижимал к себе ее руку. Живой, значит. Повязка сползла, и в слабнущем алом токе было видно, как падают внутрь дряблые веки. На осунувшихся щеках мерзко спеклась грязь и еще какая-то липкая жидкость. Сухие губы его все шевелились, что-то пытались вышептать; он весь кривился. Хомаре пробило толчком — кратким чувством связи и понимания, и даже болезненной нежности. Почему-то… почему-то этот мелкий пацан шел навстречу. «Ты мог бы родиться в юдоли Узушио…» — Продолжайте! — выбил ее в реальность крик Амено. — Он хочет, чтобы мы продолжали, понятно? — Раз так, — ухмыльнулась Хомаре. — Разбей последние кубы, Амено… Дай жару! Чтобы проклятый Туман, чтобы Коноха наконец-то прочувствовали: не стоило загонять Узушио в угол.* * *
«Я ошибся», — с неожиданной ясностью понял Кагура. Туман величественно толкал в кабинет запахи соли и ледяной сырости. Запахи эти забирались под самое сердце вместе с душком давящей тревоги. Тревожное чувство все зрело, наливалось жирным и скользким соком. Под перчатками вспотели ладони. Что-то не так… Кагура залез в ящик стола, нашарил шершавый шарик пилюли и затолкал в рот, нервно разгрыз. Пульс не унялся в замученной голове. «Что-то не так». Он очень устал бояться — Шизумы, деревни, себя самого — и давно мечтал просто от всего этого отстраниться. Сложить шляпу Мизукаге, уйти отсюда подальше, туда, где никто не будет его трогать и сам он никого не тронет. Плечи тронуло легкой дрожью. «Оно… зреет». Мастер меча читает опасность по беззвучным движениям воздуха. Он был дрянным человеком и оказался дрянным мастером. «Мы не сможем подчинить это». Не стоило слушать Шизуму. Не стоило слушать старейшин. И тем более им всем не стоило слушать старую интриганку Хомаре, потому что Хомаре готовила оружие не для них. Кагура смял локтями кучку документов, растер в ладонях щеки и лоб. Кое-как скроенную душу резало надвое: в волнах свежей силы, эхом звенящей из подземелий, он чувствовал себя загнанной мышью, и в то же самое время, ох, как это было… хорошо. Что-то в нем отзывалось на эту силу и, возбужденно трясясь, вылезало наружу. Даже слюна, кажется, стала сладкой и острой. «Нет…» Кровь Ягуры. Его проклятие, скопище злых инстинктов, так соблазнительно призывающих давить и убивать. И нет в этом плохого, просто природа… Он с этим не справится. Только не в реальности, пропитанной воздухом новорожденного чудовища. — Есть дело, — вдруг констатировал некто глубоким уверенным голосом. Пространство кабинета вновь исказилось — обостренные чувства легко это вычитали. Кагура поднял глаза: над ним стоял высокий мужчина в плаще. Просто стоял, невзначай опустив пальцы на рукоять меча в ножнах, и разглядывал его как-то… особо, пробирающе. Аккуратно захлопнулась дверь, и к пришельцу подтянулась мрачная худощавая девочка. — Мизукаге-сама? — глухо поинтересовалась она, подоткнув очки тонкими пальчиками. Ее взгляд упал на раскиданные по столешнице бумаги и застыл с молчаливым укором. — Что вам здесь нужно? — Кагура приподнялся из-за стола и оттянулся на шаг, чтобы создать пространство для контратаки. — Кто вы такие? Растревоженная кровь горела и била по ушам раскатами звона, звала преподать злой урок. Как волны горьких, насыщенных солью морей, жадно накатывала, пыталась собой погребсти… — Объясни, Мизукаге, какого черта вы здесь натворили. …но брызгами разбивалась о присутствие этого типа в плаще. — Даже если бы я знал, — тяжело откликнулся Кагура. — То с чего мне вам доверять? — Больше некому. Он скривился в нервной ухмылке. Действительно. Что еще можно потерять, когда сознание трещит по швам, выпуская наружу чертовы инстинкты убийцы, а из подвалов лезет чудовище, которое невозможно взять под контроль? Когда рядом никого надежного нет и, на самом деле, никогда не было, а он сам вот-вот пойдет уничтожать то немногое, что сумел сохранить? Просто потому, что такова природа… — Это были военные разработки, — выдохнул Кагура. — Какое-то фуиндзюцу… — «Какое-то»?.. — со значением переспросила худощавая девочка и вновь замолкла. — …способное соединять биджу. И не просто соединять, а еще и усиливать и питать их за счет эмоций жертв. — Так почему это возможно? — уточнил мужчина. — Вытягивать эмоции? — Не только эмоции. Душу, жизнь… информацию. Это вроде как технология… как в Божественном Древе, — Кагура и сам не совсем понимал. Смысл слов старухи всегда от него ускользал. — Биджу ведь — части Древа. В Водовороте знали, как раскрыть их потенциал. Вот только теперь, сквозь рваную душу и подрагивающие поджилки, он слишком отчетливо чувствовал, что этим нельзя управлять. — На тебя работает кто-то из Узушио? — А… — кивнул Кагура. — Ее зовут Узумаки Хомаре. Пришелец явно опешил. — Хомаре?.. — черные глаза блеснули остро и настороженно. — Где она сейчас? Кагура стиснул рукоять и выцедил: — А ты не чувствуешь? Можно просто идти по следам. Вот этого. Они рванули. Сначала этот незнакомый мечник, потом девочка, а Кагура — за ними, в отчаянной надежде хоть что-то проконтролировать. Коридор падал вниз знакомой кишкой и все гуще палил в них ошметками раскаленного жара. Жар был не настоящий, а как будто из другой плоскости жизни… — Сарада! — мужчина стрелой метнулся к девчонке и отскочил вверх, перехватив ее поперек живота. — Что это?! — вскрикнула та. Сквозь трещины в бетоне лужицами сочилась красная чакра.