heat is dead and alive.

- Я бы хотела тебя любить, - она шмыгает носом, кутаясь в куцый старый кардиган. Начало сентября, свежие сумерки спускаются темным туманом на искрящиеся желтыми фонарями дворы. Густые тени наслаиваются внизу, там, где меж густой зеленой аллеи еще ходят редкие люди. Хозяйская кошка пробирается в узкий промежуток открытой балконной двери. Трется об ноги Намджуна, заставляя его растянуть кривую улыбку одними губами. Юнги не ранила, нет. Как со старой ранки сорвать корку. Вроде больно, но так легко. Она хотела бы. Намджун и этому рад. Они садятся на холодный пол. Мин трет коленки через дырки черных скини, сухой морозной рукой зарываясь в жесткую черную шерсть кошки. - Почему? Она поднимает недоуменный взгляд, отворачивается к кусочку желтого потолка, просвечивающего через плотные шторы. Играет желваками челюсти. Как в средней школе, когда отличницей отвечала у доски. Ким ухмыляется своим случайным воспоминаниям, принимая укус широкой ладонью и прикосновения горячего шершавого языка на коже. - Ты добрый, надежный. Как знаешь, есть главный герой, который на деле бестолковый, а есть его лучший друг, на которого никто не западает, но он в итоге всех спасает. Типа того. - А, ну да, твоего брата девушки любят. Она выдыхает воздух, косо ухмыляясь, греет ладошку между ляжек. - Тебя тоже, просто не те же, что и его. Те, кто никогда не расскажет, те, кто залипает на хороших парней. Понимаешь? - Вроде. Он смотрит на свои дешевые кеды, потрепанные жизнью и купленные на первую зарплату с подработки в студенчестве. И искренне не понимает, кому такой нужен. Со своей улыбкой дурацкой, мягкотелостью за хрупкой и прозрачной маской колючести, неуклюжестью. Ему и одному нормально, подростковая самоненависть прошла, не оставив ростков для чего-то нового, но оставив много места для трезвой оценки. - Какой-то я не такой, может? Не знаю, я даже завидую ему, - честность превыше всего. С ней это работает. Все, что было сказано на балконе между уставшими от общества интровертами, останется между ними. - Он просто другой, не думай об этом много. Кошка лежала на ее бедрах, положив крохотную головку на живот, и громко мурчала. - Ты бы могла быть со мной? Вот серьезно и без жалости или типа того, - из заднего кармана джинс выуживает зажигалку, начиная бездумно щелкать колесиком, не смотря на искрящийся огонь. Плевать, что будет сказано. - Нет. В плане, я ни с кем не могла бы быть сейчас. Только если не серьезно, сохраняя дистанцию, но тогда какой в этом смысл? - Да, я понимаю, - перебивает, торопливо зевая. Воздух давит на грудь, холод улицы становится все неприятнее. Само нахождение в этом месте и моменте начинает его раздражать, – может, у них осталось пиво, пойду гляну… Теплый воздух бьет в голову вместе с тихими битами приглушенных колонок. Разморенные теплом и алкоголем, единым чувством ностальгии по чему-то, что сыпется буквально у них в руках, чувствуя, что приближается с каждой минутой конец этого вечера, знакомства, дружбы, памяти друг о друге, люди сбиваются в одну большую группу. Намджун старательно пытается запомнить каждого, медленно потягивая оставшуюся выдохшуюся колу. Скрипит на губах. Брат и сестра похожи, как персонажи одного и того же художника, неосознанно соприкасающегося с чем-то единым. Как описывать каждый раз светлое солнечное утро, пытаясь найти все новые смыслы в каждом часу, касании, человеке, с которым хотел бы проснуться. Голову кружат несвязные мысли. Намджун глотает каждую минуту через силу, без энтузиазма уже вклиниваясь в поверхностные разговоры. Не о чем говорить. Ким Сокджин, добрый парень, сдувает пылинки с расстроенной гитары, перебирая сиплые струны. Нескладный, нежный, как апрель на изломе. А в глазах темное болото, непроходимое, тянущее на дно. Его изучать пытаться – себе дороже. Намджун не знает до сих пор, что там, под дегтем – жесткое и скорое дно, ограниченное количество реакций и мыслей, или действительно что-то глубокое. В четверг этот парень снова возьмет в руки скальпель, заполнит легкие сладко-жгучим запахом медикаментов и антисептика, ловкой рукой спасет кого-то или низвергнет в небытие. Как безмолвный жнец, финальный элемент цепи. Один из тех персонажей, кто начинает историю и подводит ее к концу. Невольный зритель того, что начал. Начал на первых курсах, собрав их всех в литературном кружке, или что это была за чушь – Намджун уже не помнил, все стерлось, кроме отчетливого запаха пыли и мокрой тряпки, которыми они прибирали заброшенную библиотеку. Так и не довели до конца, перепутав все книги на полках классической философии и медицинских справочников, запутавшись в финале окончательно, где высший смысл, а где злокачественная ошибка разума. Сокджин зачесывает волосы назад изящной рукой, бросает на него раздраженный взгляд, парируя в ответ на минутную задержку разума младшего. Мин Юнги. Белая кожа тонет в крупных складках черных тканей, мягкие черты лица, отшлифованные резкостью венозных рук, режущим слух, вибрирующим на низах голосом. Намджун чувствует связь, будто они видят одно и то же, единый взор с разных углов. Рассматривают людей вокруг себя, как исследователи лягушек под микроскопом, пытаясь разобраться в хитросплетениях смыслов и мотивов. Если бы что-то у них выходило. Намджун не знает, кого любит больше - его сестру, его или двойственность образа, сложенного из этого симбиоза. Иногда они говорят будто на другом языке. Младший видит это по пересечению взглядов, по тому, как кошка беспрепятственно спускается с ее рук на его колени, ластится под руки, будто один и тот же человек. Она говорила, что между сестрами-братьями есть связь, которую не понять, не имея их. Юнги не смогла бы быть ни с кем, кроме него. Слишком сложно будет выходить на одну орбиту еще с кем-то. Целой жизни будет мало, чтобы им самим договориться между собой, с этими вечными молчаниями и ничего не говорящими словами-касаниями. Или режут наобум, или оставляют поле для догадок. Юнги кладет брату голову на плечо, ноги закидывает на бедро, обнимает одну из огромных Чонгуковых игрушек. Он не подает виду, но дышит чуть меньше, чтобы ей был удобно. Между ними хрустящий январь, неискушенная молодость и неопошленная интимность. И кусачие поцелуи в пустой спальне в конце вечера. Чонгук искусывает щеки с обратной стороны, теребя подушку. После отъезда соседа, отчисленного из университета, квартира казалась гремящей, пустой. Он не привык быть один, всю неделю зовет к себя хоть кого-то. И сейчас четче остальных чувствует утекающее через пальцы время. Как бы не было много людей вокруг, стены давят терновым венком на дурную голову. Возраст, и без того колючий, осклабился на него самого. Мальчишка мечется туда-сюда по кухне, не зная, куда себя деть. Новые таблетки имеют последствий больше, чем результата. Пак Чимин ловит его за руку, уводит от единственной в раковине грязной тарелки, занимает дрожащие руки собой. Чонгук пальцами усердно перебирает кольца и браслеты, щиплет за бедра, ноготками рвет тонкие ниточки рваных джинс, скребется о жесткую ткань. Пак Чимин - вязкий омут. Самоконтроль и катастрофическое себя непонимание. Вечера напротив зеркала, диссонанс то ли от наслаждения собой, то ли от истязающей ненависти. Уроборос ест сам себя на гибкой спине. Чимин бы вгрызся собственными зубами в свою плоть, если бы мог. На руках розовеют старые-новые шрамы. Если Намджун случайно ранит себя каждый раз, то Чимин - вполне осознанно. И вполне осознанно топит себя в каждом новом увлечении человеком. Все свои заусенцы срывает чьей-то выглоданной страстью. Техен шмыгает заложенным носом, впервые за вечер обращая на себя внимание. Только выйдя с балкона, пропитанный сигаретным дымом и ночной свежестью, он словно принес за собой кусочек грязно-малинового городского неба. В резких чертах лица зреет что-то древнее, темное, выточенное, как из мягкого дерева. Техен носит на широких, слишком быстро для юнца выросших, плечах, чью-то боль и собранные по каплям срывы. Напоминает Намджуну обращать внимание на вкус вина, Сокджину не думать об острие каждого ножа и артериях на чужих руках. Чонгуку о хрупкости давящих гулом пустоты на него стен, Чимину о временности и скоротечности любого его состояния. Иногда залюбливает его сам. До Юнги достучатся так и не может и не пытается. Намджун принимает вино из его рук, как лекарство. Молчание из выточенных губ как понимание. Больше они не сказали друг другу ни слова. Руки иссушены пеплом.