Игра вуалей

Де Ренуар Оказывается, быть предметом любовной охоты было не менее интересно, чем охотником. Приятное волнение окатывало тело теплом, а душу дразнило азартом. Никогда прежде Анри не приходилось этого испытывать. Сразу после смерти отца, когда юному Ренуару едва исполнилось девять лет, его мать, боясь мести противников мужа, заперлась в родовом гнезде вместе с сыном, оборвав почти все связи с внешним миром. Длительные годы пресной жизни Анри словно отбывал заточение за чьи-то грехи. Рядом пребывали только самые преданные слуги, и до пятнадцати лет Мышонок рос в неведении о плотской близости с другим человеком. И только попав в «Секретный дом», он начал делать первые шаги в познании взрослой жизни. Господин де Лонвиль никогда бы не выпустил в свет шпиона, не умеющего противостоять соблазнам плоти. А чтобы им противостоять, Анри должен быть как следует в них осведомлен. Ему предоставили хороших учителей, научивших его понимать, принимать и использовать свою натуру. Он получал все, что находило хоть малейший отклик в его фантазии и теле. Попав ко двору еще совсем молодым, двадцатилетний Анри сразу стал объектом внимания опытных придворных ловеласов, падких на неопытность и утонченность. Но, к счастью, неопытным Ренуар к тому времени уже не был. И потому, просто не позволял на себя охотиться, сразу отсекая поползновения любителей приударить за юными кавалерами. Но делал это умело, чтобы не наживать лишних врагов. И вскоре за ним прочно закрепилась репутация человека, который сам выбирает, когда и с кем провести ночь. А что теперь?.. Узнай де Лонвиль, что какой-то неведомый де Грасс получил такое влияние на ум и тело Ренуара и стал опасен для их дела, отдал бы приказ убрать его немедленно. Минимум изгнание обратно в Норес графу было бы обеспечено. Но Мышонок был молод и, когда его душа и плоть вдруг открыли для себя в охотничьем домике прелести единения со столь же заинтересованными душой и плотью, впервые в жизни решил посамовольничать. Его нрав, до сих пор пребывавший в хладнокровном состоянии, весьма резко стал крениться к бунту: Анри даже не подозревал, что в нем вызревал нрав его отца, возглавлявшего Дворянскую лигу в защиту монархии. Пешка в чужой игре решалась на первые, пока еще робкие шаги — пусть и не на поле подковерных интриг, а на ложе страсти. Бесшабашный азарт, который Мышонок употреблял для своих заданий по истреблению врагов, нашел лазейку в более приятном действе. И его вдохновитель находился сейчас непозволительно близко, не давая сосредоточиться. Предаваться страсти посреди коридора Ренуару мешала обычная бдительность и привычка обеспечивать свою безопасность. А теперь и не только свою. Но когда тебя пришпиливают как бабочку прямо к стене и пришпиливают не тонкой иголочкой, а чем-то намного более привлекательным, мысли начинают стекаться к сосредоточению жара в паху. Де Грасс… за два дня Анри чуть отвык от его властной жадности, но хватило мига, чтобы вновь вспыхнуть и начать таять, как воск на огне. Если б на него накинулся кто-то другой, узкое лезвие стилета, пристегнутого к запястью и выбрасывающегося по нажатию пружины, уже сидело бы в чужом боку. Но де Грасс, спасший его жизнь и доставивший ему столько наслаждения, уже вошел в круг доверия, и Ренуар, подхваченный волной чужой страсти, лишь застонал — сквозь зубы, будто отчаянно сопротивляясь своей природе. От Винсента, возбужденного, как лесной волк, веяло опасностью — завораживающей и щемящей в своей открытости. Анри зажмурился, а потом, не размыкая глаз, потянутся к его лицу и широко лизнул, медленно проводя языком от линии подбородка до скулы. Тонкие пальцы прижатой и запрокинутой руки нервно сжались, словно перебирая невидимые струны. — Не здесь, граф… — Ренуар, по привычке пытался воспрепятствовать опасному безумию, хотя возбуждение уже начало глушить доводы разума и, напротив, хотелось именно здесь и сейчас. А лучше, на оркестровом балконе, чтобы на них таращился ведь двор… Он вжался напряженным бугром в модных кюлотах в Винсента, едва шевеля пересохшими губами: — В нишу… там, через пару шагов, за поворотом! — Его шипение вышло весьма внушительным. — И у меня на шее — кулон, там то, что нам понадобится! Жизнь на балах и карнавалах бывала столь непредсказуема, что почти все придворные носили давно вошедшие в моду небольшие кулоны в виде миниатюрных кувшинчиков для масел. Кто-то использовал их для парфюма, а наиболее практичные — для афродизиака или смеси для смазки в любовных играх. Анри предпочитал смесь воска и оливкового масла без лишних отдушек — уж если партнер нравится, то и его естественный запах не должен ничем перебиваться. Он надеялся, что де Грасс слышит его, потому что, судя по выражению его лица, до графа не сразу дошел смысл послания Анри. — Живо, Винсент! Живо в нишу, — ладонь левой руки, оставшаяся на свободе, нырнула под синий камзол и с силой сжала упругую плоть ягодицы графа. Де Грасс Де Ренуар откликнулся — надо было быть слепым, глухим и с атрофированной чувствительностью, чтобы этого не заметить. У Винсента по телу распространился жар, а внутри что-то начало вибрировать одному ему ощутимым урчанием. Как у дикого зверя, поймавшего наконец желанную добычу и убедившегося, что теперь она точно от него никуда не уйдет. Чужой стон отозвался в теле резонансом, словно кто-то трогал невидимые струны, и объятия становились жарче, а взгляд — настойчивее. Теперь он точно его не отпустит. Анри может говорить что угодно, взывать к доводам рассудка или рассказывать об ожидающей заветного дня невесте, но слушать он его не будет. Тело уже сказало «да» так ясно, что оставалось лишь одно: взять. — Здесь… — эхом ему вторил, только с противоположным смыслом, граф, подставляя щеку под касание языка. Почему-то от этого жеста его проняло едва ли не сильнее, чем могло бы от куда более откровенной ласки. В исполнении Анри это выглядело почти наивно, а зажмуренные глаза и хмурая складочка между бровей умиляли до дрожи. Хотелось покрыть лицо, сейчас кажущееся очень юным, поцелуями, что Винсент и делал, почти не слушая, что ему говорят. Им обоим повезло, что у де Ренуара хватило настойчивости, чтобы не прогнуться сразу под таким напором, а продолжить настаивать на своей линии, и твердый голос все-таки пробился в затянутое поволокой желания сознание, пусть и с боем. — М?.. — де Грасс оторвался от уха с жемчужной сережкой, к исследованию которого уже приступили его губы, и перевел взгляд чуть ниже. Под воротом рубашки кулона было не увидеть, но он быстро вспомнил, о чем шла речь. Ох уж этот милый сердцу распутника Аргайл! Здесь такие вещи были в порядке вещей, придворные дамы и кавалеры относились к интимной близости легко и практично. Ему порядком не хватало этого в Норесе, где нравы были жестче, а правила приличия подчас сковывали покрепче душной веревки. Разумеется, люди везде — лишь люди, и желания у всех схожи, но как же порой не хотелось все усложнять! Надо отдать де Ренуару должное: смог все-таки вбить в горячую голову, что коридор королевского дворца — не лучшее место для любовных утех. Если бы тот потребовал подождать до комнаты, то наверняка потерпел бы поражение, а ниша в паре метров удаления была отличным компромиссом между относительной безопасностью и желанием как можно скорее добраться до вожделенного тела. — Только потому, что вам, виконт, чертовски хорошо удается командный тон, — де Грасс ухмыльнулся, чувствуя, как крепко пальцы Анри стиснули его ягодицу и отпустил его, но лишь затем, чтобы подтолкнуть в указанном направлении. Де Ренуар снова пошел первым, показывая дорогу, а Винсент следовал за ним по пятам оголодавшим зверем, не скрывая тяжести и частоты дыхания. Ниша действительно оказалась за ближайшим поворотом, по счастью никем не занятая; он втолкнул туда любовника без лишних церемоний, схватил за волосы и впился в рот поцелуем, с упоением сминая его мягкость. — Я тебя растерзаю. За то, что прятался от меня так долго, — прошептал в губы, смешивая шалую улыбку с рычанием, и было совершенно плевать, что «долго» — это всего лишь несколько дней. Его пальцы уже быстро расстегивали ворот шелковой рубашки, погружаясь меж пышного кружева жабо, нащупали стеклянный кувшинчик и просто сорвали кожаный шнур, наверняка обжигая шею легкой болью. За эту вольность он вполне готов был получить заслуженный укус, и даже замер на миг, давая де Ренуару возможность отыграться, а после рывком развернул его лицом к стене, вжимаясь сзади крепким худощавым телом. Ткань кюлот уже ощутимо давила на налитый кровью член, и де Грасс толкнулся бедрами, притираясь к крепкому заду виконта. — Подержите, виконт, будьте так любезны, — с лукавой улыбкой он перекинул шнур через голову любовника, как если бы намеревался задушить, но до горла так и не спустился; шнур натянулся четко на уровне рта, чтобы Анри смог его закусить, освободив, таким образом, руки графу. — Прогнись, — прошептал уже совсем другим голосом, когда любовник выполнил его просьбу, и в качестве благодарности прихватил зубами мочку уха, мягко оттягивая. Ладони тем временем уже жадно скользили по бокам, от подмышек до тазовых косточек, словно заново вспоминая изгибы тонкого, такого обманчиво хрупкого тела. Желанное место было совсем близко, и он наконец-то распустил шелковистый шнур на изумрудных кюлотах, проникая под ткань, чтобы обхватить плотно напряженную плоть. Пальцы умело проскользнули сверху вниз, открывая полностью головку, и подушечка большого легко надавила на углубление в центре, собирая первые капли выступившей смазки — самого неподдельного доказательства того, что желание взаимно. Де Ренуар Какое-то время Анри держался. Бдил вполглаза за обстановкой, следил, чтобы не раздались поблизости чьи-то шаги, пока они не займут нишу эркерного окна, закрытого плотной драпировкой золотистых штор. И хотя тело ломило от усилия устоять этот долгий десяток секунд и не поддаться губам, мягко прихватившим мочку, не застонать в ухо любовника, Ренуар держался… Хотя руки Винсента хозяйничали настолько вольно, словно графу был неведом намек на стыд, и он ясно дал понять, что даже появление Его Величества не прервет, а только на время замедлит запущенный процесс обладания телом Анри. Это вызывало головокружение. Стойкое и сладкое, как аромат ванили. Наверное, именно это ощущение зовется романтикой: не только подношение роз и воспевание прелестей возлюбленного, а легкий, взбалмошный порыв, лишающий разума сразу двоих. Ренуар то варился в кипятке, то окунался в ледяной колодец — и в этом была вина только рук и дыхания де Грасса. Первая их ночь была бурной, но сильней всего было любопытство, которое торопилось изведать, содрать корку неизвестности, таившую под собой кого-то нового, притягательного и желанного. А сейчас желание было на первом месте, но к нему примешивалось и нечто иное — чувство избранности. Ведь среди доброй сотни придворных и гостей граф мог выбрать кого угодно — мужчину, женщину: вряд ли ему кто-то бы отказал. Он мог насыщать себя всеми прелестями, которые видел и желал. Но тратил силы, где-то ломая собственное самолюбие, и упорно хотел получить именно Анри — словно путник в пустыне идет вперед, следуя лишь за миражом оазиса. И то, что упрямый бастард, судя по сумасшедшим глазам которого было ясно, чего ему стоит сдерживать свой пыл, был столь нежен, говорило намного больше о де Грассе, чем картинки генеалогического древа. Ко всем своим достоинствам, граф быстро соображал — по поводу стратегической важности склянки с маслом и, устроив Анри легкий ожог задней стороны шеи, заполучил вещицу, от которой, по сути, зависел благополучный исход сегодняшнего вечера. Но тут же нахально и бесшабашно обрекал Ренуара на молчание — уж лучше бы просто заткнул рот платком — заставляя прикусить обрывки шнура с «масленкой». Анри мысленно рвал и метал, истекая от желания. И как удачно сложилось, что де Грасс не был эгоистичен и быстро принялся облегчать страдания Мышонка, добираясь до средоточия его страсти: крепкая и горячая ладонь на члене — на данный момент это все, что было надо, чтобы Ренуару полегчало. Он, даже не успевая понять, чего от него хотел де Грасс, четко выполнил его пожелания — прогнул спину, опираясь на стенку. Ему хотелось видеть лицо Винсента, но в нише удобней было именно так — тонкими пальцами, ища опору, упираться в каменную стену, впиваясь в нее, как утопающий в соломинку: уж ему-то было известно, что сзади сейчас будет свирепый напор. И от этого смазка с головки начала сочиться крупными каплями. Анри хотелось поторопить де Грасса, но во рту был проклятый шнурок, а он не вправе был рисковать целостностью кувшинчика. И нарочито злился, как взнузданный горячий жеребчик, мысленно обещая любовнику жестокую кару, если тот не примется за дело быстрей. Еще несколько минут назад он был спокоен и хладнокровен, но сближение с Винсентом вытопило из глыбы льда огненную сердцевину де Ренуара. Забываясь, Мышонок угрожающе зарычал через чертов шнур и уткнулся лбом в свои руки — они были прохладны и немного остужали его. Де Грасс Ласкать Анри — одно удовольствие, и дело было не только в гладкости его кожи и ее тонком, ласкающим обоняние де Грасса запахе. Тот был по-юношески чувствителен и отзывчив, и Винсент получал этому очередное подтверждение, чувствуя, как дрожит стройное тело в его руках, моментально вспыхивая страстью и загораясь желанием. Тот словно мягкий пластичный воск, готовый расплавиться в правильных руках, и так льстил самолюбию и охотничьим инстинктам тот факт, что ему удалось-таки загнать желанную добычу. Нишу, защищенную лишь тяжелым отрезом шторной ткани, трудно было назвать по-настоящему укромным местом, но графа такие мелочи не волновали. Все его внимание сосредоточилось на любовнике, и он бессовестно выжимал из него сдавленные стоны, слишком настойчиво скользя ладонью по истекающему смазкой члену. В какой-то момент могло показаться, что он собирался заставить его кончить прямо так, от своих рук, но внезапно ласка прервалась, а пальцы сдавили плоть у основания, не позволяя излиться, даже если виконт был к этому близок. — Не так быстро, милый виконт, — прошептал ему на ухо и тут же его куснул, а пальцы сжали уже тяжелую мошонку, то ли играясь, то ли мучая. И неожиданно он тихо засмеялся, покрывая поцелуями и укусами уже влажный от испарины загривок. — Представляю, как тебе хочется высказать все то, что ты обо мне думаешь сейчас. Он услышал, как Анри зарычал раздразненным зверем и почувствовал, как его тело выгибается призывно и требовательно. У него и самого не было сил растягивать прелюдию, и это промедление — лишь дань собственной жадности и, чего греха таить, самолюбию. Ему хотелось довести его до исступления, слегка отомстив за сегодняшние игры в прятки. Так же, как он сам метался в душе, не понимая, как получить желаемое, он сейчас заставлял де Ренуара дрожать в его руках, зверея от невозможности получить все и сразу. — Тихо, — рука неожиданно жестко прошлась по ягодице, сминая ее, и де Грасс рывком стянул изумрудные кюлоты ровно настолько, чтобы открыть доступ к самому сокровенному. Камзол он бесхитростно задрал, прижимая край ткани к спине любовника собственным плечом, и сам едва не застонал, обхаживая обеими ладонями обнаженный, подставленный ему совершенно откровенно зад. — Какая уже у тебя нежная кожа… и ты сам, весь… Винсент не был молчалив ни в жизни, ни в постели, и сейчас это создавало забавный контраст между ними: он сам шептал, дразня и лаская слух виконта, в то время как тот мог только сжимать зубы, следя за тем, чтобы их «драгоценность» не разбилась, упав на пол. Впрочем, его собственное терпение подходило к концу. С каким-то очень кошачьим урчанием он выдохнул в ухо де Ренуара совсем не нежное «р-рот открой», и подхватил кувшинчик, зубами легко выдергивая и сразу выплевывая пробку. Ему было уже не до изяществ. Масло пролилось на пальцы, но вопреки ожидаемому он не стал трогать Анри; вместо этого быстро расшнуровывал собственные кюлоты и с облегчением сжал свой член, лаская и одновременно покрывая скользкой субстанцией по всей длине. Остатки масла он все-таки вымазал на промежность виконта, проводя по ней ладонью, и прижал головку к сжатому пока колечку мышц, сначала почти мягко, но стремительно усиливая давление. — Выдох, — короткий приказ, дающий почувствовать, что все под контролем, а дальше Винсент зажал рот де Ренуара чистой ладонью, снова лишая его возможности говорить. — Можешь кусать. Шепот наложился на короткий рывок: де Грасс протолкнул, наконец-то, головку, а после заполнил уже целиком, буквально натягивая виконта на себя. Он держал за бедро крепко, не позволяя дернуться, и глухо стонал в загривок, снова коротко его кусая. Внутри было тесно, тело инстинктивно сопротивлялось вторжению, и он на несколько секунд замер, давая любовнику приспособиться. А как только почувствовал, как судорожно стиснувшие его стенки слегка расступились, обозначая капитуляцию — взял эту крепость штурмом. Винсент не наращивал пока скорость, вместо этого он двигался размеренными, глубокими толчками. Каждый раз он выскальзывал почти полностью, оставляя внутри лишь головку, и с силой вталкивался до упора, заполняя желанное тело своей твердостью. Словно вознамерился в буквальном смысле «выбить» из любовника мысли о том, чтобы снова попытаться от него убежать. Де Ренуар Опыт — великая вещь. Одна из самых важных в жизни. И опыт де Грасса в любовных делах сейчас оказался неоценим, в не самой простой ситуации подсказывая тому верные шаги. И Анри, ощущая даже в резкой торопливости графа осторожность и бережность, яростно ревновал его к каждому, кто позволил получить Винсенту такой опыт обращения с любовником. Он жевал «узду» из шнурка, дрожал от желания и ненавидел всю безликую череду любовников де Грасса! Явно их было немало. И каждому мысленно Ренуар готов был всадить в сердце стилет. Но только вздыхал, проглатывая стон и задыхаясь им, когда его мошонку сжали мучительно сладко, но не дали извергнуть то, что в ней накоплено. Анри успел лишь мстительно прижаться и потереться задом о выпуклость де Грасса и снова оказался один с откляченной пятой точкой, пока граф, наконец, изъяв из его рта импровизированный повод, возился со своей одеждой и смазкой. Ренуар замер — что толку дергаться, когда ты в столь зависимом положении и невыгодной позиции. И вовремя — рядом послышались шаги и чей-то разговор. Придворные, вздумавшие прогуливаться по коридору, что-то обсуждали, смеялись, а Анри представлял, что если кому-то из них придет в голову мысль посетить их нишу, встреча оставит неизгладимое впечатление. И Ренуару вдруг до дрожи захотелось, чтобы их застали — конечно, ему только стоит отвернуть голову и вряд ли в полутьме будет возможно разглядеть лишнее. Но де Грасс-то предстанет во всей красе… Анри представил, и начал задыхаться от предвкушения опасности. От стыдного наслаждения, от картинок, начинающих мелькать перед глазами… Но шаги постепенно стихли, и их убежище осталось нераскрытым. Винсент, до этого тоже на миг замерший, снова ожил — драпировка начала колыхаться, посыпая их невидимыми пылинками. Мышонок, почти уткнувшийся лицом в стену, сейчас был похож на оленя, лижущего соленые камни. В трепетном ожидании, он обреченно дышал, ощущая запах свежей затирки между камнями — конечно, перед подготовкой таких торжеств загородный дворец освежали очередным ремонтом. Даже не дворец, а замок, которому лет триста и который каждый из королей преображал и достраивал, в результате чего в нем было смешано несколько эпох. Но сделанные при предыдущем короле эти заветные уголки, пожалуй, можно признать наиболее полезным архитектурным решением. — Ммм… — Прислушиваясь к тому, что происходит сзади, он не успел ничего ответить — ладонь любовника мягко, но конкретно закрыла ему рот, словно де Грасс решил запечатать все входы-выходы в тело виконта. Анри начал судорожно вдыхать носом и, пользуясь советом Винсента, покусывать его руку. Не сильно, но чувствительно, мстя за каждое промедление в темпе. Но вскоре, когда граф, отбрасывая церемонии, задал мощный ритм, озвучиваемый шлепками их тел, Мышонок впился в его ладонь губами, как вампир, а потом умудрился добраться ртом до среднего пальца, всасывая его внутрь и начиная измываться над распаленным Винсентом, показывая, что мог бы тот получить иным способом. Вскоре, уже не обращая внимания на возможность быть застигнутыми, Анри начал глухо стонать, вынимая из любовника душу и семя. Де Грасс Де Грасс брал виконта почти яростно. Каждый толчок был как удар, жесткий, глубокий, словно он всерьез вознамерился «добить» любовника, лишив его возможности самостоятельно держаться на ногах после. В его теле было достаточно сил, чтобы измотать до слабости в коленях и сладкого тумана в голове, а после отдышаться, прийти в себя… и повторить все снова. Именно это он собирался сделать сегодня, твердо зная, что одного раза ему будет мало. Близость у стены в нише, где их легко могли застать, пьянила спонтанностью и бесшабашностью, однако были у нее и очевидные минусы. Невозможность сменить позу, чтобы посмотреть в лицо де Ренуара, любуясь на искаженные удовольствием и страстью черты; невозможность потрогать его тело, выглаживать внутреннюю сторону бедер или целовать трогательно острые лопатки. Винсенту не хватало всего этого, и будь его воля, он бы прямо сейчас швырнул любовника на постель, безжалостно срывая с него изумрудный атлас камзола и белоснежные шелка рубашки. Для того, кто просто искал чувственного наслаждения на пару ночей, де Грасс был слишком жаден. Часть его сознания уже понимала, что он находился в опасной близости от того, чтобы потерять голову от едва знакомого ему молодого мужчины. Пока что это еще не слишком его беспокоило, в конце концов, не в первый раз! Как большинство эмоциональных натур, граф был влюбчив, он легко вспыхивал этим хмельным чувством, каждый раз решительно ныряя в него с головой, и так же быстро трезвел, не испытывая сожалений и сомнений. На его счету было немало разбитых сердец, но совесть при этом была чиста. Он никому не давал обещаний, которые не смог бы сдержать, и вместо постоянства и уверенности в завтрашнем дне предлагал нечто другое: себя. А на ночь, две или неделю — это уже как повезет. Но сейчас так далеко его мысли не уходили. Они все были сосредоточены на виконте, который сейчас призывно выгибался, без малейшего сопротивления принимая его страсть, и явно не думал о том, чтобы попросить пощады. Он жаждал не меньше, чем де Грасс, и это совершенно кружило голову. Каким-то мистическим образом человек, повстречавшийся им в весьма неординарных обстоятельствах, оказался обладателем полностью соответствующего ему темперамента. Отзывчивый и страстный, Анри был чудо, как хорош. Его хотелось. Целиком. Без компромиссов, без каких-либо «если». Ему бы не пришло в голову оформлять это желание в слова, слишком уж много в нем было неизвестно откуда взявшегося собственничества, нелогичного и неправильного, но за него говорило его тело. Он помечал любовника всеми доступными ему сейчас способами в лучших традициях животного мира: укусами по загривку, ногтями по бедру, кожей по коже, чтобы оставить на ней свой запах. Де Ренуар тоже был далеко не безропотной жертвой. Чего только стоила эта провокация с пальцем, который он обхватил губами и начинал сосать, заставляя член де Грасса почти болезненно дергаться в глубине плотно обхватывающего его нутра! Выдержка графа полетела к черту, он зарычал и протолкнул в рот любовника еще один палец, начиная двигать ими в такт яростным рывкам бедер. Ему хотелось быть одновременно везде, и в какой-то момент вторая рука с ягодицы переместилась на плоть виконта, сжимая ее жарким кольцом. Они стонали в унисон, позабыв всякий стыд, тела сливались в едином чувственном порыве и, кажется, подходили к пику наслаждения практически одновременно. Де Грасс почувствовал, как по его пальцам начинает течь теплое семя буквально за несколько секунд до того, как его собственное тело вздрогнуло, напрягаясь в каждой мышце. Винсент едва успел вытащить член, но совсем избежать неудобства не получилось: он излился на оголенные ягодицы виконта, пачкая и их, и край рубашки. Это было не слишком красиво по отношению к любовнику, и все же внутренний «зверь» ликовал, помечая территорию последним, самым откровенным из всех возможных способов. — Прости, — даже по хриплому голосу чувствовалось, что графу не было ни черта не стыдно. Он улыбался, как наевшийся сливок кот, и вылизывал влажный от испарины загривок, с урчанием прихватывая нежную кожу зубами. — Обещаю отдать тебе взамен свою рубашку. По мере того, как тело, получившее долгожданную разрядку, успокаивалось, Винсента начало охватывать шальное веселье. Он снова был пьян своим любовником и, не дожидаясь, пока тот придет в себя, повернул его к себе лицом и поцеловал, с упоением вылизывая сладкий, чувственный рот. Не было никаких сил отпустить его от себя этой ночью. — Моя комната совсем недалеко, — прошептал в губы, даже не разрывая толком поцелуя. Это не было вопросом и не предложением. Де Грасс просто поставил Анри перед фактом, что остаток ночи они проведут вместе, в одной постели, и лучше верткому виконту даже не пытаться повторить свое недавнее «бегство». Де Ренуар Прости?.. Анри сначала не мог стереть с губ искривленной, едва отступившей страстью улыбки — расслабленной, как у сумасшедшего. Он еле держался у стены, подпираемый де Грассом, впитывая жар его тела с одной стороны, и прохладу камня — с другой. Но тут же успел извернуться, чтобы оказаться к Винсенту лицом. Одной рукой натягивал кюлоты, чтобы совсем их не потерять, а другой — обнимал графа за шею, заставляя немного наклониться, чтобы мягко поцеловать его губы. — Не прощу, де Грасс… — окончание имени любовника вышло звонким, как шипение змеи. — Буду заставлять просить прощение еще не раз. Глазами с поволокой рассматривал лицо Винсента, словно видел впервые. Да Анри и на самом деле был удивлен — ему, свалившемуся к нему с коня в реку; себе, находящему острое удовольствие в том, чтобы внезапно оказаться вжатым в стену и отдаться на «поругание» почти незнакомцу. Ренуар разглядывал увлажненный испариной лоб любовника и испытывал прилив нежности. Потом укусил себя за нижнюю губу, легкой болью приводя в чувство. — Долго вы меня еще будете держать в плену? — шутливо пихнул де Грасса в грудь и занялся своей одеждой. Сперму, которой Винсент щедро оросил его зад, пришлось стирать подолом рубашки — все равно она пойдет в стирку. Заправив ее наспех в штаны и одернув задранный куда-то до лопаток камзол, Анри с серьезной физиономией прихорашивался — никто и никогда, ни в каких обстоятельствах не видел виконта де Ренуара в потрепанном виде. Он с удовольствием почувствовал снова тяжелеющий взгляд любовника и запах так и не насытившегося зверя, исходящий от него. Огладив пальцами жемчужину в ухе, он торопливо начал помогать де Грассу, заталкивая его рубашку в кюлоты. В одежде графа было намного меньше огрехов, чем в его, поэтому они только путались в ней вдвоем пальцами, мешая друг другу. Наконец Анри несдержанно шлепнул ладонью по руке Винсента, и когда та отдернулась, сам аккуратно справился с одеждой любовника и выпроводил его из ниши, предварительно высунув из-за шторы нос и удостоверившись, что коридор пуст. — Идите к себе один, а я приду позже и хочу получить ванну. Только скажите, где вам выделили покои? — Анри снова выглядел свежим и почти нетронутым, разве что нездоровый румянец окрасил его скулы в оттенок розового. Он наклонился, подобрал и положил в карман опустевший кувшинчик, пробку и шнурок от него — сделал это, даже не задумываясь, по шпионской привычке не оставлять следов. Выслушав про сиреневые покои на втором этаже правого крыла, он серьезно кивнул, торопливо уходя прочь и исчезая в длинном тоннеле коридора. Он шел, не оборачиваясь, и первым делом поспешил в бальную залу, оглядывая ее. Задал пару вопросов слуге и, получив ответ, что барон Лесандр торопливо покинул бал, взял с подноса хрустальный, играющий искрами от множества свечей фужер с шампанским. Оно было ледяным и стрелялось пузырьками, но Анри осушил бокал одним глотком. Поморщился от сонма ударивших в глотку и нос «фейерверков», но довольное выражение лица не исчезло. Вечер решительно удался. Он еще с четверть часа кружил по залу, вслушиваясь в болтовню придворных, и узнавая, что Лесандр плохо себя почувствовал, а его любовница болтала, что опасается мести ревнивой жены. Это стоило танца и Ренуар осчастливил дочь маркиза де Турнея, очаровательную Марион. Они были давно знакомы, дружны и Анри знал, что Марион не станет приписывать ему лишнего. Поэтому им вдвоем было легко и беспечно. — Анри, вы выглядите задумчивым и … — девушка на миг свела бровки, анализируя состояние друга, — не таким холодным, как обычно. Ренуар кивнул и подмигнул ей, а Марион понимающе засмеялась, отпуская его после кадрили и рекомендуя не тратить времени на танцы, а найти того, с кем ему будет хорошо. Так и поступая, Ренуар пошел, а потом почти побежал по пустому коридору, как мальчишка, укравший в чужом саду яблоко и спасающийся от сторожа. Наконец, увидев дверь в сиреневые покои, он забарабанил по ней, уверенный, что даже если прислуга у Винсента и была, то сейчас она отослана прочь. Де Грасс Двери распахнулись перед Анри буквально через несколько секунд. Де Грассу и в голову не пришло потомить его ожиданием — это удел барышень, привыкших хитростью и уловками заманивать кавалеров в свои сети. У него же все было куда проще. Он улыбался, когда видел человека, чье присутствие отзывалось в его теле теплом, прикасался к нему, когда хотел дать почувствовать свое расположение, целовал, когда иначе не мог. К чему все усложнять, в самом деле? Особенно когда время игр прошло и все желания обозначены и приняты. Виконта едва ли не с порога подхватили сильные руки, привлекая ко все еще разгоряченному телу, губы нашли губы, целующие и выдыхающие с едва уловимыми урчащими нотками: «Я чуть не подумал, что ты снова решил сбежать». Потом была обещанная ванная, чтобы смыть оставшиеся после торопливой близости в коридоре следы. Винсент, улыбаясь лукаво, взял на себя роль пажа, раздевая и омывая тело любовника в теплой воде с едва уловимым ароматом вербены. Не таясь, он любовался им, скользя ладонями по шелковистой коже, словно впервые изучая каждую линию и изгиб тела. Казалось, он совершенно потерял счет времени и мог нежить виконта ласками пока тот не растечется растаявшим воском, но Анри не позволил этой томной чувственности взять над ними верх. Со смехом он внезапно дернул де Грасса за руку, практически роняя в глубокую ванну прямо в рубашке и кюлотах, за что был с хохотом придавлен и притоплен в качестве мести. Как мальчишки они бултыхались в ванной, явно не рассчитанной размерами на двух взрослых мужчин, расплескивая воду и отбивая себе локти и колени о дно и бортики. Кто сказал, что страсть обязательно должна быть серьезной и томной? Они все еще смеялись, когда губы встретились в поцелуе, и улыбались, шлепая босыми мокрыми ногами по полу, чтобы упасть в объятья шелковых простыней и друг друга. И все же в этот раз все было совсем не так, как в их первую ночь, проведенную в королевской кровати. Тогда они набросились друг на друга, словно оголодавшие звери, стремящиеся урвать как можно больше, пока рассвет не вынудил оставить вожделенную добычу, чтобы скрыться вовремя от чужих глаз. В этот раз все время принадлежало лишь им, не было нужды торопиться, расписывая тела укусами и царапинами в порыве любовной лихорадки. Даже де Грасс, привыкший выжимать партнеров до последней капли своим напором, в какой-то момент стал мягче. Возможно, это была реакция на самого виконта, которого он видел словно впервые. Куда только делся тот полудикий мартовский кот, разодравший его спину в кровь в прошлый раз? Под ним словно был кто-то иной, совсем еще мальчишка, мягкий, тихий. И Винсента неожиданно затопило какой-то безотчетной нежностью к этому «новому» де Ренуару, вернее, нет — просто Анри. Сейчас между ними не было места ни титулам, ни родовым историям. Винсент покрывал покорно раскинутое под ним тело поцелуями и окутывал ласками, как теплым коконом, и даже когда пришло время овладеть им снова, он был нежен, словно в его объятьях было что-то безумно хрупкое и бесконечно ценное. Не считая той безумной близости у стены, за ночь они сливались друг с другом дважды. У них хватило бы времени и сил на большее, но как-то внезапно оказалось, что просто лежать в постели и разговаривать, временами прерываясь на долгие поцелуи — не менее хорошо, чем предаваться очередной вспышки страсти. И незаметно целовать темную растрепанную макушку, пока любовник дремал, положив голову ему на грудь — тоже хорошо. «Да вы не просто потеряли голову, вы готовы влюбиться, граф!», — внутренний голос пестрил всеми оттенками самоиронии, но сейчас де Грассу, откровенно говоря, было совершенно наплевать даже на доводы собственного рассудка. Уже засыпая, он не перестал обнимать прильнувшее к нему расслабленное тело, намереваясь проспать так до самого утра. *** Пробуждение оказалось чуть менее приятным, чем могло бы. Винсента разбудил не поцелуй и даже не приятное ощущение хозяйничающих у него ниже пояса чужих рук, а вполне себе чувствительный тычок острого локтя под ребра и невнятное бормотание, в котором он смог различить только «де Грасс… в дверь…». Подавив желание издать страдальческий стон, он таки разлепил глаза, с некоторым отставанием осознавая, что в дверь действительно весьма настойчиво стучат. Пришлось подниматься с постели, накидывая одеяло на сонного любовника, чтобы ревностно спрятать его от чужих глаз, кое-как надевать первые попавшиеся кюлоты и накидывать сверху рубашку. Разговор у приоткрытой двери занял не больше минуты, но этого хватило, чтобы остатки утренней неги полностью растворились. Вернувшись к кровати, де Грасс уже не стал ложиться, а просто присел на край, ловя чуть сонный, но внимательный взгляд любовника. — Прости, душа моя, но я вынужден тебя покинуть: дела семейные, — улыбнувшись, он склонился, коснувшись теплых губ легким поцелуем. — Я распоряжусь, чтобы для тебя приготовили ванную. Время раннее, успеешь привести себя в порядок до того, как двор начнет просыпаться после ночных излияний. В любом случае, моя комната в твоем распоряжении ровно столько, сколько ты сам захочешь. В словах Винсента вполне прямо и просто звучало «я хочу, чтобы ты остался», но при этом он прекрасно осознавал, что у виконта есть и собственные дела. Не говоря уже о том, что тот, вполне возможно, не был готов к тому, чтобы его заметили выходящим из спальни де Грасса — это граф тоже понимал и принимал. Его делом было компенсировать свой внезапный уход, создав для Анри комфортные условия для проведения утра в чужой комнате, в остальном же тот был волен действовать по своему усмотрению. Но все же уйти так просто он не смог. Уже полностью одевшись, он не смог отказать себе в удовольствии снова коснуться любовника, на этот раз поймав за подбородок, чтобы мягко лизнуть его в губы: — Я же увижу тебя сегодня ночью? Де Ренуар Тепло… Никогда ему не было так тепло! Тепло от близости человека, а не камина. Тепло от чужой нежности и заботы, когда можно закрыть глаза и не думать ни о чем, только чувствовать. Тепло внутри, а не только снаружи. Де Грасс забирал у него силы, и он же возвращал их снова и снова. И эти короткие вспышки их общения переворачивали привычную картину мира Ренуара, привыкшего быть во всеоружии против любого ближнего своего, как его учили с детства. Войдя в двери сиреневых покоев, Анри впервые рядом с другим человеком понемногу начал снимать «маску», но, не заменяя ее «маской» страсти или похоти, а приоткрывая незащищенное лицо. Они с де Грассом оба как-то без лишних раздумий приняли за данность быть самими собой друг с другом. Смеялись, когда хотели смеяться, шутили, боролись, падали на ложе, когда страсть обуревала их, принимались за еду, когда голод давал о себе знать, и просто валялись в постели, прислушиваясь к дыханию друг друга. Ренуар не понимал себя. Де Грасс окутывал его. Он терялся, растворялся в его силе и страсти. Как-то он слышал разговор Лонвиля с Жаном — да, Анри знал о преданности последнего, но вовсе не ленился подслушивать и проверять даже «своего» человека, который все равно был служителем «Секретного дома» и герцога. И суть этого разговора он полностью стал постигать лишь сейчас. Глава «Дома» велел Жану присматривать за Мышонком, не столько за делами, сколько за его привязанностями и склонностями. — Сколько бы его не отучали поддаваться человеческим слабостям, несмотря на его холодность, все равно может появиться человек, который вскружит ему голову. Он никогда не был влюблен, у него нет к этому иммунитета. Пока он молод, это самая большая опасность для нас — тогда мы можем потерять хорошего будущего шпиона. Ренуару было восемнадцать лет, пятнадцать из которых он дичком провел в заточении, в родовом замке, и ему было непонятно о чем они говорят. Ведь он предан делу, за которое пал его отец, и даже речи быть не могло о каких-то еще людях, кому он стал бы служить. Он хмурился, но отложил все вопросы на потом — не было никого, с кем он мог бы поделиться таким. А сейчас ему стало казаться, что это именно то… Опасения Лонвиля о чужом влиянии, многозначительные кивания головой Жана — на фоне встреч с Винсентом вся прочая жизнь, ранее столь значительная, волнующая, важная, словно отодвигалась на задний план, подергиваясь туманом, казалась однообразной и пустой. Он вдыхал запах кожи де Грасса, касался его волос, утопая пальцами в их шелковистом буйстве, медленно и скрупулезно выцеловывал его тело — что может быть лучше, чем получать то же в ответ и выдумывать все новые ласки? Но дерзкий, четкий как треск мушкетного выстрела, стук нарушил тишину утренней спальни и всегда чутко спавший Анри подскочил на локте, озираясь в поисках стилета. А потом, осознав, в чьих покоях находится, вновь упал на шелковую подушку, пихнув Винсента в бок, крепко помня, что этого спящего красавца было бы непросто разбудить поцелуем. Но зато, когда эффект был достигнут, новость оказалось нервирующей. Граф не накладывал запрета на вопросы, но Анри и сам понимал, что если станет спрашивать лишнее, то даст право расспрашивать и себя. А подобную вольность он не мог допустить, впервые резкой болью ощущая, каково это — не принадлежать себе. — Увидишь… — ответ порхнул из губ в губы, хотя, даже давая обещание, он не мог поклясться, что сможет его выполнить. Он тронул щеку Винсента, коснулся пальцами его шеи — там, где она переходила в ключицу, и тут же ревниво задернул ворот его рубашки, словно восточный ревнивец одернул бы паранджу на женщине из своего гарема. Доступ к телу графа, пусть даже просто взглядам, лучше ограничить. Дверь закрылась, отрезая его от де Грасса, а под «ложечкой» заскребло предчувствием. Пока не ясно каким, но оно Анри не нравилось. Прислушавшись к удалявшимся шагам любовника, Ренуар подхватился с кровати — сон смахнуло, возлежать тут далее не имело смысла. Вдыхать запах того, к кому невозможно прикоснуться? Такие испытания раздражали — если он и будет испытывать желание, то только к Винсенту де Грассу во всей его природной натуральности, а не к ночным фантомам. Неслышным шагом покинув покои, осторожно прикрыв двери до щелчка дверного замка, Ренуар отправился к себе. Ранее, идя домой после ночных приключений, он бывал доволен, что дома есть преданный человек, которому ничего не надо объяснять. Но теперь мысль о присутствии Жана держала в напряжении — тот мог разгадать его состояние и доложить де Лонвилю. А перед тем выворачиваться бесполезно. Путь в его покои лежал через центральную часть замка в другой флигель, но все равно занял не более десяти минут. И Анри, напустив на себя привычную маску холодности, явился под пристальный взгляд слуги. Пришлось надеть свою, «опороченную» де Грассом рубашку, чтобы не вызвать лишних раздумий Жана. Хотя изумрудность камзола и кюлот все же была нарушена заметными замятиями. Однако это было ерундой по сравнению с чужой рубашкой, которая бы говорила об определенной степени душевной близости с любовником. — Что с известной нам персоной? — после процедуры молчаливого раздевания и окунания в ванну, Ренуар, наконец вернув себе обычное «ледяное» состояние, лениво приподнял от борта ванной голову. — Все прекрасно! — слуга замялся — судя по глазам Жана, Лонвилю уже было доложено и одобрение получено. — Ну, прекрасно, так прекрасно. — Точеный профиль виконта не выражал ни малейшего волнения. — Я сам вымоюсь, отосплюсь. Меня разбудишь, только если Его величеству придет каприз навестить мои покои. Когда тот исчез, Анри прикрыл глаза, отрешаясь от всего прочего и вспоминая проведенную ночь. Он опустил руку в душистую воду, принимаясь ласкать себя…