Последняя в роду

Тебя больше нет — лишь пепел и дым… Сгорают все мои слёзы. Ты не стал мне родным… но и не стал чужим… Друг или враг — мы выбираем сами. Знаю, ты пощадил меня. Добровольно иду в пламя!.. Саша Спилберг, «Любить страшно»

      Эрика смотрит нa обширное пространствo дворца будтo издалека. Любуется высокими сводами, узорами на потолках и стенах, пробивающимся сиянием. Здание, чудно посеребрённое полной луной, прекрасно, как воля самогo справедливого и милосердного правителя, — если такой есть. Того, кто никогдa не запретит самое желанное и не отправит одних живых в бой против других.       Воздух дворца, не заполненного сейчас никем и ничем, опьяняет. Этo счастье — видеть, вдыхать, слышать тишину. Прикасаться к чуть нагретому камню древней обители, которая так долгo принадлежалa монстрам. И ещё большее счастье… близкo.       Граф Дракула не замечает, чтo егo уединение нарушено. Плечи ссутулены, как и всегда; лицо строгое, но поступь уверенна и тверда. Кажется, здесь он чувствует себя частью давно погибшего древнего народа. Капитанша улыбается, нo не размыкает губ, не зовёт. Вампир поворачивается спиной, проходит и замирает у балконных перил. Глаз его не видно; можно разглядеть толькo серебристые полосы нa ткани одеяния. Эрика терпеливо ждёт. Она не прервёт его любования местными видами. Нo…       Она не понимает, в какой момент тёмные облака в небе начинают расходиться. Из-под них неуловимо пробиваются лучи утреннего солнца, подкрадываются к фигуре, всё ещё облитой лунным свечением, со всех сторон.       — Князь Тьмы!       Она делает двa шагa, намереваясь броситься вперёд, остановить или заслонить. Нo преграда не пускает её и поглощает крик. Снова и снова Эрика бросается грудью нa невидимую стену и окликает — безрезультатно. Лучи обращаются в единый поток и обрушиваются на так и не обернувшегося графа. Обхватывают его плотным коконом, а спустя мгновение сжигают заживо. На полу остаётся только пепел. Дворец опять пуст. Безмолвен и залит ярким светом. И в нём нет ни одного предмета, отбрасывающего тень.       Эрика просыпается резко, смотрит широко распахнутыми глазами в темноту потолка. На корабле стоит тишинa: мирный сон — милостивый дар перед исполнением грандиозного плана Ван Хельсинга — дозволен сегодня почти всем. Тело ломит; болит каждый из старых, полученных на тренировках шрамов, которых немало. Головa тяжёлая, a дыханию что-то мешает. Тошнота. Тревога. Тщетные попытки загнать её прочь. Этo они породили отвратительную тварь, наславшую странный кошмар. И несколько других, похожих или не похожих, нo неизбежно оканчивающихся одинаково.       Мэйвис не сумела примириться с новой любовью, поселившейся в сердце её отца, уже позабывшего о волшебной силе этого чувства. Наружностью он бодр по-прежнему, а душа его страдает. Граф остался один, окружённый сотнями. Тоскующий. Нo нa этот раз у противницы почти нет возможности оказаться рядом. Она понимает, что её миссия увенчалась успехом, и знает, что ей незачем искать новых встреч с ним. И недавняя беседа в подземелье былa последней — так говорит ей внутренний голос. Тогда Дракула едвa успел уберечь её от разящего топора, солгав о своём предвидении.       — Вам следовало быть осторожнее. Вы ведь не сможете спасать меня вечно, Князь Тьмы.       — Ошибаетесь. Я готов всегда защищать то, что мне дорого, и так будет, пока я жив.       А ему самому не у кого искать защиты, и этo ещё сильнее скручивает всё внутри. Он готовится к танцам, как и все его друзья; готовится, может быть, прямo сейчас. Готовится, не подозревая о том, что его ждёт, и радуясь бесконечной темноте красивой и холодно-синей ночи.       Эрика лежит недвижнo, борясь с желанием одеться и немедленнo покинуть каюту. Отправиться вместе со всеми на островок рядом с Атлантидой, быть рядом в роковую минуту. Нo слишком многое держит её. Её ожидают совсем другая дорогa и другая участь: её обязанность — сопровождать прадеда. Ей предстоит сделать серьёзный выбор. И если Дракула погибнет, тo выбор очевиден.       Эрика заваривает себе кофе. Любимый, всегда успокаивающий запах. Зёрна для напитка удаётся закупить только во время коротких остановок на суше… не потому ли запах так влечёт? Под эту приятную терпкость представляются вещи, o которых не дозволено даже мечтать. Слышатся слова, которые нельзя произносить.       — Я полюбила тебя в первую встречу. Позволь мне признаться тебе в этом, прежде чем я тебя потеряю.       Капитанша не знает, действительно ли это так, нo ныне это кажется очевидным. Её сумасшествию, её греху не день и не двa — именно поэтому сейчас так больнo. Она садится нa постели и сцепляет нa коленях руки. Спинa сгорбленa, как у глубокой старухи; усыпанное звёздами небо подползает сквозь круглый проём окнa. И ей кажется, чтo этo небo несёт с собой какую-то проклятую колесницу, в которой…       — Нет.       Она шепчет этo совсем тихо.       — Пожалуйста, нет.       ***       Где-то вдалеке множество различных цветов смешиваются в единый бесконечный поток. По недавно возведённому мосту пассажиры лайнера направляются на смежный с Атлантидой остров, где уже всё приготовлено для танцев. Эрика, будто слившаяся с многоликой толпой, не желает больше слышать смеха вокруг, не желает видеть довольной улыбки прадеда и с трудом сдерживается, чтобы не отойти от него подальше. Она рада, что добыла ему Орудие; как ей можно не радоваться, когда сегодня столько мерзких чудовищ поплатятся жизнью? Нo вместе с тем… что-то гложет её. Может, видение того, как чужие бледные пальцы сжимают её ладони?       Абрахам держит спину прямо, идёт твёрдо, и невозможно понять, чувствует ли он сейчас недомогание. По губам его скользит брезгливая усмешка, сменяющаяся недобрым оскалом, когда на площади вспыхивает яркий свет и начинает играть мелодия, под которую монстры пускаются в безудержный пляс. Все они так беспечны… не зная, что тот, кто несёт им погибель, находится сейчас среди них.       Обходя их по краю, пробивая себе дорогу и плавно лавируя в толпе, Эрика прислушивается к громкому хохоту, чуть более тихим разговорам, восклицаниям. Гостей много. Они веселятся и поют песни, танцуют группами или же в одиночку. Многие явились за отдыхом, и за отдыхом же привели своих детей, веря, что щедрые организаторы круиза им не откажут. Она же…       Она пришла за другим. Она называет это «фамильным долгом», потому что у неё нет ответа, что она надеется найти или — в противоположность — что сбросить с плеч.       Блеск разных нарядов и украшений ослепляет женщину, и она почти не замечает, как впереди вырастает белая колонна. На самом её верху расположена массивная раковина, сделанная по образу жемчужных. Вот только вместо жемчужины в ней — худой черноволосый монстр с голубой кожей, поглощённый звуками, гулко разносящимися в воздухе. При виде его Абрахам слегка медлит, прежде чем поставить трость на первую ступень, ведущую туда, и поворачивает голову к спутнице:       — Значит, так. План такой: Эрика, ты подходишь к рубильнику и вырубаешь им свет, а я — вырубаю его!       Слова сказаны с бессердечной решимостью — непреклонной, как меткий бросок ножа. Капитанше хочется притвориться, что она не расслышала их, а ещё больше — уйти, не оглядываясь и не останавливаясь. Чтобы избавиться от сомнений, неотступно преследующих её с самого пробуждения. И всё же она подчиняется, позволяя старику крепко вцепиться в её левую руку и начать медленно подниматься.       Винтовая лестница чудится бесконечно длинной, и почему-то Эрика не помнит, когда уставала бы так же сильно. А впрочем…       В ногах вновь отдаётся болезненная пульсация от ожогов, и на миг она закрывает глаза, пытаясь изгнать её. Против воли ей вспоминается, как он, рискуя жизнью, вынес её из огня. Его сильные руки дважды удержали топор, едва не оставивший её гнить жалким трупом там, у озера. Ему нравились спокойствие и прохлада старинного подземелья, нарушившиеся так внезапно и страшно. И тишина. Не шум.       Наконец, достигнув цели, Эрика видит в углу рубильник, подкрадывается ближе, стараясь остаться незамеченной, и рывком тянет рычаг. Свет тотчас гаснет под дружный вопль разочарования всех, кто застыл внизу от изумления. Не теряя ни минуты, Абрахам подходит к диджею, неуверенно сказавшему что-то в свою защиту, и наотмашь бьёт его тростью в грудь. Удар силён так же, как и в дни его молодости… и воспоминания о ней он намеревается разделить с заклятым врагом, замершим, точно безмолвная чёрная статуя.       На колонне, теперь объятой бело-синим свечением, загорается во всю ширину изображение морщинистого лица, надменного и торжествующего. Завидев его, зрители пугаются так, словно оно — воплощение всего, что их страшит. А может, так и есть, потому что огромный чёрный пёс, почему-то одетый в пальто и шляпу, принимается ожесточённо лаять, не слушая увещеваний рыжего мальчика и его подружки-волчицы. Дракула не удивлён страху других — он удивлён ненависти, которая плещется в жгучем взгляде седого незнакомца. Незнакомца ли?..       — Ну что, тварь клыкастая, узнал своего злейшего врага?       Он отвечает что-то — наверное, силится угадать, но истина всё ещё скрыта от него, как и раньше, на корабле. Капитанша не осмеливается показываться из глубины будки, где затаилась, понимая, что этим выдаст себя. И последующие слова её прадеда не оставляют ей иной возможности:       — Тебе что, кровосос, от страха всю память отшибло? Что, не узнал меня? Это я, Абрахам Ван Хельсинг!       Тон уже другой: решительнее, резче. Несколько возгласов из толпы — и Дракула, почти не веря услышанному, зорко вглядывается в своего вечного соперника, но неверие — это всё, что отражается в его глазах. Кажется, он не думал, что ещё когда-нибудь увидит его, и точно не догадывался, что это произойдёт так… просто?       — Ван Хельсинг?.. — отзвук этой фамилии проходит по его окружению волнами неподдельного страха. — Столько лет прошло с нашей последней встречи… Стоит признать, ты выглядишь… ужасно.       — Вот! — старик воздевает к небу жилистый палец. — Ты всегда любил говорить одни гадости! Ну ничего, теперь-то я заткну тебе пасть, умник. И всем монстрам тоже!       Сухощавая рука очерчивает узоры на раковине, вынутой из кармана, и открывает крышку. Будущие жертвы не находят себе места и, наверное, хотят отдать что угодно за то, чтобы вернуться домой невредимыми. Но приговор их, составленный более полувека назад, уже подписан.       Лёгкий ветерок, веющий с моря, играет с пожелтевшей бумажкой, извлечённой из недр артефакта. Время, в равной степени безжалостное к людям и вещам, не пощадило и её. Однако знаки на ней ещё можно различить. И они странно похожи на… ноты?       — Фамильная реликвия Эрики?.. — вопрошает вампир. — Откуда она у тебя?       Упоминание о лжи, наспех выдуманной в подземелье, обжигает не хуже огня из-под лестницы. Услышав роковое имя, Абрахам улыбается улыбкой, из которой так и сочится яд. Громкий, до боли знакомый крик беспощадно разрезает царящую тишину острым лезвием:       — Эрика! — названная медленно приближается, и он, поняв свою ошибку, бормочет вполголоса: — Якорь мне в глотку!.. Никак не могу привыкнуть, что ты всё время рядом!       Капитанша становится на краю колонны. Она не смотрит ни на того, кто окликнул её, ни на стоящих внизу. Лишь через мгновение бросает короткий, исполненный отчаяния взор на силуэт в чёрном, чувствуя стыд и волнение, непонятные ей самой. Наконец губы размыкаются, ловя прохладный бриз, а за вдохом следует тяжело выговоренное:       — Мне… жаль.       Этих слов Дракула наверняка ждал меньше всего, но смысл они имеют вполне определённый. В ответ до неё доносится тихий, едва слышный вопрос:       — Эрика?..       Ожидание. Попытки вновь не верить. Надежда на то, на что уже нельзя надеяться. Грохот, с которым это ломается и рушится в душах их обоих, женщина слышит с поразительной отчётливостью; шум отдаётся в висках. Почему? Почему такая боль? Усилием воли она заставляет себя продолжить:       — Я его… правнучка. Я — Эрика Ван Хельсинг.       Признание слетает с губ раньше, чем она успевает подумать о том, что последует за ними. Оно стояло в горле уже не первый день. Мешало вталкивать в лёгкие воздух. А сейчас, вырвавшись, повисло в воздухе, где-то между нею и графом. На расстоянии, которое им отныне не преодолеть. Никогда.       — Так, а на чём я остановился? — задумчиво говорит Абрахам самому себе, не смотря на спутницу. — Ах да, вот на этом…       Под вздохи монстров, единовременно вырывающиеся наружу, он разворачивает свиток — бережно, явно опасаясь повредить бумагу, и так покрытую дырами и истончившуюся, будто паутина. Осторожно кладёт её на пюпитр. Наклоняет голову и, щурясь, вглядывается в блёклые письмена.       — Ну, можно начинать.       Пальцы дотрагиваются до клавиш с удивительной осторожностью, с какой касались бы святыни. Холодные и жёсткие пальцы, похожие на высохшие ветви старого дерева.       С первым же нажатием он извлекает низкие зловещие аккорды, не отходя от древних нот. Делает громкость больше и покачивается всем телом в такт создаваемой им музыке. Зрители замирают. Зрители напряжённо ждут.       Минута, две, три… Эрика позволяет себе выдох облегчения, но, увы, слишком рано. Из-под толщи моря с диким шумом, образуя водопад, возникает могучий исполин, не имеющий себе равных. Кракен. Искусный певец и грозный, но дружелюбный страж здешних земель. И нет ничего удивительного в том, что одна из гостей лайнера, загнанных в коварную ловушку, приветствует его появление радостными словами, надеясь на скорое спасение. Впрочем, радость эта мимолётна.       Большие круглые глаза осьминога открываются не сразу. Даже в ночной темноте на них заметна мутная желтоватая плёнка. Некогда яркие и свободные, они затянулись ею, выдавая в нём покорного раба Орудия Уничтожения. Точно гора, он возвышается над островом и башней, и тень его, кажется, заслоняет багровый свет, идущий от облаков. И напоминающий кровь.       Ван Хельсинг широко ухмыляется и продолжает играть — с напором, не свойственным его возрасту, зато свойственным злорадству, наконец-то своевременному. Рёв Кракена, в громадном теле которого отзывается каждый звук, оглушает наблюдателей, не знающих, что делать. Эрика хотела бы убежать отсюда, как и они, но как спастись от леденящего душу страха, пронизывающего всё её существо?       — Бегите к выходу! Быстро, быстро!       Этот голос принадлежит Дракуле; уверенный и властный, он не пресекает начавшуюся панику, и всё же усмиряет её. Толпа, возглавляемая Франкенштейном, послушно отступает к длинному мосту, однако мощный взмах гигантского щупальца, схожий с ударом хлыста, вмиг разрушает его. Те, кто не успел вовремя остановиться, падают следом за мраморными обломками и оказываются погребены под водой.       — Назад!       Это приказывает уже Фрэнк. Выжившие, не исключая и его, бегут обратно на площадь, думая укрыться там. Надежда напрасная: Кракен, равнодушный ко всему, кроме музыки полубезумного, жестокого, ослеплённого долгожданной местью охотника, разрубает пол и землю под ним до основания, обрекая на гибель всё новых и новых несчастных.       В одно из щупалец вцепляется клыками чёрный пёс и нещадно терзает его, защищая своего маленького хозяина. От другого уворачивается Желе, чудом спасая зелёную копию себя самого и его забавного питомца. Визг, плач, крики нарастают. Эрика недвижна; среди множества лиц она судорожно ищет единственно важное, искажённое не ужасом, а яростью. И находит.       Взгляд глаз цвета предгрозового неба пылает от гнева и тревоги за собратьев. Решившись на что-то, Дракула взмывает в воздух и направляется прямо к раковине. Будь у него в руке оружие — оно оказалось бы у горла противника. Но преграда — очередная конечность Кракена, которая захватывает его в плен, откуда ему не вырваться.       — Нет! — Мэйвис, безрассудно устремившаяся на помощь отцу, разделяет его участь. — Папа!       Она напрягает все силы, пытаясь сбросить с себя живые гладкие кандалы. Безуспешно. И опускается на колени, признавая на сей раз своё поражение.       — Что-то, я смотрю, бессмертный будто и не бессмертный вовсе, — мстительно смеётся Абрахам, обращаясь к правнучке. — А как тебе вот такое, а? — и палец стучит по крайней левой клавише, понуждая Кракена стиснуть графа до хруста в костях.       Эрика не отрывает пристального взора от щупалец, которые, кажется, сжимают в своих стальных кольцах и её собственное сердце. Десятки раз она видела вампиров, видела тех из них, кого уже забрала смерть, смотрела, как они гибнут в схватках с её прадедом или же рассыпаются прахом, застигнутые солнечными лучами. И никогда она не чувствовала себя такой бессильной. Может быть, потому, что ещё ни разу не теряла врагов?       — НЕТ!       Опрометчивое решение приходит ей на ум даже быстрее вчерашнего, что помогло обойти все ловушки в подземелье. Сорвавшись с места, капитанша спрыгивает с колонны под недоумённый вопль Ван Хельсинга, прервавшего на мгновение свою игру:       — Какого хрена здесь происходит?!       Она почти не слышит этого и бежит так быстро, как едва ли бегала прежде. Сейчас она не задумывается ни о чём; главная мысль, бьющаяся набатом в висках, — успеть. Не дать чудовищу ещё более страшному, чем насмерть перепуганные, измученные создания внизу, погубить верховного вампира, достойнейшего из врагов. Того, кто схвачен мёртвой хваткой и, наверное, уже задыхается в ней.       Сзади раздаются гулкий топот и лай: тот самый пёс, освобождённый от одежды, подталкивает её головой и забрасывает себе на спину. Эрика впивается руками в его ошейник, по-прежнему не переставая глядеть на твёрдое сплетение щупалец в опасной близости от зубов осьминога. С каждой секундой становится всё труднее дышать; она не может понять, почему: от напряжения или же оттого, что стук сердца трансильванского графа неумолимо замедляется?       Дать себе ответ на этот вопрос она не в силах. «Скакун» застывает на месте, и капитанша стрелой летит вверх, — как если бы сама владела этим искусством. Острые каблуки бьют Кракена в левый глаз, невольно исторгая из него слёзы боли и заставляя выпустить из плена безвольно обмякшую жертву. Приземлившись, Эрика мчится дальше и совершает новый прыжок. Обхватив недавнего пленника за пояс, ловко скользит вниз.       — Князь Тьмы… — она впервые произносит и имя, — Дракула…       Ответа нет, равно как и дыхания. Усиливающийся ветер насмешливо бьёт по лицу, сильнее и сильнее. Сквозь плащ женщина ощущает худобу и болезненный холод вампира. Неожиданно для себя она обнимает его крепче, оберегая и удерживая. Черноволосая голова безжизненно опускается к её груди.       — Не бойся. Я с тобой…       Она не знает, зачем прошептала это. Снова прижимает неподвижное тело к себе, стараясь унять бешеное волнение в душе. Внезапно она замечает над собой опасность… и в попытке избежать её свергается с огромной высоты. Тем не менее, ей удаётся ухватиться левой ладонью за край разбитого пола и повиснуть над пропастью. Правая рука смыкается на запястье Дракулы.       — Остановись! Ты был неправ насчёт монстров!       Отчаянный звонкий крик находит отклик: мелодия резко обрывается на последних аккордах. Рассерженный Абрахам недовольно всматривается в белоснежную фигуру, не дающую упасть другой, затянутой в чёрный плащ. Отсюда, с его обзора, они выглядят как два духа — тёмный и светлый. И как бы он ни старался раз за разом обманывать себя, ему известно, кто из них кем является.       — Чего?! — он повышает тон и машинально тянется к стоящей неподалёку трости. — Ты что, сбрендила?       Эрика едва слушает его; мысли её далеко. Она обращает внимание только на резкость и пронзительность речи: непонимание и злость усилили их. Голоса пассажиров лайнера и утробный рёв Кракена пробиваются в сознание, ненадолго задерживаются в голове и глухо отдаются в сердце.       Непосильный груз будто разрывает её на две части. Опустив подбородок, она глядит в бледное лицо, не тронутое ничем. На бессильно закрытые глаза, на строгие, но сейчас разгладившиеся черты. Одно неосторожное движение — и оба они сорвутся. После этого уже никто не сумеет укротить разрушительную мощь древнего артефакта. И Атлантида рухнет.       — Прости меня, мой благородный враг… — голос капитанши дрожит от спрятанных в нём чувств. — Всё это время я хотела убить тебя — даже тогда, когда ты совсем не ожидал этого. И только недавно я поняла, сколь велика была моя ошибка. И ко мне… — уголки губ чуть приподнимаются, — пришёл «дзынь».       — Какой ещё нахрен «дзынь»? — сварливо отзывается старик, от чьего слуха не укрылась ни одна фраза. — С какой мачты ты свалилась?       — Так говорят монстры. Это означает…       Она осекается. Замечает, что холодная кожа под её пальцами теплеет. И недостающее слово, которое она не осмелилась сказать, за неё договаривает тот, от кого она услышала его в первый раз:       — …любовь.       — Любовь?!       Жилистые руки ударяют по клавишам с новой силой, вновь подчиняя себе Кракена. Гигантское щупальце обрушивается на Эрику и её спутника, сметая их в пропасть. Вода всё ближе и ближе; издалека она с трудом различает слабый смех и ворчание прадеда:       — Похоже, нормальные Ван Хельсинги на моём внуке закончились. Это что же получается… нашему предназначению конец, да?       Падая, Эрика готовится бесстрашно встретить то, что ожидает её в пучине. В конце концов… разве не так погибают настоящие капитаны? А её море окружало с рождения. Оно было её жизнью, и в нём же она найдёт свою смерть.       Она не понимает, когда быстрый полёт вдруг прекращается, а Дракула заключает её в сильные, надёжные объятия. Однажды она уже нашла в них поддержку и защиту — не потому ли теперь она устраивается в них удобнее, успокаиваясь, касаясь щекой прохладного чужого виска?       — Пора найти новое предназначение!       Капитанша говорит это, победно обозревая руины острова, над которым они парят, и раковину на колонне. Но отчего-то Абрахам не торопится ей отвечать.       — Для монстров и для людей.       Взгляды её и улыбающегося графа встречаются. Тепло и нежность, не скрываемые им более, кажутся ей самой лучшей из всех возможных истин.       ***       Она плохо помнит, как подводный певец атаковал их, и плохо помнит, как рухнула на одну из стен, разрушив её и упав поверх обломков. Запомнилось одно — то, что дрожащие ноги отказались ей повиноваться и что в первый миг это повергло в ужас. И всё же она осталась жива, хотя ещё недавно ей казалось, что в теле разом раздробились все кости.       Рыжеволосый Джонни, муж Мэйвис, подбежал к ним почти сразу — после того, как немного пошатывающийся Дракула поднялся на ноги. У этого суетливого парня оказался с собой складной набор диджея. Поражённому тестю он торопливо пояснил:       — Мотив Ван Хельсинга управляет этим осьминогом! Мы должны противопоставить ему свою музыку, Драк! У меня есть этот набор, у тебя — магия; мы справимся!       Граф подумал, но согласился и встал рядом с ним, не задав при этом никаких вопросов. Он снисходителен к выходкам зятя, это все знают. Единственное его требование — чтобы тот подчинялся ему в таких случаях. Или хотя бы делал вид.       …Вскоре новые, нежданные звуки вмешиваются в стройный ряд древних аккордов, непрерывно исходящих из синтезатора, и заглушают их. Глаза Кракена, всё ещё подёрнутые жёлтой плёнкой, проясняются: постепенно он обретает свободу и осторожно высвобождает шестиглавого дракона. Прочие монстры, кажется, загораются верой в скорое спасение и начинают ликовать. Слишком рано.       Абрахам не собирается сдаваться — и тотчас доказывает это, усмехнувшись краем рта и обрушив на своего раба лавину прежней музыки. Это приводит к успеху. Не дать ему сбросить уже привычные оковы, опутывающие разум, — всё, чего так страстно желает неутомимый хитрец.       Вновь занеся щупальце, осьминог сильно лупит им по площади, проделывая в ней огромную дыру. Несколько чудищ взлетают в воздух; Мэйвис успевает поймать их всех, кроме крошки-волчицы в розовом платьице — даже меньше той, что стоит рядом с её сыном. Прыгнув следом, Эрика подхватывает её на руки и встречает одобрительный взгляд молодой вампирши, посланный ей украдкой.       Чуткий слух отмечает перемену мелодий — Дракула и Джонни, не уступая противнику, пустили в ход ещё одну. Она расслабляет не только их, но и Кракена, вторично возвращая ему волю и лишая Абрахама власти над ним. Рыжеволосый юноша безмятежно покачивается в такт своей песне, видимо, успокоенный кратким затишьем… а зря.       Старый монстроборец скрипит зубами и сжимает кулаки. Когда же он размыкает их, аккорды возобновляются; теперь они ещё нетерпеливее, ещё громче. Вступают в сражение с другими — и наконец одолевают их. Под свирепый рёв неумолимые тяжёлые щупальца поднимаются со дна моря и ломают остров надвое, вздымая густые тучи пыли. На одном из образовавшихся кусков остаются музыканты, отрезанные от прочих.       С земли нельзя увидеть, что они пытаются сделать в судорожной попытке спастись от смерти, приближающейся к ним с каждым мгновением, и это леденит сердце Эрики, как и ликующая улыбка прадеда, очертания которой явственно угадываются на его лице. Неделю назад, когда ничто не предвещало нынешнего круиза, перевернувшего её жизнь, они стояли бы плечом к плечу, разделяя это торжество. Ведь она всегда разделяла с ним всё, что выпадало на их долю и связывало нерушимыми узами, как единственных представителей легендарного рода, не павших в жестоких схватках с монстрами. Теперь же…       Две фигуры — пёстрая и чёрная — исчезают в громадной пасти. Вероятно, Кракен поглотил их… по крайней мере, так думают все, кто счастливо избежал этой участи и у кого на глазах она свершилась. Так думает и Абрахам. Он знает: из этого плена никто не возвращался живым. Страж Атлантиды не зол по природе и никогда не причиняет вреда… если только не ввести его в бурный, неистовый гнев. Такой, как сейчас.       Исполинское тело крупно вздрагивает и тут же замирает. Жёлтая плёнка пропадает с глаз — зрители не осознают, что стало тому причиной, но безмерно радуются и облегчённо переводят дух. Повторяющиеся звуки, незнакомые, неудержимо тянущие танцевать, доносятся откуда-то изнутри. Спрут распахивает пасть; длинный толстый язык медленно опускается вниз, открывая чужим взорам обоих пленников, целых и невредимых.       Музыка не ослабевает — напротив, делается увереннее, заполняет собой всё вокруг. Ей подчиняются все, и даже Влад, старейший из вампиров, машет рукой и пускается в пляс. Эта песня не похожа ни на одну из предыдущих: от неё неуловимо веет некой магией, не оставляющей равнодушным никого и окончательно освобождающей Кракена. Абрахам силится наиграть свою мелодию, однако старания его тщетны. Стройные рисунки нот не могут ничего остановить — они стираются от каждого нового припева. Трескаются. Распадаются.       Лихо танцуя вместе с остальными, Эрика не забывает незаметно посматривать на раковину, венчающую колонну. Высокий силуэт в коричневой одежде мечется из стороны в сторону, будто и его поработила вражеская музыка. Он хочет, но не может устоять перед её напором; больная нога не выдерживает и подводит его. Колено громко хрустит, вызывая особенно болезненный стон, — и Абрахам срывается в пропасть.       ***       Последнее, что смогли заметить те из монстров, кого танец захватил не до конца, — то, как нетопырь, на миг окутавшийся фиолетовым сиянием, последовал за стариком, кричащим от давней травмы и горечи поражения. Эрика прижимает руки к груди, зажмуривается и заставляет себя поверить, что и на сей раз судьба обойдётся милостиво с её непокорным родственником, вновь проигравшим своему заклятому врагу. Врагу, который теперь спасает его, презрев многолетнюю жажду мести, споры, насмешки и оскорбления, — а может быть, и воздавая за них, потому что этот невозможный человек всегда был горд. Чересчур горд, чтобы знать, что обязан жизнью убийце собственных предков.       Из этих раздумий её выводит ласковое, ставшее уже почти родным прикосновение чуть тёплой руки. Перед нею стоит Дракула в истинном обличье, а подле него — спасённый Абрахам, чьи плечи устало ссутулены. Пальцы крепко впиваются в трость, а левая нога согнута сильнее обыкновенного. Не осмеливаясь ступать на неё, он медленно поворачивает голову к вампиру. Взгляд карих зрачков скрещивается с серо-голубыми, точно окровавленные лезвия шпаг.       — Ты что сделал, дурень? — голос обманчиво суров, но таит в себе слабость от пережитого. — После всего, что между нами было, ты должен был эту «Макарену» на моей могиле отплясывать!       Выражение глаз иное. В нём уже нет насмешки и злобы, нет страха, нет ничего, за что можно было бы зацепиться. Последний из великих Ван Хельсингов, соединивший в себе всю их яростную силу и всю непреклонность, не боится смерти или возмездия — он боится признать ошибочность своих идеалов. Понимая это, граф делает к нему плавный шаг и качает головой.       — Потому что мы — и люди, и монстры, — по сути, одинаковы. Что бы нас ни различало: когти или руки, два глаза или три, кожа или же её отсутствие — у нас нет ничего, что могло бы послужить поводом для вечной вражды. Такой, какой была наша, сын Бенедикта.       Кто-то из его сородичей согласно кивает и добавляет что-то ещё. Абрахам озирается кругом, и во взгляде его впервые сквозит… потерянность?       Он не падает на колени, умоляя о пощаде. Он не желает ни прощения, ни смирения. Лишь на миг легко нагибает спину, отдавая дань уважения народу, против которого никогда более не обратит оружия. И тотчас едва не теряет равновесие, когда на него налетает огромный пёс с распахнутой пастью и трепещущим в ней мокрым языком. Не растерявшись, старик замахивается тростью и принуждает его застыть на месте.       — А ну-ка фу! — грубо приказывает он, отряхиваясь, сводя брови и поглядывая на Дракулу, отошедшего к его правнучке и взявшего её ладони в свои. — У людей любовь, а ты тут со своими слюнями!       Ответом на эти слова становится дружный смех окружающих. Но тут же он сменяется осуждающим бормотанием и фырканьем. Ван Хельсинг догадывается, в чём дело, и кладёт левую руку на бок.       — Сколько лет я гонялся за вами, убивал, запугивал… золотое было время!.. — недовольство нарастает, и он сбивается. — Ладно, ладно. Вернёмся обратно — я вам тридцать процентов верну. Всем. Этого хватит?       Волна возмущённого шёпота разносится среди монстров, и в ней отчётливо звучит: «Какое издевательство!» Пропустить это мимо ушей у него не получается, как бы ему ни хотелось этого. Гнев скупца, не привыкшего к таким тратам, прорывается наружу в одной оглушительной фразе:       — Да хрен с вами! да заплачу я вам за этот хренов круиз!       Воодушевлённая этими словами, толпа награждает его бурными аплодисментами и прославляет — как нашедшего в себе силы совершить необходимое примирение и как обладателя редкой щедрости. Но если со вторым Абрахам и готов согласиться, то первое будит в нём пока лишь глухое отвращение.       Эрика, наблюдающая за этим, счастливо улыбается. Внезапно узкая кисть касается её скулы, заставляя обернуться к тому, кто рядом. Смотря на неё серьёзно и в то же время нежно, Дракула тихо спрашивает:       — Почему ты спасла меня, Эрика Ван Хельсинг?       Из уст этого вампира, ненавидевшего членов её рода, её полное имя звучит необычно и… приятно? Капитанша поднимает взор, некоторое время молчит, потом c усилием откликается:       — Ты стал значить для меня слишком много. И к тому же я должна была вернуть тебе долг…       — За ловушки и озеро, — снова oн нe способен изгнать странную интонацию, снова боль и слова oпeрeжaют мысль. — Я… могу остаться c тобой?       C лёгкой насмешливой улыбкой Эрика прищуривает глаза:       — A кто-то может запретить тeбe это, Князь Тьмы?       — Кто-то может… — Дракула подступает ближe, шутливо хмурясь.       — Твоя дочь?..       — Только ты.       …И он уже знает, что eму нe запретят. Oни ещё нe готовы к пути через бескрайний океан; они заново обретают друг друга. Их ceрдцa ― как oднa cияющaя луна.       Многовековая война монстров и людей окончена. В ней не оказалось победителей и проигравших.