Все, кто любит меня, за мной!

Иногда это слишком больно. Не зря говорят, что путь света тернист и труден, не зря говорят, что лишь испытания закаляют душу, но иногда Гелате хочется все бросить, отдать копье кому-то другому и уйти в мир смертных. Иногда искушение слишком велико, и она берет в руки копье, гладит древко подушечками пальцев, считая зарубки на нем. Каждая зарубка сделана предыдущей хозяйкой копья — или же это копье владело ими всеми? Но, так или иначе, зарубки ощущаются четко — у Гелаты очень чуткие пальцы, и она скользит по ровным шероховатым отметинам, оставленным другими. Тринадцать. Всего воскрешающих валькирий было тринадцать, Гелата — четырнадцатая, и ее зарубка здесь же. У всех копий так — это память. Печальная память тех, кто знает о смерти слишком много — но Гелата знает о смерти больше прочих двенадцати. Больше одиночки. Они и представить не могут, сколько она знает о смерти… Остальные видят смерть на поле битвы, и врагов, и друзей. Гелата — видит умирающих не в бою. Регулярно. Постоянно. Аида Плаховна Мамзелькина получает разнарядки на тех, кому стоит умереть, Гелата — с точностью наоборот. Каждое утро она берет шлем и смотрит на его кожаную подкладку, где написаны имена и адреса. Разные люди, разные точки мира, больные или раненые, что обречены на смерть, но Гелате поручают спасти их и дать шанс. Кто поручает — ей неизвестно. Не Троил. Кто-то более высший и незримый. Медсестра Жанночка Синицына, валькирия воскрешающего копья Гелата… Только ее копье незаменимо из всех двенадцати (одиночка не в счет), только ее копье способно не лишь убивать, но дарить жизни. Гелата любит свое копье и гордится, что оно выбрало именно ее, но… Иногда это слишком больно. — Я же говорила тебе купить кофе! Ко-фе! Какого черта ты купил чай? — привычно ругается Гелата утром, заглянув в кухонный шкаф. Ее оруженосец виновато чешет пузо. — Так это… Чай же полезнее? — пытается оправдаться он. — Особенно с ароматизатором апельсина в пакетиках, — кивает Гелата. — Сплошная польза! Марш в магазин, и учти — без кофе домой не пущу, на коврике будешь спать! Ее паж не перечит — натягивает спортивную куртку и идет в круглосуточный магазин под их домом. Гелата рассматривает подкладку шлема — сегодня адреса всего три. Иногда их штук двадцать, но так валькирии легче — она привыкла к закономерности, что никогда не менялась, подобно неписаному правилу: чем больше адресов, тем меньше боли лично ее душе. Гелата устает, но не так уж чтобы сильно, она же не ездит по миру сама — она телепортируется, и большое количество тех, кто должен жить, значит отсутствие дополнительных проблем, что понятны лишь одной Гелате. Когда адресов меньше семи — гораздо хуже. Хуже всего, когда меньше пяти. Сейчас — три. Оруженосца Гелата с собой берет — и не хотела бы, а приходится; вдруг на нее нападут, должен же он ее щитом прикрыть. Берет, но не в больницу, заставляя ждать на улице, вдруг этот придурок и там напортачит, опять за него краснеть. Гелата по-своему любит своего пажа, в бою он ей хороший партнер, идеальный даже, а в быту… В быту иногда Гелате хочется придушить его подушкой. Первые два исцеления проходят для воскрешающей валькирии безболезненно; это молодой парень с огнестрельным ранением и маленькая девочка с онкологией. Второй случай, наоборот, вместо боли дарит Гелате искреннее счастье — от прикосновения наконечника ее копья к груди искаженное болью детское личико озаряется улыбкой и она мирно засыпает. После скажут — волшебные руки хирурга, медицинское чудо, действие особого препарата, божественное вмешательство… Что угодно, кроме помощи невысокой темноволосой девушки, о чьем появлении все и забудут. Свет не должен просить благодарности, но валькирии — не истинный свет, Гелата родилась человеком, ее эйдос с ней, а не в Эдеме, и ей хотелось бы слышать от тех, кого она исцеляет «спасибо» — но она не слышит его ни разу, и, хотя она все понимает — ей обидно. Третий адрес. Третье имя. Отстреляться — и можно отдыхать. Гелата перечитывает данные: Южная Корея, Сеул, такая-то больница, реанимация. Чан Джи Сон. Оруженосец снова оставлен ждать на улице и жестоко лишен кошелька с деньгами — не то что валькириям нужно экономить, но этот идиот накупит кучу вещей, и куда потом складывать? Гелата запрещает ему вдобавок и жевать жвачку — «ты не корова!» — и решительно устремляется в здание больницы. Заведение явно более чем элитное, но никому не приходит в голову спросить Гелату, зачем она пришла, к кому и с какой целью — потому что воскрешающая валькирия сама этого не хочет. Она следует к реанимационному отделению, толкает дверь — опять же, Гелату не останавливают, замечают, но только смотрят и все, не возмущаясь насчет чистоты и стерильности. На больничных кроватях — трое, и все женщины. Одна — старушка лет восьмидесяти, спокойная и умиротворенная, ее морщинистое подобно печеному яблоку лицо озарено внутренним светом. Вторая — неприятная, она в сознании, хотя и под капельницей, и жизнь ее на волоске, но она в сознании, и ругается с медсестрами, кричит на них, требует особого к себе отношения и придирается ко всему, что делает медперсонал. И третья… Гелата, когда она в шлеме (который для смертных невидим) способна видеть не только эйдосы, но и понимать, чем именно страдает больной и от чего. Третья девушка — жертва изнасилования, помимо того — избита, утратила много крови и умрет максимум через два часа. Гелата смотрит на имя, указанное над ее постелью, уже зная, что увидит — точнее, чего не увидит. Джи Чон Ми. Имя старушки — Ли Сон Хи. Гелата сжимает челюсти так, что становится больно — на подкладке ее шлема было написано имя той самой противной тетки, орущей на санитарку за то, что та не так выносит ее судно. А изнасилованной девушке всего двадцать один год. Столько же, сколько Гелате, но тогда она была Жанной, и ей ампутировали руки… Гелата замирает над постелью девушки. У нее рассечена губа и подбит глаз, но она все равно красива, она могла бы жить еще очень долго, пересилить пережитую боль, встретить любовь, стать счастливой. Она — музыкант, играет на пианино, очень талантлива и упорна в достижении цели. Она — хорошая и послушная дочь. Ей просто не повезло полюбить не того человека. Одно прикосновение воскрешающего копья. Всего одно — и девушка исцелится, выживет и получит второй шанс. Одно прикосновение воскрешающего копья. Всего одно — чтобы спасти смертного человека по желанию самой Гелаты — и копье навеки утратит свою силу. Ее незаменимое и необходимое столь многим копье. Валькирия не должна использовать свои способности в собственных интересах. Первый пункт Кодекса. Иногда это слишком больно. Гелата заставляет себя отвернуться от девушки и шагает к тетке, материализуя копье так, чтобы его видела лишь сама воскрешающая валькирия. — Держите, — она вручает тетке таблетку самой обычной валерьянки. — Это новейший препарат, мигом поставит вас на ноги. Тетку приходится еще и уговаривать не орать — та начинает возмущаться, что не подопытный кролик, чтобы всякие расфуфыренные девчонки ставили над ней эксперименты. Что в Гелате, которая одета в самую обычную белую футболку и джинсы расфуфыренного — непонятно, и она предпочла бы наотмашь врезать этой тетке пощечину, но вместо пощечины кое-как убеждает ту, что лекарство по-настоящему действенное; пациентка в сознании и потому должна еще и поверить в исцеление. Пока тетка запивает волшебную и временно единственную в своем роде недавно изобретенную таблетку валерьянки, Гелата незаметно прикасается к ее груди наконечником копья — и слышит за спиной писк осциллографа. Изнасилованная девушка не протянула и получаса. Гелата могла ей помочь и одновременно не могла. Иногда это слишком больно. Воскрешающая валькирия выбегает в коридор — ее душат слезы. Она бессильно опускается в одно из кресел для ожидания и отчаянно рыдает, закрыв лицо руками. Почему все так? Почему? Гелата не маленькая и понимает, почему, но… …иногда это слишком больно.