hide your wrists

Холод. Всепоглощающий и тяжёлый, он ломил, выкручивал кости и покрывал исполосованную плетьми кожу острой волной мурашек. Темнота давила, словно плотная ткань, и душила смрадным дыханием подземелья. Шершавые выступы стены больно упирались в спину, но Йован этого не замечал. Он не чувствовал, как горит изувеченная кожа там, где хлестали сильнее, где её касался шипящий металл, оставляя жгучие отметины, где в обморочном припадке проводили своими ледяными когтями демоны, заговаривая, завлекая, убивая… Где-то тоскливо гудел ветер. Сквозь крохотное отверстие у самого полотка пробивался тусклый лунный свет, едва касаясь низа разодранной мантии пленника. Йован поёрзал на сыром каменном полу и, молча подтянув к себе ноги, с тихим всхлипом уткнулся головой в колени. С волос капала вода, а может быть кровь. Мотнув головой, он вытер её о грязную ткань и судорожно вздохнул. Ошибки преследовали Йована всю жизнь. Когда-то давно и так далеко, где не было затхлого спёртого воздуха и холодных капель, тихо разбивающихся о ржавые решётки, он ошибся в первый раз. Поднеся на ладони красивый голубой огонёк к глазам матери, завороженный мальчик получил наказание, оставившее первый шрам на сердце. Всплывающие отголосками в памяти крики: «Еретик!», «Чудовище!», «Демоново отродье!» заставляли жмуриться и закрывать уши руками. «Почему? За что они со мной так?..» В мрачных и холодных, с гуляющим гулким эхом коридорах Башни, Йован часто плакал, когда храмовники хватали его за волосы и запирали в грязной каморке, если тот не успевал после отбоя улечься в постель. Потом, эльфёнок, немногим младше его самого, брал Йована за руку и гладил по дрожащей от рыданий спине, успокаивая и уверяя, что всё будет хорошо. Сурана стал его надеждой и опорой, стал единственным другом. Но и его маг предал, резанув кинжалом ладонь, чтобы использовать свою поганую грязную кровь. «Прости меня. Я не хотел этого». Как же низко Йован пал. Подливая яд по капле в вино и воду, он убивал медленно, но верно. От его рук страдал человек, не заслуживающий смерти. И «ученик» — сын эрла Эамона, — видя мучения отца, всё больше мрачнел и замыкался в себе. «Я сам во всём виноват. Жаль, что всё так закончилось…» Гулким эхом в коридоре послышались тяжелые шаги. Почему же стражей Рэдклиффа, а не храмовников с жезлом усмирения в руках?.. Всё то, что он наделал, не убило, не ввергло мага в долгожданное забвение. Такое, где тишина, мягкая и обволакивающая, как материнские объятия, как тепло домашнего очага, ждёт Йована, чтобы подарить ему то, о чём он мечтал всю жизнь. Семью, дом и того, кто бы его любил. Сквозь лязг вновь замкнувшихся на запястьях кандалов, Йован слышит тихую и печальную песнь. Мечты остаются мечтами, ведь им несвойственно сбываться.