hide your wrists

Выход на арену всегда был отдельным испытанием: залитые кровью каменные ступени, затхлый удушающий запах и осознание неотвратимой гибели – его или же противника. За последние несколько лет было лишь три случая, когда павшего гладиатора пощадили. Первых двух – потому что и так не жильцы, чтобы тратить на них время, а последний, видимо, приглянулся им для более ублажающих целей. Да, Орсино помнил, как юнцов волокли по этой самой лестнице, и, как их отяжелевшая голова отсчитывала ступени кровавыми отметинами. В нем горела ненависть и сжигающий изнутри безудержный гнев. Они не игрушки, не марионетки. Он – человек, такой же, как и сотни, сидящих на трибунах, десятки, восседающих на тронах, и тысячи, погибающих в кровавых залах под ареной. Пять лет назад – целых пять лет – Орсино мог назвать себя свободным. У него так же не было своей крыши над головой, он не купался в роскоши, но убивал своих врагов – не братьев – верным клинком, зная, за что и чувствуя вокруг целый мир, готовый принять в свои объятия. Попав в плен, а затем на арену, Орсино пришлось забыть о слове «свобода». Но трибуны гудели, толпа выла, предчувствуя кровь, и Орсино вышел на арену под оглушающие крики, опустив решетчатое забрало и крепче сжав рукоять меча. О да, военное прошлое говорило само за себя, и как гладиатора зрители его любили, делая беспроигрышные ставки. – Panem et circenses!* ____________________________________________ *Хлеба и зрелищ! – (лат.). *** Колизей поражал своей мощью. За всю свою недолгую жизнь Йован не видел сооружений выше и красивее. Хотя архитектура здания была, пожалуй, одним из немногих положительных моментов, запомнившихся ему по вынужденному прибытию в Рим. После временного ухода – по официальной версии бегство звучало именно так – единственного сына хозяина Павуса им пришлось перебраться сюда, чтобы закрепить своё влияние в Сенате. Йована пугала неизвестность, но доверие, оказанное хозяином, успокаивало, ведь для раба он знает неприлично много о его планах. Колизей поразил Йована, когда он попал внутрь. Десятки трупов, царящий кругом хаос и хлесткие удары плетью надсмотрщика дали понять, что хорошая жизнь закончилась. Йован не участвовал в первых боях, как ценный раб слишком – пока что – влиятельного дома Павусов. Бить его после этой информации тоже перестали и перевели в другой, на уровень выше, отсек комнат, предназначенных для гладиаторов. Тут было чище и просторнее, а через небольшие прорубленные отверстия у потолка внутрь проникал свет. Нет, здесь к нему не относились как-то по-особому, но хотя бы замечали и делали попытки заговорить, кроме одного раба, что всегда держался в стороне. Йован расспрашивал о нем, но остальные гладиаторы отмахивались, как-то благодарного глянув в сторону нелюдимого мужчины, и отвечали: «Intelligenti pauca*». Только вот он ничего не мог понять. ____________________________________________ *Для понимающего достаточно и немногого – (лат.), поговорка. *** Орсино редко ловил себя на мысли, что радуется чьему-то уходу в качестве наказания от хозяина, но в этот раз, это было действительно так. Сбежавшего ночью Фенриса – гладиатора Колизея номер один – вновь вернули, и хозяин забрал того прочь. Злорадствовать над продавшимся в рабство юношей Орсино не стал бы ни в коем случае, но после его боёв выживших никогда не оставалось. Сражение с Фенрисом изначально предназначалось ему самому, но после прибытия еще нескольких гладиаторов – Йовану. Так что, в целом, Орсино был рад. – Memento mori*, Йован. – неожиданно произнес Орсино, присев во время своеобразного обеда к гладиатору за одну скамью. Затем добавил чуть тише. – Тебе крупно повезло сегодня. – В каком смысле? – оторвался тот от скудной трапезы. – Сражаться с покинувшим нас предназначалось мне, а затем – тебе, но мы бы оба после этого не выжили. Никто бы не выжил. – произнес мужчина, глядя куда-то в сторону, и встал, явно намереваясь уходить. – Постой! – воскликнул Йован неожиданно для самого себя. – Ты же самый опытный здесь? Я… Мог бы ты дать мне несколько уроков? Орсино обернулся, удивленно вскинув бровь. – Ладно. – он пожал плечами и ушел прочь. ____________________________________________ *Помни о смерти – (лат.), форма приветствия, употребляется как напоминание о неотвратимости смерти. *** Придя очередной раз ночью в оговоренное место встречи, Йован был немало удивлен, заметив, как вокруг уже знакомого силуэта Орсино сидят еще несколько человек. Склонившись у едва горящей свечи, он выводил что-то угольком на листе, тихо переговариваясь с детьми. Это действительно были только дети, не старше пятнадцати лет, они в поиске лучшего подались в гладиаторы – вольно или нет. – Ты учишь их писать? – тихо произнес Йован, подсаживаясь рядом, и заметил удивленные взгляды, тут же переведенные на него. – И читать. Немного. – слегка улыбнувшись, ответил мужчина. Затем, кивнув мальчишкам, выпрямился. – На сегодня закончим. Когда дети, перешикиваясь, покинули комнату, Орсино устало потянулся, разминая затекшую спину. – Пойдем сейчас? – спросил Йован, кивнув на лежавшие поодаль щит и мечи. – Tarde venientibus ossa*, мой друг. – произнес Орсино, довольно ухмыльнувшись. – Ты одержал на этой неделе две победы. Неужели нет желания отдохнуть? – До тебя мне еще далеко. – чуть замявшись проговорил он, но затем поднял голову уверенно посмотрел мужчине в глаза. – Ты помнишь, о чем мы говорили вчера? Ведь вместе мы сможем сбежа… – Cogitations poenam nemo patitur**, Йован! Но за их выражение – вполне. – тут же прервал юношу Орсино, выкинув руку вперед. – Ты знаешь, я тоже хотел бы, но говорить об этом - слишком опасно. – Тогда мы должны помочь остальным! – не унимался он, но словно испугавшись собственного напора, поник. – Я… не знаю, Орсино, как это можно сделать, но… – И мы сделаем. – кивнул мужчина. – Обязательно. ____________________________________________________ *Кто поздно приходит – тому кости, (лат.), латинская поговорка. **Никто не несет наказания за мысли – (лат.), одно из положений римского права. *** «До верхов дошли слухи о готовящемся восстании рабов» – фраза, заставившая Орсино содрогнуться. Пропавший впустую год подготовок не волновал его, но запланированный бой ужаснул своей грандиозностью. Без шума и пыли было решено провести «бойню» - сотня человек на арене. Суть выигрыша была проста – кто выживет, то и победитель. Но ужас для Орсино заключался в том, что до самого выхода на арену гладиаторы не узнают, кто именно участвует сегодня. Йован не заговаривал с Орсино все три дня, понимая опасность того, что их могут подслушать. На последний день, знаменующийся известием об участвующих в сражении, он все же не выдержал и подошёл к мужчине. Не пожелать банальной удачи Йован просто не мог. *** В шлеме жарко и душно. Орсино видит, как бойцов выводят на арену и самого его почти в конце. Липкая ладонь сильнее сжимает рукоятку меча, вторая – кожаные полосы щита. Он нервно облизывает обветренные губы, ожидая, когда им дадут знак к атаке. Закрыв на мгновение глаза, Орсино считает удары собственного сердца – бьется слишком быстро еще до начала боя. Внезапно взорвавшие воздух крики толпы заставляют его очнутся и тут же отразить удар противника справа. Мужчина с рыком бросился на Орсино, замахнувшись изогнутой сикой и, по-видимому, зная, кто он такой. Закрывшись от удара щитом, он сделал шаг назад и тут же присел, резанув по ногам и оттолкнув изливающееся кровью тело в сторону. Следующим атаковал юный гладиатор, но уже ставший мурмиллоном, как и сам Орсино – способный, умело обращающийся со своим коротким мечом и щитом. Мужчина понял, что из обороны стоит немедленно переходить в атаку и выбросил оружие вперед, но юнец тут же отразил его и сделал выпад сам. Орсино закрылся щитом и толкнул его, перехватив меч как трезубец и всадив его по рукоять в горло гладиатору. Кажется, несколько вдохов и выдохов, но вот на арене всего несколько человек. Пару выпадов, несколько блоков щитом и убитых некогда товарищей, и Орсино остается с последним гладиатором один на один. Тот тоже заметил его. Он был ретиарий – мотал на руку сеть, чтобы опутать ею противника и нанести заключительный удар своим трезубцем. Несколько мгновений и гладиатор стоит перед ним. Внутри Орсино что-то с оглушительным звоном обрывается. Перед ним стоит Йован – в пыли, чужой и своей крови, уставший, но стоит. Ретиарий делает выпад первым и бросает сеть, Орсино уворачивается и блокирует тут же последовавший удар трезубцем. Рыкнув, Йован вновь атакует им, но укрывшись за щитом, мужчина парирует, выкинув вперед меч, и рассекает ему бедро с внутренней стороны – неглубоко, но достаточно, чтобы противник упал на колено. Йован шипит, а сердце Орсино болезненно сжимается – толпа кричит «Hoc habet*», значит кто-то из них обречён. Он заносит клинок и понимает, что не может убить. Это же Йован, тот самый давай-сбежим-вместе, тот, чье желание поможем-всем-остальным, кто хочет изменить этот-чертов-мир!.. – Non possunt…** Но опьяненный гулом толпы, шумом крови в голове и острой боли, Йован не слышит и резко срывается с места. Он бросается прямо на Орсино, и мужчина поддаётся рефлексам, выбросив руку с мечем вперед… Резко распахнувшиеся глаза и струйка крови, стекающая по подбородку. Руки его медленно слабеют и опускаются, роняя сеть и трезубец наземь с тихим звоном. Орсино не может пошевелиться, даже вытащить свой чертов меч из груди друга. Йован падает, и мужчина на колени опускается рядом с ним. Последний хрип – юноша больше не дышит, и Орсино, кажется, тоже. Он слышит восторженный гул толпы словно сквозь толщу воды и медленно протягивает руку к мечу. Теплая еще рукоять привычно ложится в ладонь, и мужчина подносит лезвие к шее – он знает, как это делается. Взмах – и по нагруднику струится кровь, и Орсино хрипит, падая рядом. Corruptio optimi pessima – Падение доброго - самое злое падение. __________________________________ * «Hoc habet» («Пусть он получит [по заслугам]») (лат.) ** Не могу – (лат.)