Домик для сломанной куклы

      Где спрятаться от своего душевного разлада? Куда убежать, если везде любопытные глаза и внимательные уши? Правильно. В больницах есть только одно место, где можно уединиться. Туалет! Две одиночные кабинки и небольшой коридорчик. Людей ночью — никого!       Свежий неистребимый запах хлорки, хмурый кафель со сколами, деревянное размокшее окно, когда-то выкрашенное в белый, а теперь угрюмо чернеющее серыми трещинами краски. Даже не запертое. Детские эмоции проснулись во мне, и я размышляю о путях побега, но третий этаж быстро охлаждает эти замыслы. Умылась холодной водой — смотрю на себя в пятнистое почерневшее зеркало. Свежая румяная кожа, сжатые упрямые губы, придающие лицу какое-то уверенное и решительное выражение. Недовольно сдвинутые брови. А глаза… Глаза испуганные, с застывшим вопросом, блеск какой-то нервный, сродни фанатичному или сумасшедшему. Серо-голубой оттенок глаз в сумраке сливается с черным зрачком, удивляя свою хозяйку какой-то демонической таинственностью. К черту повязку! Красно-фиолетовая гематома почти скрыта под волосами и не портит этой картинки испуганной, но решительной девушки, которой я себя НЕ чувствую. Ранка затянулась корочкой. Даже взлохмаченные волосы вписываются в образ этакой средневековой ведьмы. Стою, как дура, играю с колдуньей за стеклом в гляделки. Может спросить ее о том, что я хочу, и ответит? Пустое. Даже слов нужных нет. Чего от меня хотят? Чего ему, черт побери, надо?!       Помню, однажды, после очередного и бурного разрыва плакалась в гостях у своего приятеля Сеньки Смирнова. Он внимательно слушал, внимательнее, чем мои подружки, и мечтательно так глядел. А потом вердикт выдал:       — Оль, ты — привлекательная девушка. Не в красоте дело. Что-то в тебе есть такое… Притягивающее. Только на моей памяти, в тебя влюблялось несколько знакомых, помню, тебе приходилось исчезать и появляться спустя время.       — Канеш! Влюблялись они! Пара свиданий и точка. Знаешь, надоело! Надоело мне верить в эту чертову любовь и эту несуразную привлекательность. Только проблемы от этого всего — уж лучше б не смотрели на меня вовсе! — говорила я, а он все глядел грустно и мечтательно.       — Оль, тебе двадцать лет! И они были не сильно старше. Знаешь, как страшно в таком возрасте найти любовь, и чтоб навсегда?       Сейчас мне двадцать четыре. Двадцать четыре. Витьке пять. В свои семнадцать я бы смотрела на кудрявого парня с интересом и ловила бы каждое слово, глупо улыбаясь. В девятнадцать я могла бы сама подстеречь его у дверей ординаторской и находить двузначные фразы, чтобы показать интерес. Мой голос бы становился ниже и вибрировал, перекатываясь от слов к смеху. Я знала бы как привлечь внимание. Но в 20 у меня появился сын. Сын без отца. Сын, который открыл мне новый смысл в жизни, кроме как рыдать в подушку после неудачного романа. В свои двадцать я бы снизу вверх смотрела на этого врача, боясь, что никому не нужна грустная одинокая девушка, с расплывшейся фигурой и кричащим карапузом. Но вот мне двадцать четыре. Что ты хочешь от меня? Я не верю в искренние чувства, я обжигалась и ранилась раньше, а теперь знаю цену пустых улыбок и слов. Я окружаю себя удобными мужчинами-друзьями, к которым не испытываю ровным счетом ничего. Я не хочу влюбляться и открывать побитое сердце. Теперь я в ответе за сына, и наших сердца обиженных будет два. Не хочу.       В дверь постучали. Надо было выходить, но я еще не испытывала той необходимой уверенности, чтобы высунуться и видеть людей. Надо было сделать еще один вдох-выдох, надеть на себя маску общительной простушки и поговорить мирно. У меня есть цель — выписаться отсюда ко всем чертям! И я этого добьюсь. А вот романы меня не интересуют. В дверь постучали еще раз.       — Да иду я! — подала голос, еще раз делая вдох-выдох в борьбе со своей социофобией.       — Я говорил, что зайду за тобой, но не предполагал, что придется сюда! — ухмыляясь, проговорил врач, — Что ты там делала так долго?       — А что обычно в туалетах делают? — буркнула и вышла, не дав себя приобнять. Свидание, начинавшееся у сортира — уже определенно не самое удачное.       За дверью в конце коридора была другая, совсем незнакомая серая лестница. Здесь было чисто, совсем иной странный запах. Вадим запер отделение на ключ и поманил вниз. Мы спустились до первого, прошли мимо поста охраны. Старичок-боровичок одобрительно улыбнулся и помахал рукой. Я даже остановилась, готовая объяснять, что он все неправильно понял! Но тут меня подтолкнули и приобняли, усугубив впечатление.       Разъяснительная работа отменилась сама собой… Потом еще лестница, на пятом я подумала о том, что мало занимаюсь спортом… Врач был без куртки, и я только сейчас вспомнила о его любви к крышам и курению. По телу пробежала волна озноба. Металлический стук ключей, поворот замка. И мы оказываемся на крыше под стеклянным четырехугольным куполом.       — Здесь планировали оранжерею. Притащили диффенбахий со всех отделений и домов, радовались, что будет уголок для отдыха, но что-то пошло не так, поэтому ближе к зиме ходили всей больницей, но уже горшки выкидывать. Теперь здесь только мы с тобой. Мы с тобой, наш пикник и вот эта бутылочка вина с замечательным названием «Хан матраса». Это, видимо, такой маркетинговый ход — придумывать неприличные названия, чтобы вино покупали. — Врач подмигнул и указал на стол с пластиковыми стаканчиками и нехитрой закуской.       В моей голове крутились совсем другие картинки. Вот я, потрясенная комичной романтичностью свидания, соглашаюсь следующую встречу провести где-нибудь в… Уютной палате… Продолжаю отношения неделю или две, бываю в гостях, привыкаю, смиряюсь, думаю, что мы хорошая пара, глажу кудрявую голову привычной рукой, когда мы смотрим фильмы на диване у телевизора. А потом встречи становятся реже, он вечно занят, я захожу в больницу с еще горячим обедом в бумажном пакете, а он вот также курит, только у служебного входа, смотрит на меня и говорит: «Знаешь, кажется, что-то пошло не так. Нам больше не надо общаться». И какой будет причина того, что небо в очередной раз упадет мне на голову? Может, я буду долго сомневаться, нужны ли мне эти отношения, и разгорюсь поздно, может буду слишком привязчивой и надоем, а может скажут, что мало интересуюсь его жизнью и делами. «Что-то пошло не так» и с цветами, и с отношениями. Это хорошая фраза, чтобы не искать причин.       А пока он стоит рядом, пытается приобнять, извиняется за сигаретный дым. Моя футболка с кофтой стали холодными, и объятия не дают тепла, соприкасаясь остывшей тканью с телом и обхватывая ледяными клещами ребра.       — Знаешь, в ясную погоду здесь так ярко светят звезды. Это сейчас не видно из-за туч. Помню, как все эти стекла мыли месяц назад! Вот уж не завидую я уборщицам! Но вид все равно хороший.       — Ага. Неплохой вид. Уборщиц жалко. — Говорю я и пытаюсь сменить тему, — Вадим Борисович, честное слово! В больнице хорошо, но дома лучше! Когда выписывать будете — томограмму мне показывали, МРТ всякие, анализы в норме — здоровей не бывало! Домой охота. На работе меня потеряли уже. — официальное обращение помогло мне освободиться из рук ошарашенного доктора.       — Завтра выпишу! — говорит он и пытается резкими раздраженными движениями налить вина из заранее открытой бутылки. Но вино замерзло.       — Да, чтоб его! — ругается доктор, собирая посуду и бутылку в пакет. — Здесь действительно слишком холодно. Пойдем.       Снова ординаторская. Теплый желтоватый свет, бежевые крашенные обои, пластиковые панели до середины стен. Кожаный светлый диван. Кружка горячего чая и овсяное печенье. Тепло, почти радостно! Напротив за столом сидит врач и молча слушает мои смешные истории про Витькино детство. Рука у подбородка, расстегнутый и какой-то грустный халат. Грустный врач. Мне уже почти жаль, что свидание провалилось, и почему-то по-детски радостно — до озорства! Раз он такой грустный, значит нравлюсь. А нравиться все-таки приятно.       Глаза врача, гармонируя с синей водолазкой, тоже кажутся синими. Длинный нос с еле заметной горбинкой чуть блестит под лампой. Кудряшки темнее у корней и более светлые, похожие по цвету на осеннее ржаное поле, на кончиках. Губы, четко очерченные, красивые, сейчас забавно смяты кулаком, на котором грустно возлежит подбородок. Вадим молчит, а я рассказываю и хихикаю сама на свои истории, игнорируя явное выражение его лица.       Рассматривая блондина, чуть отвлеклась и забыла о чем хотела еще рассказать. Неловкая пауза затянулась. Надо было прощаться и идти спать. Но тут доктор, наконец, решил высказаться. И стены с потолком поплыли перед моими глазами… Потому что я, как могла, оттягивала этот разговор, но время пришло.       — Оленька... Ты — очень красивая женщина. — сказал, не отрывая от меня прямого и задумчивого взгляда, врач.       Начинаааается. Красотааа. Где? Если черты лица правильные, глаза серые, огромные-испуганные, как два холодных стеклышка, если венки голубые под тонкой бледной кожей на виске... Так легко внимание привлечь! Да, я вроде и не страдала от невнимания никогда. Чем уж привлекала — понятья не имею. «Аура», как Сенька говорил. А вот удержать... Нет! Влюбляться — влюблялась, сердце открывала, страдала, ревела, громко и зло, а вот семья, брак... Это как-то мимо.       — Ольга. Я неплохо зарабатываю. Еще год, и действительно буду главврачом, потом можно перебраться в столицу со временем. Витька у тебя классный. Ему папа нужен — способности развивать надо. У сынишки в биологии талант! Я могу быть полезен. Ты слышишь меня? Слушаешь?       А я чего? Я сижу. Глаза внимательные. И тупые. О чем вы, товарищ? Я себя по кусочкам собрала, раскатала, слепила заново. С колен встала. Работа, дом, семья, хоть и вдвоем с сыном, а семья! И тут ты! Симпатичный мужчина. Красивый. Если робко признаться, то нравишься. Да. Именно, что нравишься. Иначе бы и не боялась, и убежать бы не хотелось. Вечно слушаю, а сама рассматриваю: смуглую кожу, кудряшки, живые и эмоциональные брови, слушаю, как говоришь — какой голос хрипловатый и острый. А потом с запозданием осознаю сказанное. Признаваться себе не хотелось, да и все это бесследно исчезло бы, но после разговора все совсем по-другому. Уже есть вопрос, и его надо решать. А было так радостно просто тайно рассматривать и ничего не решать. Снова с разбитым сердцем по полу кататься и волосы рвать? Нее. Увольте. Проехали. Молча моргаю. Какие заработки?! Какая помощь?! Ты с ума сошел? Зачем мне это всё! И хочется просто закрыть глаза, вместе с реальностью, и провалиться в свою темноту. Чтобы этого просто не было.       — Ольга!       Парень смешной все-таки. Наивный. Романтичный. Не понимает. Кажется, все же расстроился. Ничего. Это лучше: закончить роман, не начав. Все целы и все сыты. Да и чужую семью к себе брать — это вам не со студентками флиртовать между пар. Ты к этому не готов. Да и не нужно.       — Оля, просто скажи, почему нет?!       Вот уже и бесится... Хотя... Довольно долго держался. Нет. Не буду душу выворачивать. Не хочуууу.       — Вадим, я не могу. Просто не могу. Была Ольга. И нету. Однажды сломалась…       И он преодолел эту пропасть между мной и всем миром — обнял, к себе прижал, кудряшки мне на лоб спустились и щекочут. А из моих глаз ручьи и тоже щеки щекочут. Спасибо за платок. Ууууу! Я ревууу.       — Ну, и что теперь ты обо мне дуууумаешь? Больше повторять свою ерунду не бууудешь! Хнык. Да кому ж такая унылая депрессивина нууужна?!       А он? Сидит, прижимает, по спине гладит, мне только того и надо! И рыдания не стихают. Витька заглянул в дверь пару раз, а потом ушел спать совсем и ничего не сказал. Все понял, глупышка. Наверное, сам сватал — папу себе нового хотел. Да вот, не по плану мамочка себя повела — расстроился тоже. Ничего, сынок, привыкай: не всегда все получается, как запланировал. Чаще всего бывает полная противоположность!        Это была неадекватная ночь. Неадекватно и кончилась. Сонный кудряшка поцеловал легонько, сначала в висок, будто пробуя лед на речке — провалится в полынью или дальше идти можно? Видимо, осмотр показался удачным. Мою голову повернули. Губы обожгло горячим, но осторожным поцелуем. Мне в волосы забрались его пальцы... И я просто отдалась этому поцелую. Такому чистому, светлому и нежному... И, когда я уже сама хотела продолжения... Его губы оторвались, и мне было поставлено условие.       — Мне?! Условие?!       — Мы поженимся.       — Это условие, или угроза? Я против!       — Так будет.       — Серьезно? А мне ЭТО НАААДО? Чегоо? Я так сама говорила? Ничего себе! Быть не могло! Итак, озвучьте до конца... Он женится он!.. Если я соглашусь лечить свое сердце по методу... Демченко? Демченко??? А! Это фамилиё у тебя такое? НЕ. Мне не нравится. Не хочууу. Еще поцелуй. Дааа. Что за метод? Ну? — голова кружится все сильнее, но меня плотно держат сильные руки, губы целуют, рассказывая подробнее спокойно, прямо на ухо, чередуя слова с поцелуями, — ЧТО ЗНАЧИТ СВИДАНИЯ?! СДУРЕЛ?! Нет. Я не хочу видеть этих людей. Я до сих пор помню каждое слово о себе, помню каждую фразу во время расставаний и с тем, и с другим. Помню эти глупые надежды обрести одно свое счастье с ним и навеки... Каждый раз. И с каждым. Нет! Я не пойду.       — Две недели.       — Хорошо. Я потоскую. Подумаю. Может, мне все-таки проще забыть о тебе, чем исполнить...