А я не хочу! Не хочу по залёту! А я по любви, по любви хочууу.
Спела песенку, рассмеялась и ушла. В конце концов, я ведь не бедный человек. И мое государство чего-то напортачило и насчитало мне немаленькую единовременную сумму... Видимо, моя зарплата, сплюсованная года за два. И выданная еще раз... Не. От помощи государства отказываться низзя. Спасибо, родное. И мы живем хорошо. И пусть провалятся от злости все те, кто считает, что женщине нужны штампы, помощь и алименты. Зато здоровье отличное. И это главное. И вот передо мной сидит Михаил, уплетает чего-то мясное. И, слава богу, не боится, что мне от него чего-то надо. Это большое достижение. — Миш, я очень хочу снова влюбиться. Можешь считать меня дурой, но я не могу. Взгляд удивленный все-таки очутился на мне. Чувствую себя дурой, но я всегда была неординарной. Он привык. — Михаил, на меня давит мое чертово прошлое. Я разучилась доверять людям. Я превратилась в черствый и бессердечный сухарь. Я все еще помню каждую фразу, каждое слово, что ты мне говорил. И не обижаюсь. Но мне до сих пор больно. Скажи, что у нас тогда не получилось? Вижу как он чуть ссутулился... Вздохнул, затягивая тишину и подбирая слова. — Ольга, а ты не думала, что все, что ты сказала мне в ответ — оно тоже осталось со мной? Я только развелся. И все вспоминал твою фразу. Настя повторила ее слово в слово. Сейчас ношусь по судам. Дома ждет милая рыженькая Машунька. Она смешная: маленькая совсем, пухленькая, глазки золотистые, как листва осенняя. А самое главное: ни слова упрека. Простая как монетка! Все эмоции на лице, ни одной «морды кирпичом», никаких недомолвок, издевок, споров. Я с ней отдыхаю, понимаешь? — Значит, я была слишком сложной? — Да причем здесь ты! Я про Настю. С тобой было весело. Потом не было. Столько лет прошло! Но ты молодец. Тебе вообще когда-нибудь нужен был мужик? Ты же сама со всем справляешься! Сама зарабатываешь. Никогда не подчиняешься. На каждое слово у тебя своих десять аргументов. — Разве ты видишь меня такой? — наверное, ошарашить меня больше — просто невозможно. — Да. Ты заметила, что с тобой рядом постоянно мужчины необычные? — улыбнулся, смущенно сверкнув ровной улыбкой, очки блеснули на солнце в такт настроению. — Ты пугаешь. Поэтому рядом могут остаться только сильные, уверенные в себе. Но и их ты постоянно заставляешь быть в тонусе и сомневаться в себе. — Так. Постой! То есть ты хочешь сказать, что если бы я в тот морозный вечер согласилась и на детей, и на Питер... Мы были бы вместе? Не смеши! — Ольга, ну, ведь я тоже не всегда был тридцатилетним. Тогда у меня и ветер в голове бродил, и верностью я не блещу по сей день. Но было в тебе что-то особенное. Да вот любить, не ощущая отдачи — это противоестественно. — Миш, вот пять лет прошло, и я ни на что не претендую. Но скажи мне, пожалуйста, чего такого мог сказать тебе Слава, что мы из-за этого умудрились разойтись? — Это плохой вопрос. — Я довольно долго ждала. И придумала себе миллион ответов. Уверена, что они в разы хуже, чем то, что мог наврать твой друг. Или стесняешься? — Он сказал, что скоро станет папой. — И всё?! Что за бред сивой кобылы? Славка, и вдруг папа? Но причем здесь я? Девушку у него отбила, что ли? — А мамой он назвал тебя... — Немое удивление. Слов нет. кажется, я даже забыла, как дышать... — Оль, я страшно ревновал тебя к нему. После этой фразы, я не мог не смотреть на тебя и не представлять вас вдвоем... Было больно. Было обидно. И обиднее всего, что мне ты такой подарок не сделала. Как бы я хотел быть счастливым отцом! Ведь у меня до сих пор нет детей. — Миша-Миша... Я сижу, но если бы не спинка у мягкого диванчика, покрытого ткаными псевдо-народными ковриками, наверное, я бы упала и лежала, не поднимаясь... — Миша. Ты не мог спросить у меня? Просто спросить? Месяц спустя я пришла к тебе, и ты еще больше утвердился в том, что Слава не соврал? — Нет. Я понял. Я же не дурак. Дурак бы не понял. Но... Ты так изменилась. Ты была уже чужая. Ты уже в штыки воспринимала каждое слово. Мне было больно говорить с тобой, потому, что в каждом твоем слове читалось: «Миша, ты — ничтожество!». Ничтожество, понимаешь? Я никогда себя не чувствовал более погано! Мы, мужчины, боимся такого взгляда. Такой интонации. Таких громких... Мыслей. Ты меня ранила тогда. Я сам себя выставил ничтожеством. И это останется на моей совести навсегда. — Миш, мы с тобой — два идиота. Просто два идиота, Миш. И слов нет. Ты научил меня быть сильной. Ты подарил мне Витьку, хотя, учитывая мое здоровье, это вообще было огромным чудом! Я всегда хотела детей, но врачи категорически отрицали саму возможность! Зачем мне было говорить в том разговоре о таких вещах — гораздо проще сказать, что мне это не нужно... На самом деле, я не испытывала ненависти все это время... Только страх. Страх снова быть отвергнутой. Страх услышать еще раз все то, что ты мне говорил... Это все в моей голове вертелось и вертелось... И я была страшной, толстой, растрепанной, с памперсом в руках, а ты все тем же был в моей памяти. И я боялась банально тебя увидеть — чтобы не показать себя такой. Такой жалкой, слабой, нуждающейся в твоем участии. А теперь ты сидишь рядом и меня хвалишь... И говоришь, что я тебя ненавидела... Нет, Миш. Я благодарна. И сегодня благодарна еще больше. Спасибо. Просто спасибо. Хочешь Витьку покажу? У него правда от тебя только рост. Вот ведь дылдины-то! На мою голову... А могу показать Вадима. Ты знаешь наших врачей? Не общался? Где-то в соцсетях найдется сейчас. Я не добавляла еще. Стеснялась... Не смотри на меня так. Говорю же, проблемы с доверием и привязанностью у меня. Он смешной. Мелкий, правда. Наверное меня младше... что значит тридцать два??? Он вегетарианец, что ли? Или йога — наше все??? Ничего себе ошибочка — лет на десять. — Знаешь, Оль. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть — поверь мне. Он — хороший парень.Глава 10. Страшнее, чем малюют
5 сентября 2018 г. в 04:59
Час, как всегда, растянулся на два. Но зато и Витька в садике, и на работе ждут только после обеда. И я стою — выбираю между тремя выглаженными платьями — какое мне... Меньше идет? Ручки подрагивают, коленки, кажется, тоже. Из природного чувства вредности надела бы красное... Я люблю красный. Да, из природного чувства, точно. Все так хотели, чтобы я не выделялась, не привлекала внимания, не влюбляла своей непосредственностью... А серые костюмы и длинные юбки делали только хуже! В конце концов, я просто стала собой. И если я яркая — это уже не скроешь. Зато указывать мне бесполезно — это видят сразу.
Синее тоже ничего. Хотя оно мне идет. Это плохо. Но зато в нем мягко и уютно. Я ж не на свидание иду, чес слово. Главное, чтобы мне удобно, а не как на меня посмотрят.
Под окном загудели. Ту-ду-тууум! Соседка высунулась — поглядеть, за кем это явился черный BMW... Нет. Определенно, не буду водить. И замуж не пойду за Вадима. У него тоже машина. Не люблю машины. Хотя... И они меня, если подумать, тоже не любят — рука сама потянулась к бывшей травме...
В лучших традициях Михаила: по дороге не говорить ничего, серьезнее, чем «привет». Приехали. Ресторан ближневосточной кухни. Пока ходила мыть руки, мне уже заказали. Почувствуй себя голодным слоном... Потому, что девушка моих размеров это все съесть не сможет. Да и после завтрака еще не хочется... Подвигаю рагу из баранины. Улыбаюсь. Это в характере Михаила, но такие мелочи не стоят моих потрепанных нервов. Могу понадкусывать, в конце концов.
В памяти другая история. Я и две полоски... Через месяц после расставания. И Михаил пяткой в грудь: «Я не мог!». Тихая его мама, которая до этого делала вид, что меня, как и других сотню девушек, просто не замечает — вся на дыбы! То ли «Иди отсюда, аферистка», то ли «рожай и даааай-дай-сюда-скорей!». Еще не определилась...
Смотрю на весь этот балаган и бочком-бочком к двери: «Знаете, ребятки, вообще-то, к вам ребенок отношения не имеет. Просто хотела посоветоваться. Волнение, все дела... Хороший друг — верней подруг. Но, вы, пожалуй, потусите без меня, ок?»...
Михаил, конечно, догнал. И мы стояли в просторном подъезде и курили, глядя в окно. Одну за одной. Какой дефицит в моей жизни! Не денег, которых все предлагают по поводу и без. Дефицит простого человеческого тепла! И был разговор. И разговор был долгим. Когда стемнело, перебрались на кухню. Его мама уже спала. А мы решали. И было предложено много всего. Фамилия. Красивая очень, но уже не нужная. Помощь. Тоже ненужная: какая разница, где я возьму коляску или кроватку — главное, чтоб не эта кислая мина ее притащил. И я просто рву это всё к чертям. Я говорю, что это действительно не его ребенок... Но гордости чуть-чуть не достает. Когда меня выставляют в четыре часа утра из дома, я прошу одну единственную вещь — одну, но самую необходимую и самую банальную. Мне плохо. И мне больно. Просто обними... И Михаил прекрасно понимает, что я вру про чужое отцовство, но доказать не может. Как и предложить. Как и удержать. И он отказывает. И я ухожу в темноту. И в темноте...
Теплее. Теплее от проглоченных слез. Теплее от объятий ледяного ветра. Теплее. Потому, что я не должна скрывать свои эмоции под этим колючим взглядом. Как важно, чтобы в один тяжелый момент просто обняли. И все. И больше ведь ничего не надо было. Мы бы все равно не смогли бы ужиться вместе. И в этот момент... Кажется, именно тогда я сломалась. Вместо доброй и участливой девушки появилась Она. Я ее нежно звала «сердцеедочка». И не могла ругать. Это кусок боли, который превратился в сарказм, в расслабленное безразличие, в зубастую злую шутку над теми, кто несмотря на все — осмеливался на меня заглядеться. Кажется, месяце на восьмом меня снова звали замуж... А я...