Опора

Изуку не было в школе целую неделю, и Катсуки уже начал беспокоиться, нервно грыз кончик пера, то и дело отплёвываясь от оперения. Одноклассники, казалось, замечали его состояние, держались на расстоянии, незаметно перешёптываясь и хихикая, но в открытую смеяться никто не посмел – синяков хватало и от учителей, чтобы потом ещё и переломы залечивать. На дворе был морозный декабрь, детвора весело бегала во дворах, с энтузиазмом убирала слои копоти, чтобы докопаться до серого, но всё же относительно чистого снега, дабы не получить нагоняи от матерей за одежду, измазанную смолами и копотью. Ребятня лепила снежные фигуры, вставляла им вместо глаз среднего размера медные шестерёнки, вместо рогов – ветки с ближайшего куста, а потом с задорным улюлюканьем бегала вокруг, показывая чудищам языки и неприличные жесты. Каждый ребёнок боялся, что страшный Крампус придёт в его дом и оставит берёзовые розги на самом видном месте в напоминание о непослушании. Но многие дети ожидали и рождественского чуда. Говорят, что однажды учёный-механик, живший на самом краю далёкого города, собрал настоящий вечный двигатель. Об этом грезили все, но смог только он. Он решил создать машину, которая несла бы его по небу без крыльев и воздушных шаров, чтобы гордо воспарить над городами и показать всем, что люди могут свободно летать. Он летел и хохотал, плескался в воздушных потоках, его длинная борода развевалась по ветру, а скорость и свобода опьяняла, и это так ему понравилось, что он начал совершать свои небесные прогулки каждый год на Рождество. Со временем механик понял, что стал настоящей легендой, его появления ждали дети, верящие в чудо, и он решил их баловать. Теперь при нём всегда были мешки с разноцветными конфетами, которыми он щедро одаривал детей и по-прежнему смеялся. Ходит легенда, что старик выберет самого послушного ребёнка себе в ученики и передаст секрет вечного двигателя, поэтому каждый старался вести себя хорошо, чтобы добрый старик выбрал именно его. Но Катсуки ребёнком себя не считал и не верил в подобную чушь, зная, что конфеты раскидывают на городской площади перед рассветом родители, поддерживающие эту легенду, чтобы их дети вели себя хорошо. Метод кнута и пряника работал безотказно. Вот и Катсуки в детстве побаивался розги, принесённой Крампусом, но именно рождественские конфеты были всегда самыми желанными и вкусными. При мыслях об этом празднике во рту всегда появлялся привкус любимой маминой шарлотки с корицей, которой она могла побаловать их с отцом только один день в году. Пушистые снежинки падали с серого копотного неба, красиво кружились и оседали на землю, практически тут же серея. В городе было довольно холодно, но на дорогах было грязно, смесь смол и снега тихо хрустела под ногами и колёсами многочисленных телег и повозок, под копытами лошадей. Обычная дорога в школу в пелене такого снега превращалась в настоящую сказку, но Катсуки не верил в сказки. Хотя не мог не признать, что с удовольствием прошёлся бы с Изуку сейчас, прогулялся бы между деревьями и согрел его замёрзшие ладони своими руками. Такие слишком сиропные и отвратительно-приторные мысли посещали Катсуки на протяжении всего пути, но выбросить их из головы он не мог, лишь изредка кривился, когда очередная мысль казалась ему чересчур слащавой. Так что до школы он добрался в ещё более скверном настроении, чем обычно. Одноклассники привычно окидывали его заинтересованными и оценивающими взглядами, но по-прежнему не подходили, опасались агрессии в свою сторону и конфликтов, за которые всему классу может прилететь розог. Катсуки сидел, напряжённо, как и всю последнюю неделю, вглядываясь в узкий дверной проём классной комнаты и ждал. Просто знал, что Изуку придёт, именно сегодня должен прийти, не мог не прийти. Он же не испугался, не струсил, не бросил всё, верно? Он не мог – в этом Катсуки был уверен. Изуку не был таким слабаком и хлюпиком, каким мог показаться на первый взгляд. Но всё же червячок сомнения неприятно копошился в груди. Изуку робко вошёл в класс, огляделся и сел за парту только тогда, когда убедился, что особого внимания не привлёк. Но одноклассники будто этого и дожидались, они с любопытством смотрели на Катсуки и Изуку, будто надеялись на что-то, но, не заметив реакции, просто расселись по местам, ожидая учителя, который должен был прийти с минуты на минуту. Катсуки никому не хотел показывать своё облегчение и усмешку, он постоянно поглядывал на Изуку, иногда перехватывая ответные взгляды, которые ему никак не удавалось расшифровать. В этих зеленых глазах не было страха, который мог там зародиться, не было негатива, но было что-то... Тёплое, мягкое и уютное, как кружка ароматного чая после тяжелого дня. Изуку смотрел на него с теплотой и благодарностью. Это Катсуки ощущал так же явно, как и вновь приглушённый запах яблок. После урока Изуку облепили со всех сторон одноклассники-омеги, они что-то спрашивали, смеялись и всячески смущали Изуку подробностями прошедшей течки, что можно было заметить по его абсолютно красному лицу. Больше всех вокруг него увивалась Очако, и после её приглушенного шепота абсолютно все омеги покраснели и прикрыли ладонями рты, а Денки вообще замахал руками и едва не упал, споткнувшись о скамью. Катсуки только было решил разогнать этот балаган, пока у Изуку из ушей не повалил пар от смущения, но учитель Тошинори успел раньше. Все ученики тут же переключили на него своё внимание и расселись по местам. Тошинори Яги был именно тем самым человеком, благодаря которому и была построена эта академия. Первая в своём роде академия для всех, в ней могли обучаться все желающие, и приём документов был основан на знаниях, а не на половой принадлежности. Считалось, что альфы всегда и во всём умнее, способнее и компетентнее омег. И именно учитель Тошинори не побоялся пойти против системы. Он стал одним из величайших учёных современности как альфа, а на очередном интервью для столичной газеты он открыл правду. Он омега и он смог превзойти многих альф на своём пути. После его обращения некоторые не менее великие омеги вышли из тени, перестали прятать свою природу и начали гордиться ей. Конечно, общественный резонанс был оглушительным, и хотя люди до сих пор были во власти стереотипов, но всё же организация первой объединенной академии* была одобрена правительством. И это знаменательное событие открыло дорогу к образованию для омег. Да, сейчас пока лишь среднему, а высшие учебные заведения до сих пор очень неохотно брали кого-то, кроме альф, но Тошинори верил, что может изменить мир к лучшему. Он заряжал своим настроем, широко улыбался и дарил свет надежды омегам, которых ещё совсем недавно не считали даже за людей. Ученики слушали его лекции с блеском в глазах вне зависимости от пола, Тошинори нравилось преподавать, он любил детей и искренне желал им достичь успехов на поприще науки, если они этого захотят. Конечно, у учителей не должно быть любимчиков, но все считали Изуку любимчиком Тошинори. Они частенько задерживались, что-то горячо обсуждали и расходились только тогда, когда приходили к какой-то истине. Именно в этот момент лицо Изуку было озарено самой счастливой улыбкой, а глаза буквально светились радостью. Это задевало Катсуки, где-то глубоко, в самых потаённых закоулках его души, копошилось желчное чувство ревности. И там же теплилось желание, чтобы Изуку смотрел на него с такой же улыбкой. Лекции Тошинори всегда проходили незаметно, и, хотя ученики любили сбегать с последних уроков, этот они посещали всегда. Ведь для многих учитель был примером для подражания, и даже поговаривали, что именно он и есть тот учёный из сказки о вечном двигателе, что именно он разбрасывает конфеты на площади и летает в облаках. Катсуки считал, что это уж точно выдумки. Каким бы великим не был этот человек, но на учёного из байки для детей он точно не похож. Ученики верили, что живут во времена великих перемен, когда сказки становятся былью, когда для всех открываются одинаковые возможности. Верили, что их ждёт прекрасное будущее, хотя Катсуки знал – это не так. Мир не перевернулся, людьми до сих пор правили стереотипы и уверенность в правильности традиционных укладов. Конечно, у Тошинори были недоброжелатели, враги, которые не давали продвигаться, вставляли палки в колёса и оговаривали, но всё же он был светом надежды, символом нового мира, частью которого каждый из учеников стремился стать. Но Изуку… Изуку был слишком наивным и чистым по мнению Катсуки. Идеалистом, как и Тошинори. В этом они были похожи. Но всё же были и отличия, причём отличия весьма существенные. Тошинори прошёл огромный путь, он скрывал свою сущность и добился высокого положения в обществе как альфа, и только потом открылся. А Изуку верил, что даже будучи омегой сможет поступить в университет и получить хорошее образование. Так он ответил на вопрос для школьной анкеты о том, чего он ждёт от жизни. Наивность. Именно от этого качества в нём Катсуки тошнило. Общество не настолько сильно изменилось, чтобы позволить омеге поступить в университет, оно просто не пропустит, не допустит нового выскочку из низов выставлять правящую верхушку, их идеологии и традиции пустым звуком. Тошинори сделал невозможное незаметно, а Изуку хочет попытаться повторить его подвиг в открытую. Даже последнему идиоту должно быть ясно, что дело – дрянь, а Изуку идиотом не был, это очевидно. На полные удивления вопросы одноклассников он робко отвечал, что постарается, что это его мечта, ради которой нужно сделать всё, что в его силах. Изуку говорил это с твёрдой уверенностью, робкой улыбкой на лице и сияющими верой глазами. Именно этими глупыми и несбыточными надеждами он и раздражал Катсуки, твёрдо знающего, чего они оба смогут достичь. Как и всегда, урок закончился общим воодушевлением, задорным блеском в глазах и улыбками. Тошинори выкрикнул им же самим придуманный девиз перемен «Plus ultra» и, смеясь, вышел из классной комнаты, оставляя после себя веру в будущее и прекрасное настроение, которого так не хватало в конце учебного дня. Катсуки неспешно собрал свои вещи и вышел одним из первых. Он медленно шёл по привычной дороге, стараясь глядеть под ноги, чтобы не наступить в какую-нибудь лужу мазута, вытекшего из случайной повозки. Вокруг беззаботно сновала всё та же ребятня, задорные крики немного раздражали, в целом не отвлекая от мыслей. Но один крик выбился из ставшего привычным гомона. – Каччан! Подожди! – Катсуки инстинктивно обернулся и едва успел подхватить бегущего со всех ног и неудачно споткнувшегося Изуку. – Куда несёшься, дурень? Давно носом снег пахал и соскучился? – раздражение в голосе совершенно не соответствовало мягкому теплу, разливающемуся в груди от прикосновений к Изуку. Тяжесть его тела отдавалась приятной истомой. – Я… Я хотел тебя догнать… – Изуку заикался и что-то неуверенно мямлил, отчего его речь можно было разобрать только прижавшись к нему вплотную. – Поблагодарить за тот случай хотел… Ну, ты помнишь, – к концу фразы его голос совершенно стал похож на шёпот, а щёки покрылись стыдливым румянцем. Катсуки не сразу понял, о чём речь, он слишком засмотрелся на Изуку, завороженно разглядывая редкие пушистые снежинки на его ресницах. Но упоминание же «того случая» заставило всю кровь разом прилить к лицу и к низу живота и вспомнить постыдное рукоблудие в туалете, о котором, конечно, никто так и не узнал. – Ничего такого. Я просто помог, вот и всё, – ему не особо хотелось думать о произошедшем, а потом с трудом добираться до дома со стояком в тугих форменных штанах. Изуку кивнул, видя, что это не лучшая тема для разговора, и робко улыбнулся, отстраняясь. Катсуки едва успел остановить себя, потому что руки сами потянулись к приятному теплу, которое не хотелось выпускать из объятий. Между ними повисла неловкая тишина, нарушаемая лишь гомоном детей, Изуку мялся, не зная, как продолжить разговор, кусал губы и рвано вдыхал, тут же выдыхая, будто хотел что-то сказать, но никак не мог решиться. – Хватит мяться! Что тебе нужно? – не то, чтобы Катсуки куда-то торопился, но запах яблок дурманил, а привычная уже робость сейчас раздражала, и противоположные чувства смешивались в одуряющий коктейль. И Изуку всё же решился, он оторвал взгляд от заснеженной дороги и посмотрел в красные глаза напротив, пунцовея сильнее, чем до этого. – Я бы хотел отблагодарить тебя и пригласить в гости на Рождество… – дрожащий голос становился всё тише, а лицо всё краснее. Катсуки сначала подумал, что ослышался, он окинул Изуку взглядом, полным недоумения и недоверия. Всё это больше походило на глупую шутку, но уверенность в зелёных глазах говорила об обратном. Это не шутка, и Изуку имел в виду именно то, что и сказал. – Ты пытаешься позвать меня на свидание? Серьёзно? – Катсуки не знал, что делать в подобной ситуации. Его никогда не звали на свидания, даже в планах на жизнь он никогда почему-то не задумывался о подобном, пребывая сейчас в полнейшем замешательстве. Но поход в гости к Изуку означал знакомство с его матерью, а это уже больше походило на сватовство. К такому Катсуки точно не был готов. – Ну уж нет, в гости я к тебе не пойду. Это всё же семейный праздник. В глазах Изуку мелькнула грусть, он опустил голову, лепеча под нос извинения, и развернулся, чтобы уйти. И Катсуки поддался мысли, что свидание – это не самая плохая идея, надеясь, что не пожалеет об этом решении. – Я не отказывался, Деку. Всего лишь сказал, что против того, чтобы пойти в гости. Но мы могли бы в канун Рождества сходить на озеро в парке, недалеко от восточных ворот. Слышал, что лёд уже почти встал, и его как раз обещали расчистить к праздникам, – он почувствовал, что краснеет от своих же слов. Теперь Катсуки звал Изуку на свидание и понимал чувства неловкости и стыда, которые тот испытывал. Этот сияющий взгляд он не забудет никогда. Изуку обернулся и улыбнулся так беззаботно и счастливо, что у Катсуки всё замерло в груди, а в голове поселилась гулкая пустота. – Конечно, я согласен, Каччан, обязательно сходим! Уверен, будет очень весело! – голос из забитого и дрожащего стал звонким и задорным, буквально звенящим, переливающимся колокольчиками. Катсуки был заворожен, не мог оторвать взгляд от такого Изуку, хотел подойти и обнять, коснуться этих тонких губ своими и сцеловать с них эту счастливую улыбку. Это было похоже на наваждение, но оно никак не желало рассеиваться, только сильнее утягивало в свои сети. До дома они шли вместе, вдвоём, как и хотел Катсуки, любовались падающим снегом, медленно опускавшимися на землю сумерками, смеялись и рассказывали друг другу смешные истории из детства так свободно, что казалось, будто они были знакомы давным-давно. Вся неловкость куда-то исчезла, испарилась после первой лучезарной улыбки. Катсуки проводил Изуку до самых дверей его дома, не хотел отпускать, очарованный атмосферой, что тот создавал, но всё же отпустил, на прощание погладив его руку и тут же отворачиваясь, чтобы не выдать своего постыдного смущения. Только дома за обеденным столом Катсуки обдумал произошедшее, угрюмо стараясь прожечь тарелку взглядом и не показать любопытной матери внезапный румянец на щеках. Свидание. Настоящее свидание. Они с Изуку пойдут на свидание. Катсуки совершенно не представлял, что полагалось делать на свиданиях. Знал, что двое людей просто весело проводят время, общаются, дарят друг другу подарки, но на этом его познания заканчивались. Дни до рождества текли слишком медленно, Катсуки едва не извёлся, пытаясь придумать, что можно подарить Изуку, о чём с ним можно поговорить, но больше всего выматывало ожидание неизбежного. И всё же Катсуки решился. Во время перемены он подошёл к Киришиме, увёл его подальше ото всех и спросил, что можно подарить омеге на Рождество. Конечно, сообразительный товарищ мгновенно отреагировал задорным смехом и дружественными похлопываниями по плечу. – Друг, если ты об Изуку, хотя я уверен, что ты о нём, то подари... Постой, он же шьёт, помогая матери, верно? Значит, отталкивайся от этого! – Киришима говорил с уверенностью и задором, он действительно хотел помочь и понимал, о чём говорил. Где-то в глубине души Катсуки проникся к нему благодарностью, хотя старался и не показывать этого. Но Киришима понял его и без слов, улыбнулся шире и просто вернулся в класс, оставляя наедине с мыслями, за что Катсуки был безмерно благодарен. Он глядел в окно, невольно наблюдая за кружащимися снежинками, падающими на сугробы, и думал. Во дворе бесились одноклассники, проносились повозки, по улицам сновали нарядные прохожие, то и дело заглядывающие в магазинчики и лавки в поисках подарков своим близким. В городе наверняка был магазин ремёсел, именно оттуда и следовало начать поиски. Катсуки едва смог отсидеть на уроках положенное время, охваченный странным и непривычным предвкушением, всё время поглядывал на Изуку, перехватывая его ответный взгляд и замечая какую-то непривычную усталость в его глазах. Катсуки нервничал, хмурился и поджимал губы, разглядывая синяки под глазами Изуку, но тот лишь ободряюще и обезоруживающе улыбался, одной этой улыбкой заверяя, что всё хорошо и волноваться не стоит. Хотелось подойти к нему, обнять и убедиться, что все действительно в порядке, но Катсуки настойчиво отгонял эту мысль, пытаясь сосредоточиться на лекции. А сразу после неё Изуку так быстро убежал, что выспросить хоть что-то у него не представлялось возможным, и Катсуки вернулся к первоначальному плану. Он планомерно обходил ремесленные лавки, продавцы лишь пожимали плечами на немного грубые просьбы помочь с выбором подарка, но лишь одна сердобольная женщина посоветовала обратиться к её знакомому. Потрёпанная временем лавка старьёвщика и её не менее потрёпанный жизнью владелец, по запаху – омега, совершенно не производили должного впечатления на Катсуки. Владелец был и продавцом, и зазывалой – очевидно, дела у него шли не очень хорошо, но он не отчаивался и очень обрадовался новому покупателю. Зато внутри лавка напоминала небольшую страну чудес – старинные книги и карты, гравюры и статуэтки создавали мистическую и таинственную атмосферу, очаровывая с порога. В голове Катсуки промелькнула мысль, что уж омега-то точно сможет помочь с подарком для такого же омеги. С этой просьбой он и обратился к владельцу. – Конечно, молодой человек, мне кажется, я знаю, что вам нужно, – голос был очень мягким и бархатным, окутывал и умиротворял, и Катсуки подумал, что именно таким голосом должен обладать повидавший жизнь омега с семьёй – пронизанным ненавязчивой нежностью и заботой. Наверное, Катсуки напомнил ему кого-то из детей. Прошло всего несколько минут, и мужчина вернулся с небольшой, чуть потрёпанной книгой в ничем не примечательной обложке. На ней едва угадывалась немного затёртая надпись «Механика современного костюма». Пожилой владелец лавки улыбался и заверял, что эта книга точно понравится человеку, занимающемуся шитьём одежды, и Катсуки не мог ему не поверить. Он бережно завернул книгу в небольшой кусок материи, предложенной для упаковки, и выложил за книгу считанные гроши – именно столько запросил мужчина, ссылаясь на то, что эту книгу всё равно никак не удавалось пристроить в добрые руки сведущих людей. Захудалая холщовая тряпица совершенно не подходила для обёртывания подарка, поэтому Катсуки дал себе слово обязательно найти дома что-нибудь понаряднее или, на крайний случай, срезать с платья матери кусок кожи. С неё не убудет – этих платьев и без того в шкафу слишком много завалялось. Вечерело, приходилось идти быстрее и под ноги глядеть усерднее, дабы не вляпаться в лужу чего-нибудь чёрного да дурнопахнущего. Но всё же до дома Катсуки добрался без приключений, достал книгу из свёртка и пролистал, пытаясь понять, о чём она, но потерялся в схемах, рисунках и мудрёных узорах, начиная понимать, почему книга предназначалась портным – для простого обывателя все эти схемы напоминали устройство мифического вечного двигателя, то есть были совершенно непонятны, хотя и интересны. Более нарядная обёртка всё же нашлась, книга была упакована и обвязана первой попавшейся под руку бечёвкой, и до поры оставлена лежать на полке рядом с учебной литературой. Разглядывая книгу, Катсуки задумался о том, не приложить ли к подарку ещё и Рождественскую открытку, но, увидев цены** на оные, совершенно растерял весь свой запал, мысленно пообещав подарить её потом, когда появятся деньги и… Когда у них всё, возможно, получится. Дни текли медленно, как приторный сахарный сироп, даже чересчур медленно, люди готовились к праздникам, даже городской каток, о котором говорил Катсуки, уже залили, и теперь там резвилась вся местная детвора. Последний урок. Как всегда весёлый Тошинори, объяснявший материал и успевавший вставлять познавательные или уточняющие ремарки. Иногда его громкий голос становился тихим, почти заговорщицким, и тогда все ученики прислушивались, немного наклоняясь вперёд, готовые с жадностью ловить каждое слово, будто учитель рассказывал им какую-то сокровенную тайну. Зачастую так и было, Тошинори любил делиться информацией о новинках в мире науки, о которых ещё почти никто не знал. Как и всегда, глаза Изуку сияли восторгом, и Катсуки почти неслышно скрипел зубами, снедаемый каким-то премерзким и тёмным чувством. Отчаянно хотелось подбежать к Изуку, перекинуть его через плечо, без лишних слов унести на это чёртово свидание, всучить подарок и просто смотреть, как зелёные глаза наполняются тем же самым внутренним светом радости и восторга, что и сейчас. Последний на сегодня звонок, Катсуки одним слитным движением смахнул тетрадь в потрёпанную заплечную сумку и с трудом подавил желание немедленно подойти к Изуку и поторопить его, напоминая о сегодняшнем мероприятии. От нетерпения пальцы добела стискивали кожаный ремешок сумки, а недобрый взгляд уже должен был прожечь в Изуку дыру. Но, наконец, он попрощался с учителем Тошинори, робко и немного дёргано кивнул Катсуки, выходя из классной комнаты. От сладостного предвкушения не осталось и следа, между ними повисло смутное напряжение, которое не отпускало и по дороге к катку. Но всё же беззаботно снующие по улицам люди и запах праздника, витавший в воздухе вместе с ароматом яблок, сделали своё дело – Изуку и Катсуки смогли расслабиться и даже перекинулись парой тривиальных фраз о погоде и планах на выходные. Дорога к парку потерялась среди невысоких деревьев, петляла по переулкам и узким улочкам. И если в центре города было относительно тепло из-за нескольких фабрик, то на окраинах было действительно морозно, и Изуку зябко поёжился, пряча замёрзшие руки в карманы сюртука. Само озеро было заметно издалека и примечательно шумом и криками детей. Только сейчас Катсуки подумал, что это место – не лучшее для первого свидания, но уже было поздно что-то менять. Да и Изуку ускорил шаг, мгновенно забывая о холоде, очарованный ярким светом фонарей и мельтешением толпы. Оставалось только взять коньки на прокат у сухонькой старушки неподалёку, закрепить на ботинках потёртые кожаные ремешки и смело выходить на лёд, выполняя несложные фигуры. Конечно, здесь катались и настоящие профессионалы, но они держались особняком, разучивая новые движения и похваляясь своим мастерством. Катсуки стоял на коньках довольно уверенно, когда-то он катался с матерью, но это было слишком давно. Лёд под ногами был не совсем гладким, где-то уже исчерченным коньками, кое-где вода замёрзла неровными волнами, и можно было легко упасть, и Изуку почти сразу постарался это сделать. Он вообще с трудом стоял на коньках, отчаянно цепляясь за рукав сюртука Катсуки, с сосредоточенным и красным от стыда лицом пытался правильно поставить ноги, оглядываясь на проезжающих рядом людей, и тихо пыхтел. В тот момент Катсуки ещё раз успел проклясть себя за столь неудачный выбор. Изуку, наверное, просто постеснялся отказаться, не хотел показаться слабым или неумехой, и теперь мучился, пытаясь не выглядеть глупо. Но в какой-то момент Катсуки показалось, что это, возможно, даже немного мило. Он обхватил рукой талию Изуку, придерживая и не давая упасть, показал, как правильно поставить ноги, и покатился спиной вперёд, ведя за собой и показывая, как нужно двигаться. И спустя пару кругов и несколько попыток Изуку упасть и пропахать носом лёд, он начал довольно уверенно кататься и счастливо улыбался, рассекая по катку вместе с Катсуки и не отпуская его руку. Хотелось, чтобы это свидание не заканчивалось, даже шумные люди вокруг уже не так раздражали, Катсуки любовался изящными, отточенными движениями Изуку и не мог поверить, что буквально пятнадцать минут назад он едва стоял на коньках, а его ноги так и норовили разъехаться в стороны. В душу закралось сомнение, но Катсуки просто отмахнулся от мрачных мыслей, отдаваясь целиком и полностью чарующей атмосфере и звонкому смеху Изуку. Щёки покалывало от мороза, но на это можно было легко закрыть глаза, стоило увидеть сияющие глаза Изуку и ощутить тепло его руки. Но с наступлением сумерек холод всё же взял своё, люди стали расходиться по тёплым домам, чтобы выпить кружечку чего-нибудь горячительного. Катсуки озябшими руками с трудом отцепил коньки от ботинок, помог Изуку, и они вместе направились в сторону центра. Вновь молчание, которое на сей раз не было неловким, скорее умиротворяющим и настраивающим на нужный лад, и Катсуки задумался о том, где и как лучше всего подарить подарок. На глаза попалось сухое старое дерево, ветки которого были увешаны пёстрыми лентами – считалось, что если повесить здесь свою ленту, то можно не переживать насчёт благополучия в следующем году. В его голове промелькнула мысль, что это место – если не идеальное, то весьма близкое к таковому. Изуку не смог скрыть удивление и смущение, когда Катсуки подвёл его к этому дереву, взял за руку и просто развернул к себе лицом, доставая из сумки заветный свёрток и с почти незаметной улыбкой вручая его. На самом деле улыбка эта далась Катсуки с трудом, он боялся, что прогадал с подарком, но сейчас, когда Изуку, преисполненный предвкушения, развернул свёрток, и на его лице отразился искренний восторг, можно было сказать совершенно точно – книга однозначно пришлась ему по душе. Катсуки с довольной улыбкой улавливал каждую яркую эмоцию на его лице и с трудом подавлял желание коснуться покрасневшей щеки, огладив подушечкой большого пальца россыпь веснушек. Наконец, Изуку смог оторваться от книги и горячо поблагодарил Катсуки, глядя в красные глаза именно с той самой теплотой, внутренним светом, о которых так сильно мечталось. Он аккуратно положил книгу в свою сумку, доставая взамен свой подарок. Небольшая кожаная заплечная сумка, вышитая шестерёнками и узорами из другой, более тёмной и плотной, кожи. Именно такая, о какой и мечтал Катсуки. Такие сумки были очень дорогими – делать их было затратно и трудоёмко. Теперь-то он понимал причину утомлённости и вялости Изуку, наверняка он сутками трудился над созданием этого шедевра, ничуть не уступавшего работе портных-мастеров. У Катсуки просто не было слов, он принял сумку, скомкано поблагодарил и засунул в свою старую. Сначала Изуку, наверное, подумал, что его подарок не пришёлся по вкусу, занервничал, обеспокоенно оглядывая Катсуки, но улыбка на лице и блеск красных глаз были красноречивее любых, даже самых громких и лестных слов. Многочисленные прохожие с интересом оглядывали двух молодых людей, обнимающихся под пёстрым от лент деревом. От столь откровенного проявления эмоций Катсуки кашлянул, привлекая внимание Изуку, отстранился и отвёл взгляд, подталкивая его в сторону тропинки, ведущей к дому. Теперь молчание между ними было скорее полным неловкости, чем умиротворяющим. Почти всю оставшуюся дорогу Катсуки невольно поглядывал на Изуку, подмечая слишком яркий румянец на его щеках и робкие ответные взгляды. Нельзя было отрицать очевидный факт – их тянуло друг ко другу, как разные полюсы магнита, до искр перед глазами и назойливого желания быть как можно ближе. Рука сама потянулась к ладони Изуку, их пальцы соприкоснулись, и Катсуки резко выдохнул от волны мурашек, пробежавшей по позвоночнику, с улыбкой отмечая, как вздрогнул и ещё сильнее покраснел Изуку. Это стало для них спусковым механизмом. Дальше всё было, как в тумане. Полумрак, трепет длинных ресниц и щёки, красные то ли от стыда, то ли от холода, одно на двоих горячее дыхание, мягкость тонких губ и влажные касания языков, сначала робкие, неуверенные, но вскоре ставшие всё более полными и чувственными. Первый стыд отступал, губы соприкасались всё увереннее, пальцы переплетались, обмениваясь теплом. И Катсуки, и Изуку было абсолютно плевать, что подумают прохожие, в этот момент они существовали только друг для друга. И весь мир существовал только для них.