Адюльтеры

Ваня разматывает длинный шнур чёрного гладкого фена и втыкает штекер в розетку, смотря на своё отражение со злобной ухмылкой: горячий поток воздуха стремительно бьет в лицо, Ваня прикусывает сухие бледные губы. Встряхнув копной чёрных сырых волос, она подставляет корни под поток воздуха и жмурится блаженно, пока не чувствуя напряжения: липкие отголоски сна прокатываются по спине спиралью, по каждому позвонку разбегаясь с электрическим разрядом — Ваня расчесывает волосы, стараясь их не укладывать — лёгкая волна прядей падает на плечи. Ваня небрежно перебирает почти сухие волосы жёсткой расческой и откладывает её в сторону: направляет поток теплого воздуха себе в лицо и жмурится, словно хитрая лиса. Ветер с Востока разгоняет чёрные каскады волос назад, на голые плечи: Ваня ухмыляется снова — щелкает кнопкой фена и, отложив его в сторону, прихватывает телефон со стиральной машины, твёрдой походкой победителя направляясь в спальню. За пластиковым окном Ваня видит, как могучий ветер гнет хлипкие ветви тополей, склоняя их к верхушкам серых коробок домов — улыбается, вытягивает из массивного дубового шкафа вешалку с кожаной курткой и чёрным шерстяным платьем. Натягивая на себя привычными движениями чулки с кружевной отделкой, Ваня подтягивает их до предела и смотрит на своё отражение — обнажённое женское тело в одних чулках больше не вызывает в ней бурю эмоций. Ваня цепляет нижнее бельё из лёгкого декоративного кружева и натягивает сверху шерстяное чёрное платье чуть выше колена — не осматривая себя сверху-донизу, Ваня накидывает на плечи кожаную куртку и, прихватив телефон и сумку, идёт в прихожую: с туалетного столика привычным взмахом руки хватает тюбик алой матовой помады и рисует себе вскользь идеальный силуэт губ. Застегивая высокие сапоги почти под самую кромку платья, Ваня убирает телефон в карман, уже в предвкушении уличного мороза ежась от ужаса — закрывая квартиру, Ваня роется в сумке и выдыхает удовлетворённо — кошелёк на месте, деньги при себе. На улице, обхватив себя руками, Ваня вызывает такси и зевает, натирая покрасневшие глаза: перед туманным взором, пока накрапывает мелкий серый дождик, стоят картины сна — Ваня помнит их смутно, но твёрдо помнит — «сначала поймал — затем отпустил, а потом поймал снова». Ей становится не по себе, она чешет левую бровь и заскакивает под козырёк подъезда, чтобы цепкие лапы разошедшегося дождя никак не смогли её достать. Такси подъезжает минут через двадцать — тогда, когда от околения Ваня уже стучит зубами и растирает покрасневшие ладони, закинув сумку на сгиб локтя. Таксист подмигивает, оглядев её дрожащие колени, и Ваня думает, что поездочка выйдет ещё та… *** Илья никогда не выражается матом — он всегда собран, точен, холоден и, можно сказать, расчётлив. Все решения своих авторитетов он воспринимает безропотно, молча — сегодня, по решению тренерского штаба «Спартака», он сидит на скамье, пока остальные суетятся и носятся по полю. Погода на редкость паршивая — мелкий дождь попадает даже под козырёк трибуны, Илья жмурится и смотрит на свои голые мускулистые колени — конечно, ему хочется тоже бегать с остальными, крутить мяч носком ноги, обводить мнимых соперников и забивать голы — он и так слишком много пропустил, пока был на своём условном «больничном», а сейчас тренер велит не «перетруждаться»? Илья не позволяет себе фыркнуть — он выше этого настолько, насколько позволяют моральные устои: он молча поджимает сухие губы и смахивает с лица капли серого дождя. Тренировка началась с раннего утра, уже в половину шестого утра Илья целовал Иллариона в висок, по-супружески нежно обнимал на прощание Диану и взваливал на плечо сумку с формой и бутылкой воды. Илья делает пару глотков воды — больших, методичных, каких-то даже пустых — сжимает прозрачную бутылку в руке, жилистыми пальцами обнимая горлышко с голубизной. Все, что ему взаправду после травмы остаётся — сидеть на скамье запасных и даже в тренировках не принимать участия. Эта мысль угнетает, Илья хмурится, глядя на бутцы на своих статных ногах — дует порыв холодного северного ветра, Илья грустно и устало шмыгает носом и глядит в пасмурное небо — осень разыгрывается. Илья вздыхает натяжно, когда к нему подсаживается улыбчивый Рома, мысленная каша в голове начинает остывать. — Чего грустишь? — улыбается Рома, похлопав его по сильному плечу широкой гладкой ладонью. — Не грущу, — Илья всегда был не очень эмоциональным, и даже сейчас, в неопределенный период осенней хандры и депрессии, Илья не чувствует ничего, кроме неприятной прострации — пустота внутри глаз, зелёных омутов с токсичной нефтью, пустота внутри тела и души; Илья всерьёз задумывается, глядя на жухлую пожелтевшую листву на тополях, что у Бога тоже бывают периоды грусти. — Рамина вчера обмолвилась, что Диана решила сделать ремонт в спальне? — Рома не сует нос не в своё дело, но почему-то, вспомнив броское лицо незнакомки с его сыном на руках, Илья думает именно так. И обвинить в этом Рому он тоже хочет именно так — броско, с искусанными губами, с хмурым искушенным взглядом. — Да, знаешь, решила. И я даже сам не могу разобраться, говорить Рамине спасибо или нет, — задумчиво говорит он мрачным голосом, Рома смеётся, перешнуровывая бутцы. — Смените обстановку, ночи станут… — Рома запинается и со смехом выдаёт. — Ярче! Илья морщится, словно обожженный о слова друга — перед глазами все ещё стоит мрачный броский взгляд незнакомки: Илья не может понять — откуда ей, такой чужой и чёрной, появиться в его мыслях? Он складывает руки на груди, словно в молитве. — Куда уж ярче, — он желчен, он высокомерен, он… Надменен: Рома привык, что Илья всегда говорит так, будто может убить тебя одним взглядом — ведь он может и правда. Рома примирительно поднимает руки, смеясь тепло и по-доброму: — Не кисни, братан. Все наладится, — говорит он с выдохом. — А я и не говорил, что у меня все плохо, — огрызается Илья, когда Рома хочет вернуться на поле: он останавливается, уже сделав шаг на ярко-зеленый газон, и машет Илье рукой: — Но у тебя такой вид! В четыре часа вечера, когда тренер великодушно дает отмашку с легкой руки, все собираются домой: Илья суетно убирает недопитую бутылку воды в сумку, где лежит маленький томик ветхого завета и форма, так и не пригодившаяся ему сегодня — набирает простой номер какого-то случайного такси и ждет, выйдя из спортивного комплекса на улицу. Осенью вечереет быстро, и после дождя небо всегда с рваными тучами — сегодня они чрезмерно желты, Илья видит в прозрачных блеклых лужах свое отражение и, продиктовав адрес, убирает телефон в карман с понурым видом. Дует северный ветер, сокомандники проходят мимо, расходятся по парковке к своим машинам, и Илья жалеет, что его родной «Нисан» сейчас стоит в ремонте — меняют двигатель. Конечно, легче было бы купить новую машину, но Илья всерьез полагает, что можно еще починить старую вещь, чем покупаться на новую — он поджимает губу, убирает побелевшие покрасневшие руки в карманы дутой стеганой куртки и выдыхает перед собой сизый пар — прохладно. Минут через пятнадцать к спортивному комплексу, когда отъезжает Рома, подваливает желтая машина с шашками — такси для Ильи: он не машет Роме на прощание, садится в салон, негромко и сдержанно хлопнув дверью, убирает сумку в сторону и тут же пристегивает ремень. Шею трет золотая цепочка крестика, Илья сглатывает, натянув ее на кадыке, и заунывным похоронным голосом начинает: — Мытищи, дом… Водитель выводит машину с парковки, то и дело стреляя через зеркало заднего вида в Илью очень метко — Илья делает вид, что не замечает: он слишком устал от такого долгого бездействия, чтобы вестись на восторги своих поклонников — он свято верит, что без работы в команде его не за что ценить, перед ним не за что преклоняться и слепо верить в то, что он хороший. Илья прислоняется лбом к стеклу и закрывает глаза — поездка обещает быть долгой. И в самом деле — машина движется по проезжей части слишком медлительно, будто водитель осознает ответственность перед тем, кого везет — Илья хочет закатить глаза, но понимает, что тяжелые веки опущены. Его зеленые глаза, так полные сейчас грустью и тоской, не видят ничего, кроме темноты — Илья хочет верить, что в этой темноте он сможет найти дорогу к дому, дорогу к своей семье и близким, дорогу к своей команде, дорогу к своей карьере. Но пустота продолжает быть лишь пустотой — ее невозможно заполнить, как прожорливая пиранья, она съедает все вокруг себя, что бы туда не засыпали, какую бы приправу не добавляли. Серая лента дороги уводит такси все дальше и дальше от столицы страны, меркнут московские огни, и Илья со слабым прищуром смотрит на желтое небо, где черные облака обрывками катятся к почти не видному диску солнца. Илья выдыхает, на грудь словно давит что-то, будто бы предчувствие беды, но Илья упорно отгоняет от себя назойливые мысли, ставшие в миг слишком громкими для него одного — убирает руки в карманы штанов, нащупывает телефон и, вытянув его, набирает номер Дианы. Пока едет машина, пока Илья уставшими глазами скользит по ровному шоссе, в трубке слышатся только длинные гудки — Илья настораживается, но не спешит паниковать: может, просто уснула на диване вместе с Илларионом, как обычно — Илья пытается себя успокоить, убирая телефон на место, но липкая тревога растекается по позвоночнику так стремительно и быстро, что становится не по себе. Когда такси почти подъезжает к нужному дому, по спине у Ильи бегут мурашки — он хватает сумку, кидает водителю с недопониманием на лице пару купюр и, сказав четко и холодно «Сдачи не нужно», выпрыгивает на улицу — тревога бьет его в лицо вместе с каплями начинающегося ливня — Илья сглатывает. В минутной тишине, пока расходится из дождя феноменальный ливень, Илья успевает перевести дыхание — крепче стискивает пальцы на ручке сумки, делает смелый шаг к своему дому, за трехметровым забором которого ничего не видно. Как обычно. Желтое небо оттеняет все вокруг, в куцых отражениях луж Илья внезапно для себя замечает открывающиеся двери ворот — сначала он моргает, затем поджимает губу с какой-то ненавистью. Из открытой двери показывается сначала стройная нога в черном сапоге, затем край намокшего моментально шерстяного платья, а затем и сама она, та самая незнакомка — ее губы алые, алые, как тряпка, которой машут перед лицом у быка — и Илья чувствует, что ее губы для него — та самая красная тряпка. Он помнит ее имя, он до сих пор помнит ее имя и сейчас удивляется этому — ведь должен был забыть, в чем проблема? Ваня не закрывается от дождя, и Илью поражает это — она осторожно прикрывает за собой дверь и останавливается, подняв голову к желтому небу — в ее красных губах Илья видит свои, в ее зеленых болотных глазах Илья видит свои, в ее расслабленной, но в то же время напряженной позе Илья видит свою — во всей этой девушке Илья видит свое отражение. Видит! И ужасается этому. Буквально считанные секунды пролетают перед глазами — она взмахивает черными намокшими ресницами, откидывает с плеч кудри мокрых черных волос и, выдохнув полной грудью, опускает голову медленно, с ленцой — Илья смотрит точно в ее глаза. — Илья Олегович, — не двигаясь с места, пока ливень стучит по асфальту, пока вода пузырится в лужах, нескромно и твердо говорит Ваня. — Ваня, — Илья сам не знает, зачем назвал ее по имени, но все же двигается по направлению к воротам собственного дома, и только сейчас его настигает осознание — она опять была в его доме, она опять прикасалась к его сыну, она опять говорила с его женой. Илья хмурится, замерев в метре от Вани. — Всего доброго… — только говорит Ваня, собираясь уходить: во всем ее образе, во всем утонченном силуэте Илья видит свое отражение, видит, как она устала, видит, как она терпит все, что происходит вокруг, да еще и улыбаться успевает при этом — устало, правда, но кого волнует, не так ли? — Подождите, — Илья не мнется, его голос тверд и резок всегда: Ваня бросает на него броский взгляд через плечо — сырые черные волосы отхлестывают ее щеку с поворотом головы. Алые губы приоткрыты, Илья видит пар, который она выдыхает. — Да? — Ваня вскидывает черные брови, и Илья про себя отмечает ее непосредственность — линия бровей неровная, они густые и черные, словно мрак в его ночных кошмарах — она естественна. И ее алая губная помада бесит его — он понимает это сейчас. Порывшись в сумке, задев рукой томик ветхого завета, Илья, проскользнув взглядом по своему обручальному кольцу, выуживает из сумки пачку влажных салфеток и протягивает ее Ване: — Эта помада Вам не идет. Слышен стук капель об асфальт, слышны движения машин с проезжей части, слышно, как у Вани не бьется сердце — Илья тоже не слышит своего: он не может взять в толк только одного — почему эта до жути похожая на него женщина начинает его раздражать всем своим видом? Алая губная помада его бесит. — Это выражение лица Вам не идет, — ее голос мелодичен, ее голос слышится очень уставшим и надломленным: Илья ловит себя на мысли, что хочет разобраться в причине такой интонации, такого звучания — что? Что с Вами случилось, что Вы так вздыхаете? Илья хочет съязвить в ответ, но Ваня, не дождавшись, уходит, звонко цокая каблуками по сырому асфальту — вода струится мимо бортиков тротуара, желтое небо над головой не гремит от грозы, но в голове у Ильи сверкают молнии. Ее силуэт быстро растворяется за поворотом, а Илья, направляясь домой, думает, что его бесит алый цвет ее помады — он заваливается в прихожую и скидывает сумку с плеча, она падает на пол с грохотом. — Илья! — осуждающе тут же откуда-то сверху говорит Диана: Илья поднимает широко распахнутые глаза вверх — она стоит на лестнице, одной рукой придерживая Иллариона, а другой держась за поручни. — Привет, любимая, — говорит Илья и понимает, что голос его звучит чрезмерно «дежурно», не по-настоящему, искусственно — Илья не ужасается, лишь с любопытством отмечает это про себя. — Я скучал, — и опять — словно выстрел — равнодушие и приевшиеся фразы. Илья кладет пачку салфеток на туалетный столик у зеркала и расшнуровывает свои кроссовки. — Как дела на тренировке? — сердабольно интересуется Диана, спускаясь с лестницы, треся черной копной роскошных волос. Она так хороша сегодня — по-домашнему мила и только его, только Ильи — но он без ужаса и снова с каким-то равнодушным любопытством подмечает это самому себе. — Все хорошо, все целы и живы. Тренер распорядился о временной отставке, так что пока я могу только посещать тренировки, а не принимать в них участие, — говорит он сухо, педантично ставя кроссовки на полку для обуви. — Оу! — раздосадованно восклицает Диана, как истинная хорошая жена, опечаленная неудачами своего мужа. — Не переживай так! — она вскидывает аккуратные тонкие бровки, Илларион счастливо смеется, заметив отца. — Кто тут у нас? — Илья не вымучивает из себя улыбку, ради сына он готов на все, что угодно: он перехватывает его с теплых рук Дианы и на секунду задумывается над тем, что тепло ее рук больше не будоражит его, как раньше. — Скучал, солдат? — Илья улыбается сыну между делом, крутя в голове эту прискорбную и вместе с тем совершенно холодную мысль. — На ужин твоя любимая запеканка, — радостно говорит Диана, смотря любовно на профиль Ильи. — Хорошо, — кивает тот, даже не повернувшсь в ее сторону. На его языке вертится тысяча и один вопрос насчет знакомой незнакомки с бесящей алой помадой, но он сдерживает их, понимая, что Диана все сама ему выложит. — Тогда на кухню, да? На кухню, солдат? — он подмигивает Иллариону, смеясь, пока сын треплет его сырые насквозь волосы. — Господи, там ливень?! — ужасается Диана, когда Илья снимает с плеч куртку с неловкостью, одной рукой пытаясь удержать в объятиях Иллариона. — Да-а… — на выдохе говорит Илья и только сейчас вспоминает, что знакомая незнакомка была одета в обычную кожаную куртку — холодно, непрактично, сыро и мерзко — тем паче, она может быстрее заболеть, а это ему даже на руку — перестанет показываться в его доме. — Боже мой! — набожно восклицает Диана, хватаясь за голову. Илья задает ей вопрос глазами, мол, что? Диана морщится от неудовольствия. — Я отправила Ваню под дождь! Го-о-о-осподи… Илья с усмешкой понимает, что сейчас Диана плавно перейдет к теме ремонта, а потому, повесив куртку на крючок, идет на кухню, обнимая Иллариона. — Предствляешь!.. — с важным видом начинает Диана ему в спину: Илья думает, что «ее» алая помада его бесит. *** Ваня задумчиво смотрит на полку с огурцами в супермаркете у своего дома и чешет подбородок продрогшей побелевшей рукой — не знает, зачем вообще тут стоит. В голове крутится фраза Ильи Кутепова: «Эта помада Вам не идет», — Ваня проводит кончиком пальца по приоткрытым губам и смотрит на яркий алый след на коже пальца — помада как помада, какие могут быть проблемы? Пока накладывает в полиэтиленовый мешок огурцы, не задумываясь, зачем ей они вообще, на автомате продолжая что-то делать руками, Ваня думает, что чета Кутеповых странная сама по себе: красавица-умница-жена, милаха-сын и нелюдимый хмурый отец. Этот контраст бельмом стоит в глазах, но Ваня помнит мрачный взгляд Ильи — она одергивает себя мысленно — Илья Олегович. — Эта помада Вам не идет!.. — бурчит Ваня, остановившись у полки с помидорами — она берет в руку ярко-красный томат и вертит его со всех сторон, пристально разглядывая, а затем, в сердцах и от переизбытка чувств, сильно сжимает ладонь в кулак. Лопается набухший томат, семечки и прозрачный красноватый сок летят на платье, летят на куртку, летят на колготки и сапоги, на прилавок, на мешок с огурцами — Ваня слизывает с губ каплю томатного сока и сглатывает, глухо закашлявшись. Ей никогда прежде не говорили, что цвет помады ей не идет — обычно все мужчины в ее окружении вообще не смотрели на ее лицо, не смотрели на ее губы — пропускали поцелуи мимо, и Ваня привыкла к этому. Она вздыхает, отряхая руку, и сейчас ловит себя на мысли, что жалеет об упущенной пачке влажных салфеток — сейчас бы они очень пригодились. Ваня кладет раздавленный томат обратно, шустро забрасывает его остальными помидорами и, выдыхая, цокает каблуками подальше от проблемного прилавка — заруливает в отдел сладкого и только хочет выдохнуть свободнее, как натыкается глазами на вино-водочный отдел. Горят ярлыки желтых и красных цветов — Ваня думает, что совсем не дурно будет спустить последние деньги на мешок огурцов и маленькую бутылочку вина по акции — она делает шаг к прилавку, облизнув губы. Ее алая помада бесит «его». Ваня уверенно берется за горлышко бутылки и тут же направляется к кассе. А потом возвращается за еще одной бутылкой… Дома, сняв с себя испачканную сырую одежду, она сбрасывает ее в корзину для грязной одежды, оставляет одну бутылку и мешок огурцов на столе и берется за штопор, нагишом присаживаясь на край стола и закидывая ногу на ногу. Только кромка белья и черные чулки греют — Ваня умело откупоривает бутылку и делает пару жадных глотков: желудок сводит от голода, но Ваня упорно продолжает подсовывать себе алкоголь вместо еды — она пьет на кухне до тех пор, пока стены не начинают потихоньку шевелиться перед глазами — алкоголь на пустой желудок очень быстро дает в кровь. Дает в голову. Лучше бы пулей дал в висок. Ваня отставляет пустую бутылку и берется за новую. «Эта помада Вам не идет»… Фраза проносится перед глазами, Ваня без зазрений совести и стеснения щелкает замком лифчика и, скинув его с тела, откупоривает вторую бутылку. Вечер предстоит долгим — долгим и мрачным, как и вся ее жизнь в последние годы.