Адюльтеры

До пятницы Ваня не выползает из дому совершенно никуда — покурить она выходит на лестничную клетку, чтобы в квартире не стоял такой явный запах перегара: стены родной квартиры кажутся ей ловушкой, из которой она не может сбежать уже вот несколько лет — все томит ее в предвкушении звонка от Дианы. Ровно в семь вечера Ваня, приняв душ и высушив волосы феном, стоит у стеклянных дверей шкафа с одеждой в своей мрачной спальне: как профессионал в сфере цветоведения, она прекрасно понимает, что расставлять акценты нужно было по-другому — не кричащие оттенки бордо и алых цветов отлично вписались бы в серо-коричневую гамму, но, увы и ах, в стенах спальни хочется только выть от одиночества и бросаться на эти самые стены. Ваня отлично помнит, что в восемь вечера у нее встреча с Романом Львовичем, который хочет оформить кухню по заказу жены — со вкусом и роскошью — это не претит ее убеждениям насчет выхода из квартиры, но кружевное белье привычными движениями Ваня все-таки натягивает с неохотой. Она прекрасно понимает, что с ней происходит что-то не то — за время с последней встречи с четой Кутеповых в Ване успело что-то щелкнуть — теперь она боится закрывать глаза и засыпать. Ей постоянно снится он. И ее помада его бесит. Ваня закрывает глаза, гибкой рукой застегивает небольшую молнию полупрозрачной блузы на спине и смотрит на свое отражение — ничего не евшая уже несколько дней, она успела осунуться лицом — скулы стали острее, круги под глазами выросли. Ваня вздыхает — нужно маскировать свой никчемный вид: она идет к зеркалу в прихожей, расчехляет пухлую косметичку темно-синего цвета и вспоминает о не расставленных акцентах. Мне нравится темно-синий — ей нравится тоже — цвет интриг, цвет равнодушия и одновременной чрезмерной страсти, цвет ненависти и созидания — этот цвет разрушает — как и любой оттенок синего, он холодный и неприступный, замкнутый, сосредоточенный на себе. Ваня вздыхает, щелкает молнией и высыпает на столешницу зеркала всевозможные бутыльки с косметикой — наносит на лицо базу, консилер, тональный крем, растирает все морщины и складки вокруг глаз, прокрашивает веко черными тенями, делает аккуратные жирные стрелки и вздыхает — молча берется за ярко-красную помаду. Ване не кажется, что у нее все хорошо — голова в последнее время кружится все чаще, из-за выкуренных и выкуриваемых сигарет становится порой трудно дышать, часто хочется пить холодную воду — Ваня успокаивает себя, что так бывает всякий раз, когда ей не удается играть по своим правилам. Ведь с самого первого дня встречи с Ильей Олеговичем стало понятно, что правила будет диктовать он, а не Ваня — она ухмыляется, моргает несколько раз, откладывает помаду в сторону и подкрашивает ресницы — они почти касаются густых черных бровей. Немного подумав, Ваня опускается на пуфик в прихожей, поджав обнаженные колени к груди — одергивает юбку-карандаш и жмурится, массируя виски пальцами — она устала, но на жизнь зарабатывать нужно — ей теперь даже не интересны разовые встречи с «заичками» из доставки суши или пиццы, ей не интересны охранники, не интересны Романы Львовичи, ей теперь уже ничего не интересно — интересно только следить за угасающим ходом игры, которую она невольно начала с Ильей Олеговичем. И ее бесит, что она может только сухо называть его Ильей Олеговичем — ее бесит, что для всех он хорош и примерный лапочка-семьянин, а для нее он — айсберг, который невольно всплыл перед ней, как перед Титаником, в гигантском океане жизни. Отбросив все предрассудки, Ваня думает, что сегодня точно сможет отвлечься — хватает со столика с зеркалом ярко-алую помаду, пачку сигарет, телефон и ключи — сталкивает все в сумку и, накинув куртку и ступив в невысокие кожаные сапожки на высоком каблуке, выходит из квартиры — на улице закуривает с благоговением и поглядывает на часы: семь двадцать вечера, пора бы озаботиться поиском такси до «Адмирала». Набрав нужный номер на сенсорной клавиатуре дрожащими от холода пальцами, Ваня выкидывает окурок в сторону и, притаптывая его маленькой аккуратной подошвой полусапога, говорит в трубку после долгих гудков: — Здравствуйте, машинку по городу можно? Ровно через пятнадцать минут за ней подъезжает желтая машина с черными шашками и горящей надписью «Яндекс» на объемном билборде — Ваня прыгает в салон на переднее сидение, пристегивает ремень и, скинув с плеч локоны черных волос, говорит таксисту адрес и начинает растирать колени. — Такая красивая, — кивает таксист, не отвлекаясь от дороги. — И уже занята, — в такт его словам врет Ваня. — Кем же? — заинтересованно таксист меряет ее оценивающим взглядом, Ваня одаривает его взглядом в ответ: симпатичный молодой человек, одетый по нынешней моде, с выбритыми висками и татуировкой на мощной шее — Ваня хмурится — он хорош, но об этом сейчас совершенно не думается. Стекла в машине тонированные, никто не видит, как гримаса на лице Вани из задумчивой постепенно становится равнодушной. — Футболистом, — говорит она, словно предлагая очередной вариант своей лжи. — Ого! — присвистывает паренек. — И как зовут? — Илья, — честно говорит Ваня — и это единственная правдивая вещь, которую она говорит за сегодня: он и вправду Илья, и, думает Ваня, она и правда сейчас занята только ним. И как выбраться из этой ловушки — совершенно непонятно. — А за какой клуб играет? — парнишка входит во вкус, Ваня внимательно пробегается глазами по салону, находит на приборной панели маленький бейдж «Владимир» и хмыкает. — Послушай, Вова, — она закидывает ногу на ногу с изяществом, не посадив ни единой затяжки на черных новых чулках — последних, что оставались в ее запасах. — Если мы едем в одной машине, это не значит, что я должна раскрыть тебе все тайны собственной жизни, верно? Владимир смущенно заливается румянцем и стихает — видно, что его энтузиазм заметно убавляется, несколько минут они едут молча. В салоне пахнет вкусными мужскими духами — Ване раньше такие нравились — но сейчас она отвлеченно смотрит в окно, почесывая правую бровь отросшим ногтем на мизинце. — А я за «Спартак» болею, — гордо и одновременно скромно декламирует Владимир — Ваня дергается, но виду не подает. — Любимый игрок — Зоба. — Кто, простите? — Ваня вскидывает красивые естественные брови, Владимир смеется, закручивая руль. На улицах сегодня подозрительно мало машин. — Ну, Зобнин, — поясняет Владимир тоном полнейшего участия, будто это Ваню способно вразумить — она все равно хлопает длинными крашеными ресницами, ни черта не понимая. — Лучший друг Ильи Кутепова, — хмыкает Владимир, видимо, усомнившись в уровне Ваниных познаний — она шире распахивает глаза. — Оу, — только и удается сказать ей напряженно. — Хороший игрок, молодой, надежда сборной, как я считаю, — продолжает разглагольствовать Владимир, смотря на дорогу и расслабленно держа руль статными жилистыми ладонями. — А что Кутепов? — осторожно спрашивает Ваня. — А он часто в жопу попадает, — честно говорит Владимир. — В двух последних играх желтую карточку схватил, теперь на скамейке отсиживается. С травмой паха у него там что-то, все дела, — Владимир щурится, вглядываясь в номерные знаки машин впереди, пока Ваня осмысляет услышанное, не шевелясь и не дыша. Ну, надо же! Травма у Ильи Олеговича — как интересно! Может, он поэтому на людей кидается? Ваня злобно ухмыляется. — Значит, жестко играет? — она прикусывает ненакрашенную нижнюю губу, Владимир, отвлекшийся на этот вид, хлопает глазами растерянно: — А? Да!.. Играет жестко, агрессивно — он вообще странный какой-то, на психа похож… — боязливо замечает Владимир, облизывая глазами Ванины губы. Она отворачивается, заметив это — ни к чему ей сейчас лишние приключения: ничего хорошего это не сулит, только, как обычно, одни проблемы, которые ей и так без надобности. — Похож… — эхом повторяет она тихо, проведя языком по клыкам в легком неприятном налете. — А что мы все о футболе да о футболе? — вдруг радостно говорит Владимир, взглянув на навигатор. — Давайте лучше о Вас..? — Елизавета, — Ваня элегантно подает ему холодную ладонь, которую Владимир наспех, но с удовольствием жмет, поглаживая большим пальцем нежную кожу чужих пальцев. — Рад знакомству, — честно говорит. — А я-то как рада, — саркастично отзывается Ваня, но Владимир не понимает ее душевных колебаний. — А Вы москвичка? — Алкоголичка, — усмехается Ваня, подернув плечами. — Следите за дорогой, Владимир, — она поглядывает на часы: семь сорок пять. — А сколько Вам лет, если не секрет? — он добродушно вскидывает светлые брови, и Ваня понимает, что это — не идеал ее мужчины, не тот белый принц на буром коне, который ради нее будет сворачивать горы — ей нужно что-то другое, не такой простачок, который денно и нощно колесит по Москве в поисках заработка. — Секрет, — в голосе Вани звучит прохлада. — Владимир, Вы забываетесь. — Простите-простите, — на секунду он отрывает руки от руля, примирительно поднимая их в воздух, и Ваня закатывает глаза на секунду — и в голове на секунду встает точно такой же взгляд Ильи в ее сторону. Ваня одергивает себя моментально — он не Илья. Он Илья Олегович. Когда машина останавливается у «Адмирала», праздно освещающего своими богатыми огнями открывшуюся улицу, Ваня нервно поглядывает в застекленные широкие окна — не ушел ли Роман Львович? Все-таки заказ на сто двадцать тысяч на дороге не валяется. — Сколько с меня? — Ваня не оборачивается к таксисту, роясь в сумке в поисках кошелька: она очень боится опоздать, очень боится упустить возможность подзаработать, очень боится опозориться перед самой собой, потому что ее голова занята другим. — Ваш номер, — деловито говорит Владимир, вооружившись карандашом и какой-то мятой пожелтевшей бумажкой. — Сколько с меня — я повторяю? — строже говорит Ваня, начиная нервничать — кошелька не оказывается на привычном месте — нужный для него карман зияет пустотой, в нем лежит только пара тампонов в цветной упаковке, несколько презервативов и спутанные на несколько раз узлы наушников. — Поцелуй? — игриво предлагает Владимир, подмигивая затылку Вани: она судорожно думает, что делать — бросать парнишку без денег за прилично намотанные километры тоже не дело, но и отделываться от него телесными контактами — сомнительная перспектива. — Я занята! — после напряжения гавкает Ваня, а потом отходит. — Только в щечку, идет? Владимир кивает ей, хитро щурясь, как лиса, и Ваня думает, что он похож на идиота — нужно просто закрыть глаза и переждать, просто переждать этот момент, просто представить, что это не он… Просто представить кого-то другого… Просто представить, что это муж твоей заказчицы — Ваня с горем пополам закрывает глаза и задерживает дыхание, скрестив руки на коленях. — Целуй. Владимир не теряет времени даром — Ваня и в самом деле удивляется, когда вспоминает, что мужские губы на вкус точно такие же, как и женские, точно такие же, как и всегда — всегда одинаковые, без страсти и опыта, всегда одно и то же, всегда эта обыденная серость, которая пытается затолкать свой язык тебе в глотку. Ваня жмурится сильнее, когда Владимир позволяет себе больше — она слышит только, как щелкают замки в дверях машины — по спине бежит ток, маленькая девочка в глубине души начинает паниковать и истерить, но мудрая и взрослая женщина, уже потрепанная жизнью, предлагает просто извлечь из этого пользу — Ваня поддается собственным внутренним убеждениям. Губы Владимира не имеют вкуса — обычная кожа, просто нежнее, чем на лице — он целует ее, пока его руки начинают потихоньку захватывать ее плечи, и Ване становится не по себе — маленькая девочка, заглушая взрослую мудрую женщину, начинает истерить все больше — Владимир запускает руки под куртку, щелкает замком блузки, не терпит его неподатливости и просто рвет хрупкую ткань с треском — у Вани из глаз сыпятся искры. Она и раньше, конечно, встречала грубых мужчин, которым нужно только поскорее «всунуть и кончить», но к отметке «изнасилование с принуждением» не была так близко никогда — кровь стынет в жилах. Все мысли путаются в голове, когда Владимир умело щелкает застежкой лифчика — расслабленная грудь, все тело, покрытое мурашками, замирает в нервном напряжении — Ваня мысленно просит прощения у мамы. Она такая сволочь — она сама загубила свою жизнь. И, если представить на месте этой сволочи Илью, лучше не станет. Ваня одергивает себя даже сейчас — Илью Олеговича. Голова начинает кружиться, Ваня в панике хватает ртом воздух, пока Владимир припадает к ее шее с нежностью — мурашки расходятся по телу с новыми силами от каждого укуса, который кажется ей смертельной пулей. Ваня вздрагивает, когда ее нежную грудь грубо сжимают шершавыми большими ладонями — Ваня понимает, что деваться некуда, и даже на самой оживленной улице Москвы сейчас никто не может ей помочь — Ваня не пытается дернуться ни вперед, ни назад — она видит на поясе Владимира складной внушительный нож с острым зачехленным лезвием. К горлу подступают слезы, Ваня уже давно не следит за временем, она не может обернуться, но в этот самый момент Владимир запыхавшимся и до одури противным возбужденным голосом приказывает ей развернуться — Ваня послушно разворачивается, прогибаясь в спине — тут же чувствует, как ее шлепают по заднице со всего маху, шлепок звоном стоит в ушах, все остальные звуки меркнут. Словно в замедленной съемке Ваня видит через тонированное стекло авто, как за окном «Адмирала» сидит Роман Львович, кокетливо о чем-то болтая с симпатичной молодой официанткой и то и дело поглядывая на часы. Ваня хочет извиниться перед мамой. Ваня хочет извиниться перед Ильей Олеговичем. Она не помнит, как ее грубо имеют на переднем сидении, входя на всю длину без смазки — Ваня чувствует только боль и текущие по щекам горячие слезы, которые оставляют после себя черные потеки густой туши и белого тонального крема. Ваня чувствует, как внутри нее есть что-то инородное, как внутри нее что-то ломается, гораздо важнее костей — она не издает ни звука. И даже всхлипы у нее выходят беззвучными. Ваня не помнит, как ей спускают на задранную юбку, как наспех обтирают похабными широкими ладонями, как снова шлепают по заднице и целуют в шею — Ване мерзко и противно, она почти не соображает, что происходит. Она помнит только, как, еле-еле приведя себя в более или менее человеческий вид, выходит из машины — Роман Львович давно ушел из «Адмирала» — его окна мерцают пустотой и совершенно незнакомыми людьми. Ваня захлопывает дверь такси без ярости и стука каблуками по сухому московскому асфальту — сердце бьется через раз: стресс растекается по венам медленно, с садистскими началами — Ваня сводит колени вместе, оглядывается — такси срывается с места, подмигнув задними фарами. И мир снова наполняется звуками… Пошатнувшись, Ваня отходит с дороги к тротуару, припадает спиной к стене какого-то жилого дома и долго стоит так, вдыхая и выдыхая, затем тянет из сумки пачку сигарет и закуривает, сильно жмурясь — перед глазами идут желтые круги в кромешной тьме. Ваня хочет извиниться перед мамой. Сердце почти не бьется, все тело ломит от острой боли, пах сводит от каждого нервного подергивания ногой — Ваня постукивает острым каблуком по асфальту и смотрит в почти ночное холодное небо — тело начинает сводить от уличной прохлады и порывистого острого ветра. Стуча зубами, Ваня выкуривает сигареты одну за другой до тех пор, пока в когда-то полной пачке не остается всего три штуки — Ваня с усмешкой успевает подумать, что ей хватит этого, чтобы накуриться перед самоубийством… Люди проходят мимо, вечерняя Москва не стоит на месте — неоновые вывески баров и кафе мерцают в темном покрывале неба, желтые квадраты окон в многоэтажках показывают скудную жизнь обывателей — Ваня не смотрит ни туда, ни сюда. Все, о чем она может думать, так это о мерзких руках, которые гладили ее, будто родные. О том, что ее поимели в самый разгар жизни в самом оживленном городе России. Ваня боится и вздрагивает, думая, что над ее головой зажжется неоновая вывеска — «ШЛЮХА». Ваня смаргивает крупные слезы, которые текут безостановочно, и никто даже не предпринимает попытки узнать, в чем дело, в порядке ли она, зареванная красивая женщина в испачканной юбке и с потеками туши на впалых щеках. Ваня перестает следить за временем — ей уже кажется, что домой она сегодня не попадет точно. Максимум, куда ей светит попасть — так это под машину. Мысли идут одна не веселее другой. Оживленное движение машин на дороге только добавляет масла в огонь — столичные лихачи с такой скоростью летают по трассе, что тело будоражит от одного только представления, насколько далеко откинет тело от столкновения с лобовым стеклом такой иномарки. Ваня сглатывает ком слов и всхлипывает, шмыгнув носом, потерянно озирается по сторонам. Она хочет извиниться перед мамой. В сумке надрывается телефон, но Ваня замечает это лишь несколькими мгновениями позже — выбросив очередной окурок, она топчет его ногой, беспокоясь за выбросы вредных веществ в атмосферу, которые могут нанести таким же, как Владимир, людям вред — фантасмагория этого ужаса впечатляет. — Ал-ло-о… — дрогнувшим голосом говорит Ваня, не веря собственной интонации. В трубке молчат пару мгновений, Ваня не слышит ничего, кроме испепеляющей тишины, в которой тонула несколько часов (или минут?) назад. — Ваня? — спрашивают ее скромно, но уверенно: Ваня не понимает, кто зовет ее по имени — сейчас от такого теплого произношения хочется лишь лить слезы в плечо незнакомца и искать у него защиты, обнимая за сильную шею, прижимаясь сырым покрасневшим носом к широкой груди. Ваня всхлипывает неосознанно: — К-кто это? Кто говорит?.. — Это Илья, — говорят ей, и в ушах стоит звон. Он поправляется сам. — Илья Олегович. После паузы он прибавляет сухим тоном: — Вам удобно говорить? — Нет… — признается Ваня, и одна ее половина хочет ехидно усемехнуться и дождаться, пока положат трубку, и разговор прекратится, а другая жалобно вскидывает брови и жмурится с силой, пытаясь руками скинуть с себя фантомные похотливые прикосновения молодого таксиста. — С Вами все хорошо? — тон у Ильи меняется не резко, не кардинально — еле уловимо в нем слышится беспокойство: Ваня истерично смеется, зажимая рот рукой, и вспоминает, как точно так же рукой ей рот зажимал и молодой таксист. По венам бежит ток. Раскаленная лава, мозг начинает плавиться, как брикет маргарина на разогретой сковороде — Ваня жмурится, закрывает глаза и распахивает их, смотря в холодное вечернее небо, на котором уже проступают первые звезды. — Нет… — и сейчас она не врет во второй раз за день: с ней не все хорошо. С ней ничего не хорошо. С ней никогда ничего не хорошо. После недолгой паузы, примерив на себя роль успокоителя и одновременного психолога, Илья вкрадчиво интересуется, чтобы это казалось не навязчивым и не пренебрежительным: — Что случилось, Ваня? Но она может только беспомощно рыдать в трубку, крепко сжимая ее похолодевшей покрасневшей рукой — сердце колотится через раз, ноги норовят вот-вот подкоситься, грудную клетку сжимает, становится трудно дышать. Илья сосредоточенно слушает ее всхлипы и понимает — что-то и в самом деле не так. — Где Вы? — он не задает больше лишних вопросов, и Ваню это немного успокаивает — решительный и спокойный всегда, увидевший ее сегодня в таком непристойном виде — с чужой спермой на одежде, с потеками туши на лице, с нервными всхлипами — Ваня прикусывает губу. — Гурберта десять, у «Адмирала», — у нее трясется нижняя губа, а зуб не может попасть на зуб. Илья тут же вдавливает педаль газа в пол. — Ждите там, — и он сбрасывает звонок: Ваня смотрит в потухший экран телефона немигающим взглядом около минуты, а затем раскрывает рот беззвучно, когда по щекам с новыми силами катятся слезы — господи, какой хороший! Господи, какой он хороший! А она хочет поиграть с его семьей! Она хочет!.. Низкая сука и мразь, не достойная уважения — шлюха и куртизанка — Ваня ощущает себя явно не на все «сто», это заставляет выдохнуть так, будто в грудь вогнали раскаленный штырь. Ноги подкашиваются — Ваня падает на колени, бьет одно из них, царапает второе, кожу сдирает на лодыжке, кровь капает на асфальт, черные потеки туши на впалых щеках выглядят устрашающе. Илья мчит по дороге, вжимая педаль газа так сильно, что, кажется, она сейчас продавит ненадежный пол внедорожника, за рулем которого он возвращался по поручению Дианы из магазина — он сам не знает, почему, но этот звонок Ване вызвал в нем волну переживаний: обычно всегда строгий и холодный, сейчас Илья чувствует, что теряет контроль над ситуацией, а значит, и над собой тоже — ему это не нравится. Он не считает, что Ваня ему нравится, он никак к ней не относится, но почему-то все же обгоняет машины, вылетая на встречку и рискуя собственной жизнью — сейчас вопрос того, что будут делать без него Диана и Илларион, уходит на второй план — это настораживает, но Илья не прислушивается к собственным мыслям, голова занята совершенно другим. По его соображениям, вечно безупречная и безукоризненная, Ваня просто не может плакать — ни за что в жизни: всегда такая же холодная и строгая, как он сам, она просто физически не может давить из себя слезы, показывать слабость, демонстрировать слабохарактерность — и плевать, что она девушка. Ведь именно из-за этого он посчитал ее за интересную личность, именно из-за этого он начал приглядываться к ней, сам того не замечая. Илья с силой выворачивает руль, обгоняя какой-то грузовик, и летит дальше, отстегнув ремень и нагнувшись ближе, чтобы было удобнее — о своей безопасности он не думает, он сейчас думает только о том, что на Гурберта десять, у «Адмирала», там, на холодной московской улице сейчас стоит, вся зареванная и озябшая, дизайнер его спальни — Илья морщится. Нет, он старается оправдать себя тем, что людей нельзя бросать в беде, хотя сам в глубине души прекрасно понимает, что не из светлых побуждений мчится туда, мчится к ней — он понимает, что просто хочет увидеть ее настоящую, без маски, без грима, без фальши и обмана — ему интересно, чисто по-человечески интересно, что она из себе представляет. Девушка, так похожая на него самого. Так ли она похожа? И именно ли поэтому он так несется к ней навстречу? Ровно через пятнадцать минут Илья тормозит у «Адмирала» со свистом шин, выскакивает из машины буквально тут же, забыв надеть куртку, и увиливает от машины на проезжей части — ступает на тротуар и оглядывается… Он видит ее: с разбитыми коленями, она сидит на асфальте, смотря в него как-то потерянно, и на впалых бледных щеках почти светятся черные потеки туши. Илье становится не по себе — он же видел ее такой сильной, такой провокационной! Где это все сейчас? Почему она плачет? Ваня вздрагивает, когда на ее плечи ложатся широкие ладони — по привычке она хочет замолчать и ждать, когда рот заткнут рукой — даже не поднимает голову вверх. С колена до сих пор капает жидкая алая кровь, Ваня жмурится сильнее, боясь повтора своего недавнего кошмара. Кровь замедляет ход, сердце снова пропускает удары. — Ваня? — зовут ее строго и вместе с тем как-то тепло, уютно, по-родному. Ваня сглатывает, отворачивается резко, виски простреливает головной болью, в ушах шумит. Илья смотрит на нее и понимает — случилось что-то серьезное: он меряет ее оценивающим взглядом, буквально силой поднимая на ноги — у тротуара его машина мигает фарами, с открытой двери веет теплом. Илья замечает белые липкие потеки на юбке, чуть порванный спущенный чулок, пытается связать все вместе. И только тогда, когда он, перекладывая руку Вани себе на плечо, поворачивается к ней лицом, замечает на шее укусы и синяки. То, что он носом интимно касается ее холодного белого виска, отходит на второй план, в голове выстраивается единая линия всего ужаса, произошедшего с этой девушкой — Илья хочет ахнуть, но не позволяет себе — ее изнасиловали. Господи, изнасиловали!.. Илья сглатыавет едва слышно, но ощутимо, и Ваня вздрагивает, дернувшись вперед — Илья заботливо вдруг подрывается и ловит ее под грудь широкой теплой ладонью. Он хочет сказать несколько слов поддержки, но понимает, что у Вани в голове сейчас полная каша — она даже не смотрит на него, она почти не дышит. Илья поражен настолько, что они молча стоят посреди тротуара, мешая спешащим людям проходить мимо — сердце бешено колотится, а в голове стоит тупое осознание и констатация факта — ее изнасиловали!.. Господи, изнасиловали… Неосознанно Илья, придерживая Ваню под грудь и плечо, прижимает ее ближе — а в конце концов заключает ее в железные мужские объятия. Ваня не дышит долго — все это время Илья поглаживает ее по голове, широко распахнутыми глазами смотря куда-то в даль, пока в них крутится ужас и страх. Господи — изнасиловали — эту девушку изнасиловали… Илья даже чувствует на себе некоторую долю ответственности и минутой погодя начинает задаваться мыслями по типу «А вот если бы ты позвонил ей раньше», «А вот если бы ты не гнул пальцы», «А вот если бы ты чаще слушал жену»… Илье становится дурно — он перебирает пальцами похолодевшие черные локоны чужих волос — они нежные, мягкие, острые — и внутри все сжимается от жалости к Ване: как она могла? Как? Ему не верится. Ваня не дышит. Ваня не дышит ни минутой позже, ни пяти минутами — ровно через семь минут, почувствовав острую нехватку кислорода, она судорожно вдыхает со стоном, боясь сломать момент, и ломает его с треском — встрепенувшись, Илья выпускает ее из таких теплых и родных объятий и, придерживая за плечи, пытается заглянуть в ее глаза. — С Вами все хорошо, Ваня? — спрашивает он строго. Ваня мотает головой. С ней не все хорошо. С ней никогда ничего не хорошо. — Вас отвезти домой? — говоря почти по слогам, интересуется Илья. Ваня снова мотает головой — домой она не хочет. Она вообще сейчас ничего не хочет. — Куда Вас отвезти? — со стороны Ильи это, право, очень любезно и человеколюбиво — Ваня решает для себя отметить подумать об этом вопросе на досуге и снова бессознательно мотает головой. — Понятно… — Илья ведет ее к машине не спеша, пока в глаза бьет яркий свет фар проезжающих мимо машин. — Едем ко мне, — твердо говорит он, и Ваня не понимает, в какой момент все происходящее смазывается и начинает казаться ей сном. Илья бережно укладывает ее на заднее сидение, сдергивает с переднего свою куртку и, на несколько раз сложив ее, подкладывает под голову Вани — она не шевелится, бездумно смотрит в одну точку. Илье кажется, что он поступает правильно — он уверен в том, что поступает правильно: он смотрит на дрожащее тело Вани, на ее длинные ноги и острые высокие каблуки, на дрожащие ресницы и сухие губы. И жалеет, что сегодня на ней нет ее алой помады, которая его бесит. Илья прыгает за руль — машина стартует с места. А минут через тридцать Илья на руках заносит в собственный дом ту, к которой относился с подозрением и недоверием — Диана тут же ахает: — Что случилось? — Я позвонил, как ты и просила… — словно чувствуя вину за то, что обнимал чужую женщину и позволил себе смотреть на ее ноги и дрожащие ресницы, говорит Илья. — Что с ней случилось? — уточняя, не менее растерянно спрашивает Диана и без лишних вопросов ведет мужа в гостиную — Илья с удивлением отмечает, что Диана даже не просит его разуться, ведь ковер только недавно был постиран. — Ее… — Илья мнется, укладывая бессознательное тело Вани на мягкий диван. Он смотрит, как Диана подкладывает под ее голову подушку и вглядывается в поеденное слезами лицо. — Изнасиловали, — он отдает себе отчет в том, что должен вести себя, как обычно. И он старается вести себя, как обычно. — Господи! — ахает Диана, накрыв рот руками. И Илья понимает, что она больше ничего не сможет ему сказать. — Неси одеяла! Она говорит «Одеяла», а не «одеяло», и Илью это вводит в чувство вины еще глубже — его собственная жена хочет накрыть ту, ради которой он, позабыв о своей семье, без ремня безопасности вылетал на встречную полосу движения. Илья хмурится. — Быстрее! — гаркает Диана, не сдержав волнения: Илья с шуршанием обуви по чистому ковру уходит. И, сняв ботинки и посмотрев на крючок, куда должен был повесить оставленную в машине куртку, Илья поднимается на второй этаж — он проходит мимо спальни сына и знает, что этой ночью не уснет, обдумывая все, что произошло. Когда Илья приносит ворох махровых одеял, Диана быстро перехватывает по одному и кутает Ваню, как ребенка, пока та дергается во сне и жмурится с силой — Илье кажется, что она должна видеть перед глазами в темноте только желтые круги. Ему снова становится ее жаль. Но он не злится на нее из-за того, что чувствует себя виноватым по отношению к своей семье, к своей жене, к своему сыну. — Как это произошло? — шепотом начинает Диана осторожно, стягивая с Вани полусапожки на высоком каблуке. Илья провожает движение пальцев своей жены по тонкой изящной лодыжке и задерживается там глазами. Сам не знает, почему. — А? Я не знаю, — он хочет пожать плечами, но понимает, что этим только навлечет на себя беду — нужно вести себя, как обычно. — Я позвонил ей, а она уже была зареванная, — и Илья сейчас не оправдывается, он с ужасом и одновременным наслаждением вспоминает, как прижимал Ваню к себе, как она не дышала, пока он гладил ее по голове, пока он разглядывал пряди ее черных волос на своих пальцах. — Господи… — только и может сказать Диана. — Пусть спит… — она поднимается с колен и, глянув на Ваню с сочувствием и переживанием, уходит, шурша ногами, оставив Илью один на один со спящей Ваней. Илья не присаживается рядом, не присаживается на корточки — как стоял, так и продолжает стоять — убрав руки в карманы, прикусив нижнюю губу, не хмуря темные брови, сверкая зелеными болотными глазами — Илья не понимает, что происходит, но не может отвести взгляда от зареванного бледного лица. Ваня с нервным выдохом накрывает лицо рукой, и Илья словно отмирает ото сна — он вздрагивает, смотрит вслед уходящей Диане и догоняет ее: — Что будем делать? — и сейчас он не спешит класть ладонь на ее плечо, отчетливо помня, как в руке лежало плечо Вани, острое и твердое, холодное, как лед. — Какой кошмар… — шепчет Диана, как заговоренная. — Какой кошмар… Она запомнила имя нападавшего? Сколько вообще их было? Где это произошло? Илья не пожимает плечами, только строит маску и притворно сурово отвечает: — Не знаю. Спроси у нее сама. — Илья! У человека травма, а ты ведешь себя, как!.. — Диана нервно фыркает, размахивая руками, и Илья не спешит перехватить ее руками и поцеловать, как он обычно это делает, прибыв домой — сейчас он чувствует себя странно, понимает, что в одном помещении с человеком, который пережил «такое», нельзя целовать жену. — Прости, — немного подумав, Илья убирает руки в карманы и выдает серьезно. — Сегодня сплю на полу. Диана считает, что он ерничает — она же сама видела, с каким высокомерием и пренебрежением он смотрел на Ваню! Она же видела! Она видела! И она ошибалась — это знает только Илья. Илья уходит наверх, раздевается беззвучно, стелит себе на полу, ложится на твердый пол под слоем одеяла и накрывается теплым пледом, уткнувшись ухом в подушку. Диана засыпает минут через сорок после — ни слова больше ему не сказавшая, она отворачивается в другую сторону и уже через сорок минут активных размышлений сопит ото сна. Илье не спится — он моргает очень часто, очень часто, проводит языком по клыкам, то скидывает с себя одеяло, то накидывает его обратно. Его то бросает в жар, то наоборот морозит — в горле становится сухо. Илья не спеша поднимается, стараясь не скрипеть половицами, и идет на кухню — не держась за поручни лестницы рукой, уверенный в том, что это его территория, он спускается медленно, но с каждым шагом понимает, что что-то идет не так. До него доходит, что именно идет не так, когда он, стоящий над спящей Ваней, понимает, что лучше уйти, чтобы его эрекцию никто не заметил — в голове не укладывается произошедшее, поэтому происходящее не особо впечатляет. Но Илья прислушивается к своему телу — что-то ему тут, похоже, нравится. Что-то его тут, похоже, впечатляет — он с замершим сердцем смотрит на дрожащие ресницы Вани, на приоткрытые бледные губы и впалые щеки, на холодные тонкие пальцы, на приоткрытую шею, на торчащую из-под горы пледов изящную ногу в чулке. Илья не испытывает судьбу — уходит на кухню, как призрак. И выпивает несколько стаканов ледяной воды — а потом стоит над мойкой, пытаясь сбить эрекцию хоть чем-нибудь: он представляет самые мерзкие вещи, которые способны его напугать. Но ничего не помогает, потому что в голову особо ничего и не идет — Илья умывается ледяной водой, проводит холодными сырыми пальцами по широкой горячей груди, чувствует, как холодные капли скользят вниз, попадают под кромку белья. Он засыпает в третьем часу ночи — накрывшийся одеялом на полу, так и не посмевший подлечь к своей жене, смотрящий в потолок. Илья засыпает, точно зная, что что-то идет не так. Точнее, не «что-то», а «именно все».