Рыба в ловушке

В тускловатом свете бумажной люстры поблескивал идеально чистый столик: ни намёка на семейный ужин. Запахи еды и питья уже успели выветриться. В доме не осталось даже шорохов — пространство увязло в тишине, от которой слипались глаза. Следов пребывания в гостиной Мукуро тоже не осталось — ни его духов, ни его голоса. Ничего. Ошеломлённо моргнув, Кёя подумал: это очередная иллюзия — но ошибся. Ему не удалось нащупать присутствие пламени. По всему выходило: никого просто нет. Кёя вышел из комнаты и прошел дальше по дому. Тонкие перегородки, делившие жилое пространство на комнаты, не могли удержать звуки, которые Кёя искал: шорох, шёпот, хотя бы отзвук. Чувствуя себя неправильной летучей мышью, Кёя шёл — и не мог уловить ничего, кроме вибрации пола, на который наступал совсем беззвучно. Неужели дома никого не осталось? Даже в его детстве эти стены не были так безмолвны — если дом не говорил, то храпел, как отец, смеялся, как Юкихиро, дышал легко и тихо — как госпожа Хироти. Между рёбер закололо чувство тревоги. Расположение комнат не менялось с тех пор, как Кёя съехал отсюда в тринадцать — не без финансовой помощи отца, за что до сих пор не мог его простить — и уехал в дом, что в Намимори, к дяде по материнской линии. Спустя полжизни он легко ориентировался в непредсказуемых поворотах. Кое-где вместо васи перегородки заменяло плотное стекло коричневого оттенка — вставленное больше для красоты. В эти мутные оконца Кёя смотрел, но тщетно. Ступеньки покрывали алые полосы ковра — по ним Кёя ориентировался между восточной и западной частями дома. Он обошёл почти всё, раскрыл все фусума, заглянул в каждый тёмный угол, в каждую полку и даже под раковину на кухне — туда он в десять пытался спрятать спасённого из слива кота с раненой лапой, но родители заставили унести «блохастое и вонючее» животное подальше. Кёе никогда не нравилось обилие комнат большого и пустого дома. Зимой здесь всегда было слишком холодно, вспомнил он, когда в тоже пустой комнате в узком и расписном шкафчике нашел обломки старого котацу — напоминание, что драться в помещении, даже шутки ради, нельзя. Странно, что сама драка с Юкихиро из-за стопки комиксов изгладилась, а мысль «нельзя» застряла в памяти так прочно, что он даже коробочку оставил в машине — на всякий случай. Новенький котацу стоял в северной части дома — здесь спали родители. Из их комнаты, темной и обставленной с аскетической строгостью, если не считать второй витрины с оружием, Кёя ушел очень быстро, испытав неловкость ребёнка, который сделал что-то запретное. Эта часть дома всегда охранялась невидимым драконом послушания. Никто, даже Юкихиро, не пересекал границы — и уж тем более не врывался в отцовскую спальню. И хотя Кёя давно вырос, он чувствовал отчуждение, когда смотрел на знакомые стены и мебель. Родное жилище как бы говорило Кёе: ты здесь больше никто, а памяти о тебе не осталось. Обходя комнаты, он не нашёл свои старые снимки. Вместо его фотографий стояли только лампы с благовониями и сувениры-пылесборники из разных стран, куда его родители ездили в отпуск. С его исчезновением из дома и имя его будто попытались стереть — это царапнуло по живому. Ещё и Мукуро пропал бесследно. Отчаявшись разузнать тайну пропажи Мукуро здесь и сейчас — неужели его правда волнует всё это? Может быть, он просто смылся — Кёя пошёл к выходу из дома. И, проходя мимо одной из комнат, увидел полоску света на полу — она тянулась из западной гостиной. Оттуда же раздавался мягкий, как шуршащая органза, смех. В гостиную Кёя ворвался, едва не споткнувшись о невидимую преграду при взгляде на чужие лица. Госпожа Хироти и Мукуро сидели на одном из диванчиков, пили из маленьких западных кружек чёрный чай, кажется, с бергамотом, и о чём-то увлеченно разговаривали. Они даже заметили Кёю не сразу: Мукуро увлеченно жестикулировал, развлекая свою собеседницу байкой — о вымышленном знакомстве. — …и упал. Представляете, на нём живого места не было! — Госпожа Хироти вздрогнула плечами, хотя и не изменилась в лице. — Я была так рада ему помочь, вызвать врачей… А потом я навестила Кёю, — Мукуро заметил его присутствие, мимолётно повернул к нему голову и снова отвернулся, — в больнице. Он был весь в бинтах и синяках. Такой бледный, такой красивый и спящий. Я даже испугалась, жив ли он! Но не смогла оторвать взгляда от его плотно сомкнутых губ. У вас такой красивый сын… Дураком Хибари Кёя не был — упрямцем, который игнорировал многие правила и предписания, если те были ему неудобны или невыгодны, был. Но не дураком. Такого текста никто для подставной невесты не писал: Кусакабэ прислал Кёе файл с ограниченным числом реплик, и Кёя лично удалил оттуда ещё с десяток, оставив совсем уж скромный набор фраз. Мукуро рассказывал не придуманную историю — он действительно говорил об их знакомстве, ужимался, выражал сочувствие и при этом описывал последствия унизительной для Кёи встречи. С таким удовольствием, с таким пылом, что подрагивали длинные ресницы. Это стало последней каплей. Кёя почувствовал, как ему жарко. Желание драться вскипело вместе с гневом, окрашивая бледно-розовым щеки и шею. Комнату будто заволокло красным. Эта тварь потешалась над ним. Кёя вспомнил: холодный смех, запрокинутую голову, торжествующую улыбку — он никогда не забывал. А теперь выясняется, что Мукуро приходил ещё и в больницу, рассматривал. И это тоже было очень смешно, ему было очень смешно. Ублюдок. Не думая, Кёя сунул руку в карман, но вместо коробочки нащупал только галстук. Никакого оружия. Проклятье. Это он сказал вслух. — Ох, Хибари, дорогой, ты уже здесь, — заворковал Мукуро. Но Кёя и в этом нашёл издёвку, сжал пальцы в кулак и шагнул прямо к дивану. Неуловимым движением Мукуро поднялся на ноги, оказался рядом, перехватил его занесённую руку и с силой, которая просто не могла принадлежать субтильной брюнетке, опустил. Обнял одревесневшие от напряжения плечи, скользнул по ним пальцами. Горячее дыхание щекотало шею, разноцветные глаза сквозь иллюзию смотрели прямо и внимательно. А пальцы гладили, мяли плечи, скользили у воротника рубашки. Опешив, Кёя забыл, что должен сопротивляться, а когда вспомнил — рядом стояла госпожа Хироти и причитала, что разговоры с отцом всегда действовали на Кёю плохо. Её глаза больше ожили, Кёя видел в её лице печаль — такую же, когда он лежал с высокой температурой в восемь лет, когда в тринадцать съезжал. — Что наговорил тебе этот старый дурак? — спросила мама, а не госпожа Хироти. И Мукуро заглянул в глаза обеспокоенным, незнакомым взглядом. Кёя совсем запутался, повёлся на этот жест, как ребёнок, позволив сердцу пропустить удар, и сам прижал Мукуро к себе. На самом деле ему хотелось обнять госпожу Хироти — но по отношению к ней он никогда не мог позволить себе подобной вольности. Мукуро в его руках сначала напрягся, но очень быстро расслабился и даже пробежался пальцами по загривку, перебрал волосы на затылке. От этой нежности — странной и неуклюжей — сердце пропустило ещё удар, тело расслабилось, руки сжались в плотное кольцо вокруг тонкой девчачьей талии. Но сквозь иллюзию чувствовалось худое, мужское тело, и Кёя знал, что держит Мукуро за пояс. Мукуро — а не кого-то ещё. Такой горячий и настоящий, и его мягкие пальцы на щеке, и его руки — покой и надежность. Отпрянь Мукуро сейчас, Кёя взвыл бы раненым зверем, схватил, подмял под себя и вжался в его тело — лишь бы чувствовать тепло, а не нахлынувшую боль. Через пару секунд лицо и глаза госпожи Хироти застыли, и смотревший на неё всё это время Кёя испытал отвращение и злость. На себя — за неуместные эмоции, на Мукуро — за провокацию. Ему стоило огромных усилий не оттолкнуть Мукуро от себя, а просто разжать руки и отступить. — Сегодня останемся здесь переночевать, — сказал Кёя, обращаясь скорее к госпоже Хироти, нежели к Мукуро. Но тот кивнул и стал поправлять прическу. — Тогда я могу попросить тебя об одолжении? — Что нужно сделать? — В саду нужно прибить… — Госпожа Хироти засуетилась, загремела дверцами полок. Кёя терпеливо ждал, снова спрятав руки в карманы, а Мукуро уселся на диван, уставился в кружку, будто ничего интереснее чая с бергамотом и в жизни не видел. — Вот, — она протянула Кёе ящик с инструментами, достав его из нижней полки комода. — Там, в беседке увидишь. Кёя молча кивнул, развернулся и вышел, не услышав слова госпожи Хироти, которые предназначались Мукуро: — А я пока покажу, где вы будете спать.

~***~

Отличная ночная прогулка, подумал Кёя, когда поднимался назад, в дом, и запирал наружные двери. На улице он здорово проветрил голову и остыл. Отец ушёл с энгавы, никто не заставлял его торопиться, и Кёя сделал всё быстро, а потом ещё немного постоял и посмотрел на очертания деревьев, шумящих в ночной мгле. В воздухе пахло озоном — собирался дождь. Кёя поставил коробку с инструментами на татаки, привычно разулся. На глаза попались туфли — Кёя зачем-то отметил, что обувь-то была женской. Или его просто так смутил небольшой размер ноги. Оглянувшись по сторонам, Кёя поднял одну туфлю: повертел в руках, осторожно коснулся кожаного бока. Совсем новая, но размер действительно скромный — для такого-то роста. Они могли бы носить одну обувь. Кёя провёл по туфле пальцем почти с нежностью и поставил назад. Его настроение выровнялось по сравнению с тем, что он испытывал весь день. Прохладный воздух не только помог прийти в себя, но и окутал тело колким ощущением свободы, и пока Кёя занимался монотонным физическим трудом, ему стало пусто и хорошо — как было всегда, если рядом не находился Мукуро. Никто, никто в его жизни и никогда, даже надоедливый в прошлом Дино, не был способен выжать из Кёи столько противоречивых эмоций за раз: с первой встречи ничего не изменилось. На краю сознания Кёи при виде Мукуро вспыхивало что-то необъяснимое, почти животное, оно толкало вопреки здравому смыслу искать встречи и не делать ничего, что могло бы Мукуро всерьёз навредить. Удобнее было прятать это ощущение в ненависть, ну или то едкое раздражение, которое осталось от прежнего сильного чувства. Когда-то всё просто изменилось — Кёя отрицал это много лет, но сейчас, побыв с Мукуро рядом целый день, он не чувствовал прежнего желания размазать его по стене и не был уверен, что когда-либо его испытывал по-настоящему, кроме того дня, когда они впервые сошлись в поединке. Кёя хотел от Мукуро гораздо больше: победить, поставить на колени, взять своё — но не убивать. Если бы Кёя был до конца с собой честен и раньше, то убивать Мукуро он не хотел уже в будущем: увидел его там, взрослого, настоящего, и испытал… чувство было похоже на прыжок с обрыва и било так же больно, как твердая вода. Это не значило ничего ровным счетом: желания проводить с Мукуро время у него не возникало, только драться. Подростком он предпочитал решать все эмоциональные проблемы кулаками. Это теперь приходилось убегать от потока эмоций в злость — с ней Кёя хотя бы ладил. Но после прогулки последнее раздражение утихло. Приятная усталость ощущалась в руках и ногах, глаза сами собой закрывались. Родители, судя по стоящей в помещении тишине, уже легли спать. Хорошо, что Кёя приехал в свой прежний дом — привычки местных были ему известны. Свою прежнюю комнату Кёя нашел безошибочно, потёр тыльной стороной ладони глаз, представляя, как погрузится в ванну и пойдет спать. Потом плавно сдвинул расписанную зеленым и черным — тростник и птицы — фусума и застыл, пригвождённый к полу. Комната показалась алой из-за ночника, в котором таял нагретый воск, и в красном мелькнул чёрный росчерк по белому холсту спины — и белого вдруг стало слишком много. Оно двинулось, перекатились мышцы под обнажённой кожей, Кёя успел заметить ямочку на пояснице — потом Мукуро испуганно дернулся, подхватил скользнувшую на футон юкату и обернулся к Кёе. Сон как рукой сняло. Удивительно, но женская одежда была Мукуро впору, но Кёя всё равно ощутил сожаление: сейчас как никогда сильно ему хотелось, чтобы Мукуро остался в одной только коже. Глупость. — А, это ты, — выдохнул тот, зашелестев тканью. Молча Кёя вошёл, задвинул фусима, нашел выключатель и с удовольствием пронаблюдал, как Мукуро растерянно моргает от яркого света. Юкату он не завязал, распахнутые полосы не скрывали его грудь со следами шрамов чуть ниже бледно-розового соска. Глубоко вздохнув пару раз, чтобы успокоиться — Кёя больше не чувствовал себя расслабленным, и смутная тревога внутри увеличивалась в размерах, грозясь или поглотить его всего целиком, или выплеснуться в резкий бросок вперёд. Но Кёя не был уверен, что хочет драться. Почувствовав его настрой, Мукуро поднял голову, откинул с лица влажные пряди и нацепил гримасу равнодушного смирения. Раньше, когда они гораздо чаще не сдерживались и бросались друг на друга, Кёя часто видел на лице Мукуро это выражение. Узнать его теперь не составило труда. Если ты хочешь драки, я тебе её устрою, — подумал Кёя и ухватился за эту мысль, выныривая из океана эмоций. — Будет невежливо, — полушепотом начал Мукуро, — если в ответ на гостеприимство твоей семьи мы разнесем дом. — Трусишь? — вскинулся Кёя. — Нет. — Мукуро качнул головой. На пальцах блеснула россыпь колец, когда он очень знакомым жестом отвел руку в сторону. Дальше из тумана должен был собраться трезубец и лечь в его ладонь. Тонф у Кёи всё ещё не было ни при себе, ни поблизости. И драться не хотелось совершенно. — Мне просто нужно закончить свои дела, а тебе — разобраться со своими. Мне показалось, твой отец сделал тебе предложение, от которого нельзя отказаться. Точно. Дело на завтра. Свобода, которую Кёя так давно хотел, без контроля и давления. Правильная свобода — взамен на чистую победу. Кёя согласился с Мукуро кивком и, расслабившись, убрал руки в карманы. Повернув голову и слегка опустив её набок, Мукуро несколько секунд недоверчиво щурился, но в итоге всё равно кивнул и принялся запахивать юкату плотней. В комнате отчётливо ощущался промозглый сырой воздух — он шёл с улицы, и теплолюбивому Мукуро от этой сырости было явно неуютно. Кёе же это было только на руку: и дальше смотреть — не смотреть он почему-то не мог и злился на себя — на его ключицы было бы пыткой. «Слишком много думаю не о том», — обругал себя Кёя. — Да. У меня дело, — глупо сказал Кёя, потому что Мукуро завозился, устраиваясь на разложенном футоне. Спать с ним в одной комнате — нет. — И оно тебя не касается — так что ты уберёшься из этой комнаты. Мукуро неожиданно прищурился и захохотал, запрокинув голову. — Почему? — он блестел разноцветными глазами, и в алом виднелась шестерка. Интересно, чем он занимается параллельно с игрой в послушную невесту. Интересно, что ему всё-таки нужно. — Мне постелили здесь. — Мукуро указал на матрас и футон. — Я не намерен уходить. — Тут масса свободных комнат, — из чистого упрямства продолжил Кёя. Ему нужна была эта ночь, чтобы разобраться с собой, а Мукуро влезал в слишком интимный вопрос и даже не знал об этом, но не мог же Кёя сказать что-то вроде: «Уберись, потому что я хочу тебя трахнуть, но не понимаю, почему — из-за твоей иллюзии, или мне нужен ты сам». Просто не мог, и всё. — А эта? — продолжал весело улыбаться Мукуро. — А эта — моя, — отрезал Кёя. В глазах Мукуро отразилось прозрачнейшее, как горный ручей, понимание. Он вдруг стал спокойным, улыбнулся как-то по-новому дружелюбно, и от желания коснуться его лица и этой улыбки закололо в пальцах. Всё-таки не в иллюзии дело. — В этом всё дело, Хибари Кёя. — Ладонь глухо хлопнула несколько раз по футону — он что, приглашал его сесть? Кёя обернулся и нашёл рядом еще один матрас. Подумав, сел прямо на пол — ему не хотелось в грязной одежде и на постельное бельё. — Если ты забыл, то позволь напомнить: я играю твою невесту. Видимо, твоим родителям не хватает… как бы это сказать? — Изобразив мыслительный процесс, Мукуро нахмурился и пожевал свою губу. — Им не хватает доказательств. — Предлагаешь потрахаться, я не пойму? — Странно, но от вопроса Мукуро вдруг переменился в лице, скользнул по Кёе будто недоверчивым взглядом, а в складках еле-еле проступившей улыбки залегли тени — такие же черные, как на щеках и под глазами. Кёя уже было решил, что его желание взаимно. — Ну что ты, — тут же отмахнулся Мукуро. — Предлагаю переночевать в одной комнате, сделав вид, что мы любящая пара. Вот как, просто переночевать в одной комнате. — Как будто тебя можно любить, — вяло огрызнулся Кёя. Прежнее чувство усталости только усилилось. Невыносимо хотелось миновать ванную, забраться в тепло и там уснуть прямо сейчас. Кёя зевнул, прикрыв рот ладонью. Вот так и сидеть, не думая о сожалении и других глупостях. В висках пульсировало, ныла поясница. Несколько дней пренебрежения к тренировкам — и мышцы уже ноют. — Не поверишь, — выдохнул сбоку Мукуро. А может быть, ему показалось. Проверки ради Кёя открыл глаза — мир распался на точки и цветные круги. Пятно лампы поплыло по светло-коричневому потолку. Тёмный силуэт поднялся, послышался звук, с которым раздвигаются перегородки. Ушёл. Немного выждав, Кёя встал, разделся и забрался к себе, даже не выключив свет. Хотя, когда он накрывался, в комнате было уже темно, но значения этой детали Кёя не придал. Он закрыл глаза, повозился, ощутил что-то колкое на щеке, но только отмахнулся. Где-то вдалеке шумел дождь, еще не добравшись даже до сада. Кажется, в комнате раздался шелест, похожий на трепет крыльев. «Хибёрд», — с улыбкой нелогично подумал Кёя — и уснул.