Драко Малфой и Неизбежность

      Стены комнаты не-его-крёстного почти раздавили его следующим утром. Жёсткая низкая кровать, холод, погасший за ночь камин, запыленные книги. Брошенность и опустошение. Паутина по углам, которая как бы говорила, что если домовики и сделали уборку, пока он сюда добирался, то явно схалтурили. Окон не было и Драко пришлось использовать Темпус, чтобы сориентироваться в том, сколько он проспал. Оказалось, почти четырнадцать часов. Обеденное время укоризненно глядело на него яркими в темноте цифрами. Добравшись до постели вчерашним поздним вечером, Малфой мгновенно отрубился, не раздеваясь, и сейчас пытался собрать в кучу разбежавшиеся факты и мысли, отделяя то, что он придумал, от того, что действительно случилось.       Получалось из рук вон плохо, потому что он ничего не придумывал! Но верить своей памяти не хотелось. Да и Дамблдор вызывал в нём что-то неоднозначно настороженное, Драко не хотел вверять ему свою историю, но, похоже, обстоятельства толкали его именно в этом направлении.       Какая-то смутная тревога засела в нём вчера в кабинете и до сих пор не выветрилась. Она клубилась и скреблась в его желудке ежесекундно с тех пор, как он вышел оттуда. Отталкивающее чувство банального недоверия. Оно было со всеми без исключения слизеринцами всегда — часть факультетского наследия, но именно сейчас Драко чувствовал, что оно имеет обоснование, которое не получалось уловить. Памятное событие на Астрономической башне уже начало поддаваться временной ряби, вытесняя подробности и сглаживая бушевавшие эмоции, но в чём Драко никогда не сомневался, так это в том, что он бы мог довериться тому умирающему и без него директору, если бы многие факты сошлись воедино и вселили бы в него поистине гриффиндорскую смелость.       Дамблдор тогда зря расшаркивался, слизеринцев не склонить к таким опрометчивым решениям о смене сторон парой не самых убедительных обещаний. Тогда их неубедительность была физически ощутима, но сейчас, когда Драко знал чуть больше о присутствующих там скрытых личностях, он уже не был в этом так уверен. Выступающий на летнем суде в роли защиты Поттер рассказывал о «дрожащей, постепенно опускающейся в руке палочке», убеждал полный состав судебной коллегии, что Малфой не смог бы убить директора, даже если бы имел больше времени, и о том, что на его лице явно читалась безвыходность и одновременно нежелание следовать этому пути. Поттер был как никогда красноречив и убедителен, приводя скованного магическими наручниками Драко в самый настоящий ужас — получалось, что он тогда стоял прямо там; это объясняло то, как он вышел на их след так быстро и почему нападал на Северуса, но… Поттер стоял прямо там — был совсем рядом, и как бы сложилась судьба Драко, если бы он знал о его присутствии и если бы принял милосердное предложение Дамблдора.       Тогда ему казалось, что старик просто сходит с ума — он был на пороге своей смерти, но вопреки ситуации продолжал предлагать укрытие и защиту. Драко думал: «Как ты можешь мне помочь в таком положении, глупец!». Во время суда его огорошила неожиданная горечь — если бы он попросил помощи и раскаялся, Дамблдор бы спрятал Драко вместе с Поттером, а тому бы потом пришлось расшибиться в лепешку, чтобы достать Малфоев старших, чтобы выполнить чужой завет. Глупцом как обычно оказался сам Драко.       И он сидел на суде, не слыша никого кроме Поттера, обдумывая внезапный поворот судьбы, который он просмотрел. Оглушённый этим откровением, застрявший в воспоминании, он представлял, что буквально всё могло сложиться по-другому. Тогда хотелось продать душу за Маховик времени, тогда же он захотел быть другим человеком. Если бы он был чуть более смелым, способным слепо довериться спятившим директорам, если бы на кону стояла только его жизнь, которую, по сути, не жалко, если бы не липкий, благоговейный страх перед Тёмным Лордом, в руках которого были его запутавшиеся родители, если бы было больше времени на обдумывание решения и в спину не дышала бы поднимавшаяся по лестнице Беллатриса, если бы старик не был так откровенно ослаблен, если бы он не скрывал присутствие оглушённого рядом Поттера, который… точно что-нибудь мог бы сделать.       Драко мог бы доверить себя тому Дамблдору, который видел в нём что-то хорошее, видел возможность стать лучше, не осуждал за его выбор, хотя явно не любил и моральную трусость, и глупое злобничество. Он не смотрел на его поступки, потому что зрел исключительно в душу, ещё не запятнанную убийством, и предлагал помощь просто потому, что правда хотел помочь. Драко сидел в суде, низко опустив голову, боясь, что непрошенные слёзы вот-вот сорвутся с глаз, и даже не потому, что он упустил такой редкий шанс, глупо его не заметив, а потому что директор над ним не смеялся, не осуждал его и не сходил при этом с ума — он правда верил в то, что может воззвать к его человечности, что она у него, Драко, есть; Дамблдор бескорыстно, вроде бы как, протягивал ему на ладонях новую, чистую жизнь, добровольно упуская свою, а Малфой просто испугался. Всё это принадлежало тому умершему Альбусу, а не этому. Сейчас они были незнакомцами, которые едва ли могли найти общий язык.       Приговор был оглашён в его пользу, но это тогда имело мало значения, чувство потери было слишком сильным и глушило всё остальное.       И вот он здесь и сейчас, и перед ним снова стоит тот же самый выбор и почти тот же самый человек. Драко всегда воспринимал Дамблдора как чудаковатого чужака и лишь посмертно ощутил острую горечь своей ошибки. Предстояло выбрать — слепо доверить ему больше, чем нужно — всего себя, если потребуется, не взирая на опасения, или снова поступить так же, как и тогда — трусливо зарыться в принципы своего факультета и никому не верить до конца, идя змеиной тропой глухого сомнения, в поисках наибольшей выгоды и в попытках показать себя в лучшем свете.       Вспомнился Поттер и его незавидная участь в этом мире. Как бы поступил он, окажись на его месте? Как обычно бросился бы к Дамблдору и слушал каждое его слово с замиранием сердца? Драко хмыкнул, припоминая свои старые пророческие шутки, ведь кто бы мог подумать, что всё так обернётся.        «И родится великий неудачник, и убьют его в колыбели. Конец».       Драко потёр лицо и решительно встал. Скинутая ночью мантия собирала подземельную пыль, он поднял её, встряхнул и кинул на спинку стула. История не терпела сослагательных наклонений, а значит Драко мог смело запихнуть свои «если» обратно себе в глотку и наконец переварить их, у него было только будущее. Нет, даже меньше — у него был лишь этот самый миг. Прошлое оставалось в прошлом. Принятые решения лежали грузом на его душе. Тот директор был мёртв, Северус был мёртв, Тёмный Лорд был побеждён, а Гарри Поттер был жив — его Гарри Поттер, но тем не менее у Драко будто бы появился второй шанс, словно он всё-таки добыл Маховик и крутанул его тогда в зале Визенгамота.       Латынь опалом блестела на его узком запястье, приковывая взгляд, и Драко посмотрел на браслет с глубоким презрением. Летом он научился смирению и принял и своё прошлое, и свою новую жизнь, а сейчас был вынужден переживать все волнения вновь. Он попытался снять цепь, но не смог, как бы не дергал. Зло взмахнув палочкой, он привёл расхристанную постель в относительно прилежный вид и начал расстёгивать тугие манжеты, подворачивая рукава, — ему был необходим душ, завтрак, свежая рубашка и портал домой. Он решил начать с малого.       Сделав несколько шагов в направлении укромной двери в самом углу, он наткнулся взглядом на большой фолиант с торчащим углом колдографии вместо закладки, больше на комоде ничего не было и Драко заинтересованно остановился. Ему было физически неприятно находиться во вчерашней одежде, поэтому он наспех снял рубашку через голову и швырнул обратно на кровать, не заботясь о её сохранности. Потом с чуть более умеренным раздражением стёр с книги толстый слой пыли.       «Тайны магического подсознания. Углубленный курс с правками».        Холодные мурашки облизали его лопатки, и Драко неслабо передернулся. Торопливо раскрыв книгу, он достал колдографию. Через некоторое время глубокого непонимания у Драко против его воли брови на лоб полезли: незнакомый мягкий Снейп смотрел на входящую в кадр рыжую женщину до странности любовно, губы его кривились легкой неуверенной линией, будто он боялся по-настоящему улыбаться, бледное лицо аккуратно обрамляли чистые выпущенные пряди, при повороте головы был заметен низкий недлинный хвост. Он был такой же, но… Малфой всмотрелся в него внимательнее — Северус казался довольным, будто топившая его душу ненависть наконец-то схлынула, оголяя то, что видел сейчас Драко на его лице. Беззащитная уязвимость. Странно хмыкнув, он перевёл взгляд на молодую девушку. Та, тряхнув волосами, цепляла под руку поддавшегося к ней навстречу Северуса и порывисто разворачивалась в сторону снимавшего. Её тонкие длинные губы рассекали лицо каким-то странным обещанием счастья, рассыпанные тёмные веснушки приковывали взгляд, заставляя Драко неприязненно хмуриться — он не любил запятнанную кожу, а знакомые зелёные глаза горели приветливостью и тихой радостью.       «Лили Эванс», — подумал Драко.       Она была одновременно скромна и открыта всему миру. С неугасающим камином в груди. Драко подумал, что Северус купился на эту пульсирующую, яркую душу так же, как и он сам. Это был странный феномен — скользкие, холодные люди, погрязшие в самых тёмных чувствах, стремятся к огненным улыбкам, к раскрытым эмоциям и к чистым помыслам. Что в итоге побеждает? Чёрный становится серым или белый себя пятнает. Одно из двух, Драко не знал ответа, а смотря на её широкую улыбку, он вспоминал другую. Тот день, когда он отправлялся в Хогвартс и когда Поттер осветил своими чёртовыми губами весь Лондон и всю черноту Драко Малфоя. Это было так давно и так живо. Так далеко… что горечь жгла. Драко рассматривал колдографию ещё семь кругов — семь чёртовых улыбок, резавших его без ножа, потом в смешанных чувствах положил, наконец, всё на место. С заложенной колдографией страницы на него смотрел заголовок — «Сон как способ общения». Драко закрыл книгу и продолжил маршрут до душа.       Нежный Снейп уверил его в том, что вчерашние события действительно происходили. Это был не его крёстный. Это была не мама Поттера, хоть и казалась на неё похожей. В кабинете был не тот Дамблдор, и Драко было нечего тут делать. Чужой мир ошпарил его прохладной водой и одиночеством, Малфой долго тёр своё лицо, не позволяя эмоциям взять вверх.

***

       — Он трансгрессировал? — спросила Гермиона, в который раз перечитывая строчки пророчества.       — Он исчез, — членораздельно ответила Панси, наблюдая за этим цирком уже с минимумом былой надежды на Избранного. Очевидно, что его друзья не видели ровно никакой проблемы в том, что Драко Малфой куда-то делся. Не видели проблемы и точно не хотели её решать. Золотое Трио сдулось, по мнению слизеринки, и избегало новых проблем. Панси могла бы их понять, но, откровенно говоря, ей было срать на то, что они там хотят, а что нет. Поттер был прямо во всём этом замешан, и им было не отвертеться. Она хмуро глядела на рыжего, который не спрашивал у Грейнджер и Поттера «А какого черта вы вообще пытаетесь помогать этим… чистокровным ублюдкам?» только из-за какого-то вдруг проснувшегося убогого воспитания. Ну или потому что Поттер несколько раз бросил на него предостерегающие диктаторские взгляды. Его заботе можно было даже умилиться, но Панси только всё больше впадала в глубокое раздражение. Его друзья убили в ней всё, кроме этого раздражения.       — Я… — Грейнджер замялась и протянула пророчество Поттеру, — не думаю, что мы сможем насильно вытащить его и как-то помочь.       — Насильно? — переспросил Поттер, вчитываясь в пророчество сто тысячный раз, отходя от их компании. Панси презрительно скривила губы, Блейз соприкоснулся с ней плечами. В глазах его бегали смешинки, и она знала, что смеётся он исключительно над её тихой истерией и над тем, что посвящать во всё львятник — её идея. Панси готова была перегрызть глотку себе в прошлом — мало того, что пользы от них не было, так потом ещё и от Драко она получит такую порцию агрессивного равнодушия, что жить расхочется окончательно.       — Я имею в виду, что его невозможно достать в принципе. Если объяснять популярно, то… разобьём пророчество на отдельные понятные части: во-первых, «отмеченный враждой» это?       — Сектумсемпра, — ответил Забини.       — Это понятно, Гермиона, можешь не доказывать, что чистокровный именно Малфой, а тот, кого он ненавидит — это я, — сбивчиво проговорил Поттер, взлохмачивая свои волосы. Панси злорадно усмехнулась, чувствуя глупое злобное удовлетворение от того, что Поттера стыдил факт наличия «отметки от возненавидившего».       — Ладно, но всё остальное вообще пояснений и доказательств не требует, по-моему. Очевидно, цепь была заколдована и активировалась от крови, и только кровь же может вернуть Малфоя обратно, но вряд ли будет достаточно просто мазнуть по ней, думаю, имеется в виду что-то глобальное… что-то…       Она замялась, подбирая слова.       — Похоже, что хорёк умрёт, увы, ребята, но кажется вам пора, тут ничего не поделаешь, — хлопнул в ладоши Рон, — карма дело тонкое.       — Я тебе сейчас твою карму запихну в твое расшатанное очко, рыжий, — прорычала Панси, доставая палочку и дёргаясь в сторону Уизли с честным намерением привести угрозу в жизнь. Блейз на силу дёрнул её обратно, впечатывая в свою грудь. Он посмотрел на Поттера, требуя поддержки, но тот уже сам разобрался со своим дружком тихим, но стальным: «Рон». Уизли убрал свою палочку, Панси с секундной задержкой тоже её спрятала. Извиняться никто не стал.       — Как кровь возьмет «искупление» не понятно, но как только это случится — он вернётся. Вмешаться в этот процесс не получится, всё в руках Малфоя, но то, что с ним можно будет как-то связаться тоже очевидно, — продолжила Грейнджер, не обращая внимания на перебранку.       — Стой, — очнулся Поттер, мгновенно обращая всё своё внимание на подругу, — как это очевидно? Можно связаться, как?       Панси, тоже вдруг приободрённая этими словами, вся обратилась в слух. Все они сидели в заброшенном классе, Грейнджер и Уизли расселись на трансфигурированном из стола диване, на вид он был жестковат и тесноват, так что Панси с Блейзом стояли напротив, прислонившись к парте, Поттер же стоял у окна и чаще всего смотрел на улицу, чем на всезнайку Грейнджер.       — «Синапс в отчаянии», — многозначительно произнесла та, внимательно на всех посмотрев; Панси в ответ глумливо подняла бровь. — Что-то должно случиться, когда Малфой совсем отчается, когда поймёт, что выхода нет, и что никто ему не поможет, тогда-то пророчество и активизируется и будет какой-то сигнал, может, магический выброс. Я ставлю на то, что благодаря этому он и сможет связаться… с Гарри. Или, наоборот, Гарри сможет его почувствовать и как-то откроет путь к нему.        — Гермиона, ну что ты несёшь? — возмущённо подскочил Рон. — Говоришь так, будто у них с Гарри действительно… ну… есть или будет, не знаю, какая-то связь.       — Я говорю ровно то, что написано, Рон!       — А ещё там написано, что хорёк любит Гарри и что теперь? Это же чушь! Ещё скажи, что он вернётся и они, и они… ну ты поняла, как же Джинни?! Вообще я не понимаю, с чего вы все взяли, что оно о Малфое и Гарри, мало ли какой чистокровный со шрамами там кого-то ненавидит, и даже если это хорёк, то неужели кроме Гарри его никто никогда не бил? И про... синопс этот вообще не убедительно!       Панси слушала Уизли со змеиным спокойствием, смотрела зло и непроницаемо, как на надоедливого, но безвредного жука. Просто глупое животное — не более. Вспышка ярости привела её в чувство. Стук сердца Блейза отдавался неожиданной уверенностью — сам он не сомневался, что пророчество исполнится крайне положительно и пойдёт Драко только на благо, значит ей тоже стоило мыслить исключительно в этом направлении. Всё, что ни делается, да? Он всё ещё держал руки на её плечах, ненавязчиво удерживая рядом. Она не противилась, расслабленно откинувшись на него, изучая двух животных перед собой. Спокойный, ровный стук проходил через неё. Панси считала удары, стараясь абстрагироваться от слов ненавистного рыжего. Поттер стоял непроницаемо ровный, смотрел в окно прямым взглядом, хмурил брови, теребил пергамент с пророчеством и иногда опускал туда взгляд. Он украдкой смотрел в удивительно чёткий, убористый, красивый почерк, простодушно удивляясь: как можно так красиво писать? Что-то в этих каллиграфических буквах было такое, что притягивало его взгляд вновь и вновь. Поттер думал, что если бы не знал, что это писал Малфой, то непременно захотел бы подружиться с человеком, который так замечательно пишет. Это была дурная мысль — будто бы друзей выбирают по почерку — но она была. Дурная, грустная, неуместная мысль.       — Рон, когда Гарри заметил, что Малфой исчез, и что на его руке была кровь, стало очевидно, что тут говорится о них! — взбешённо проговорила Грейнджер, разворачиваясь к Уизли.       — Да ну? Мне лично ничего не очевидно, — настаивал на своем Рон, упрямо скрестив руки и откинувшись на спинку дивана. — Что значит «испугавшись за его жизнь, пройдет испытание», по-твоему? Гарри-то как раз в безопасности, а Малфой черт знает где, каким это образом он за него испугается?       Грейнджер изучала его несколько мгновений, потом выдохнула и начала перечислять аргументировано. Объяснять, загибая пальцы, чтобы друг смог сложить два и два:       — Давай пойдем по порядку, окей? Начнём с очевидного, что Малфой чистокровный и ненавидит Гарри, претензий нет? — Гермиона посмотрела на всех, особенно выделяя взглядом Рона, который пока молчал. — Малфой получил от Гарри шрам, как ранее пояснил Забини, своего рода «отметку»; Малфой предлагал дружбу и был и есть отвергнут, и уж конечно никто не будет спорить с тем, что Гарри всегда был «на другой стороне». И вот мы подошли к самому интересному: «испугавшись за его жизнь»…       — О нет, Гермиона, ты прекрасно знаешь, что самое интересное здесь не это! — тут же перебил её Рон.       — Значит ли это, что из-за предполагаемого взаимодействия, о котором я говорила раньше, Гарри попадёт в опасность, или это означает прошлый страх Малфоя во время войны…       — Хочешь сказать, что Драко «испугался за жизнь» Поттера ещё во время битвы за Хогвартс? — скептически спросила Панси.       — Почему все меня перебивают? — взвилась Гермиона, разворачиваясь к слизеринке. — Да! Именно это я и хочу сказать.       — Бред, — выплюнула Панси.       — Вовсе нет, — поспорил с ней Блейз, Панси возмущенно обернулась к нему, шипя: «На чьей ты стороне?».       — Если бы Гарри умер, то победа бы точно принадлежала Волдеморту, и Малфоя ждала бы далеко не сахарная жизнь, уж к тому времени он, вроде, поумнел и понял, что его семья находится в полной заднице, если бы кто-то соизволил посмотреть его воспоминания и воспоминания Нарциссы, их всех бы ждала смерть за предательство или ещё что похуже, — Панси и Рон на это ничего возражать не стали и Гермиона, выдохнув, продолжила, — и последнее — «полюбивший из невозможности покорить»! Невозможность покорить, Рон! Я думаю, что чувства его будут обречены на провал, и из-за этого он будет испытывать их только сильнее, потому что он жадный до всеобщего признания слизеринец, которому всегда и всего мало, особенно, как выяснилось, внимания Гарри! Так что перестань психовать на пустом месте и немного подумай, Рональд.       Грейнджер шумно выдохнула. Волосы её, казалось, наэлектризовались от злости и торчали во все стороны больше обычного, Уизли смешно втянул голову в плечи и обиженно не издавал ни звука. Поттер стал на несколько тональностей угрюмее, а Панси недовольно поджала губы. Всё было логично, но… всё равно чертовски оскорбительно, она знала не понаслышке, что такое невзаимные чувства, обречённые оставаться такими навсегда. А такие чувства, ей было даже неприятно об этом думать. Чувства к Поттеру были чистой воды унижением, даже геройство не сделало его лучше. Она надеялась, что Драко каким-нибудь чудесным образом сможет избежать этого. А представлять реакцию его родителей на всё это было и вовсе страшно.       — Это всё так, но… — подал голос Поттер, — но я люблю тебя, Гермиона.       — Что? — резко выкрикнул Уизли, во все глаза смотря на Гарри. Гермиона молчала, шестерёнки скреблись в её голове, потом она хихикнула и сказала:       — Поняла. Я об этом как-то не подумала, да, — Грейнджер расслабленно улыбнулась и повернулась к Рону, — он имеет в виду, что любить можно не только физически, но и платонически, как друга, как товарища или как семью.       Уизли выдохнул и разом расслабился, покивав головой, и забубнил себе под нос: «Ну тогда ладно, хотя хорьку всё равно даже дружбы не светит, да, Гарри? А про семью ты вообще загнула». Поттер промолчал. Панси очень хотела обернуться и посмотреть на Блейза, чтобы узнать, что он думает по поводу этой чисто гриффиндорской версии, но решила, что лучше спросит потом в более приватной обстановке.       — Это всё очень здорово, — произнёс до этого молчавший Поттер, — но с синапсом всё-таки как-то непонятно, может всё же объяснишь популярно, что это значит.       Грейнджер в ответ заторможено моргнула, удивляясь этому незнанию очевидных для неё вещей, а потом поджала губы, предчувствуя, что Рон сейчас опять начнёт кричать. Панси почувствовала своим затылком, как Забини хохотнул, и запоздало смутилась их близости.       — Кстати да, — крякнул Уизли, — я тоже не знаю.       — Синапс с греческого переводится как «связь» или «соединение», — медленно проговорила Гермиона.       Поттер в ответ промычал что-то невразумительное, Забини снова весело хмыкнул. «Связь». Прозрачнее некуда.       — Так. Я не понял, — сказал Уизли. Его проигнорировали.       — Предлагаешь просто ждать? — спросил Поттер. Он не смог решить, какое местоимение добавить в вопрос: «нам» или «мне», и не добавил никакое. Ждать не хотелось в принципе — ни коллективом, ни в одиночестве, но Гермиона не предложила никаких решительных действий, значит… Значит всё действительно было в руках Малфоя и только в них. Поттер не любил быть беспомощным и бездействовать, но жизнь иногда вынуждала. В прошлом году, будучи в бегах, он научился терпению, смирению и ожиданию. Понял, что выход находится в большинстве случаев, даже если ты просто сидишь в палатке, малодушно избегая смерти. Похоже, оставалось только пожелать Малфою удачи, сделать ничего больше он пока не мог.       — Я не вижу никаких альтернатив, — ответила Гермиона. — Когда прибудут его родители? Может у них будут какие-то идеи?       Панси закрыла глаза. Завтра. «Спасибо, что напомнили, Моргана вас забери», — подумала она. Миссис Малфой должна была прибыть завтра, а значит их с Блейзом и Поттером вызовут, чтобы те ещё раз рассказали в подробностях, что, как, почему и во сколько произошло. Макгонагалл упоминала возможное присутствие авроров, это оставалось на усмотрение Нарциссы. Панси трясло от одной мысли об этом, потому что она не представляла, каково ей будет… Каково ей сейчас, когда единственный сын без вести пропал в неизвестном направлении из-за древнего артефакта. А всё потому, что она, Панси, не успела среагировать.       — Макгонагалл с Нарциссой всё обдумают и будем отталкиваться от их решения, — произнёс Поттер, поправляя очки. — Вряд ли они привлекут Аврорат, ещё не известно, что там был за артефакт, каким образом он попал в Хогвартс и чем грозит его хранение.       — Рассуждаешь прямо как будущий блюститель порядка, Поттер, — беззлобно хмыкнул Блейз. Они встретились взглядами.       — А ты что думаешь?       — По поводу пророчества? — уточнил Блейз, тут же встречая кивок Поттера. — Думаю, что вы с Малфоем справитесь без нашего вмешательства, магия знает, что делает.       Поттер прищурил глаза, всматриваясь в безразлично-надменное лицо Забини. Он вспомнил о том поцелуе между ним и Малфоем, чувствовал подвох, какой-то скрытый мотив, который ударил его под дых абсолютно внезапно.       «Чего добивался Забини?»       «Не знаю, но собираюсь выяснить».       Тот день и тот разговор с Малфоем в мельчайших подробностях вспыхнул в его сознании. Выяснил ли он мотив своего друга или нет? Досадная потеря информации, целая дыра, которая могла бы помочь. Нужно было подойти на следующий же день к нему и узнать всё до конца, но кто знал, что ему когда-то понадобится ответ на вопрос, зачем Блейз решил поцеловать Малфоя? Почему-то казалось, что это имеет прямую взаимосвязь, хотя не получалось даже предположить — какую именно.       — Во что ты играешь, Забини?       — Я? — притворно удивился Блейз, растягивая губы. — Ни во что. Всего лишь бросил камень, Поттер.       Атмосфера неуловимо накалилась. Гермиона переводила настороженный взгляд с одного на другого, пытаясь понять, чего она не знает и что упустила. Поттер хотел ответить, что если он узнает, что Забини как-то связан с малфоевским исчезновением, если тот как-то пострадает, то… Забини пожалеет. Но не стал. Потому что это была необоснованная, неуместная угроза, которую никто не поймёт. Которую не понимал даже он сам. Просто… он вытаскивал Малфоя уже столько раз, что было бы глупо — погибнуть ему вот так, после войны и всех его бед, от глупой забавы (пакости?) однокурсника. Хотя Забини, наверное, понял бы незамысловатую угрозу, но всё равно вывернул бы всё так, будто дурак тут именно Поттер. Поэтому он промолчал. Сжал в кулаке пророчество и своё недоверие и сказал, что им всем пора расходиться по спальням. Стоило обсудить всё с Гермионой, она могла сложить мозаику так, как не мог никто другой. В конце концов Блейз мог оказаться вовсе ни при чём, может он просто хотел целоваться, как бы мерзко это ни было.       Слизеринцы свернули на лестницу и направились в свои подземелья. Поттер проводил их взглядом, потом достал карту Мародёров и пошёл в сторону гостиной Гриффиндора, посматривая на неё краем глаза. Гермиона с Роном шли следом. Последний пребывал в скверном настроении из-за нескольких ссор подряд со своей девушкой из-за столь ничтожной причины — пропажа Малфоя, какое-то пророчество, какая-то там голубая любовь. Рон видал это всё в гробу. Он украдкой покосился на Гермиону, та шла прямо, высоко вздёрнув голову, волосы её подпрыгивали в такт её шагам. Вздохнув, Рон уставился в пол, он поговорит с ней позже — обязательно. И извинится, хотя, видит Мерлин, он не был ни в чём виноват, просто не доверял Слизерину. Вдруг они всё это подстроили?       — Гарри, — позвал он его, чтобы поделиться своими сомнениями, — ты им веришь? Не думаешь, что Малфой всё это задумал шутки ради?       — Я не верю Забини, — отозвался Гарри, сбавляя шаг и пристраиваясь слева от Гермионы, — но они не врут, Малфой пропал и… Панси боится пророчества, а Забини будто бы плевать. Это странно. Гермиона?       Гермиона очень сосредоточенно смотрела вперёд. Гарри смотрел на неё и в карту, вот слизеринцы дошли до подземелья, засели в гостиной. Имени Малфоя не было на карте и Гарри испытывал самый настоящий дискомфорт по этому поводу. Как когда-то на шестом курсе, когда Малфой скрывался в Выручай-комнате и исчезал. Только сейчас он исчез не временно и не столь очевидно, но тоже в Выручай-комнате. Параллель, которую они не заслужили. Поттер сложил карту и убрал в потайной карман мантии.       — Ты связываешь это с тем поцелуем, да? — спросила Гермиона после продолжительного молчания.       — Да, — воодушевлённо сказал Гарри, радуясь, что подруга, возможно, разделила его опасения. — Я рассказывал вам, что Малфой тогда собирался выяснить, чего добивался Забини, но больше мы не разговаривали, а вскоре он начал…       Поттер задумался, восстанавливая в голове всё, что происходило с начала нового учебного года. Его поведение было даже более странным, чем обычно.       — Ты прав, — решительно кивнула Гермиона, встала, не давая ему продолжить и тут же начиная тараторить, — Забини очень громко сообщавший о том, что нужно бы пойти в Выручай-комнату, потом целующий Малфоя у туалета у нас на глазах, потом Забини, хватающий Малфоя за подбородок во время завтрака — наверняка проверял твои чары, он тогда совсем не удивился их наличию и специфическим эффектам, и тут же Забини, провоцирующий хаффлпаффцев, он тогда начал первым кричать, я помню. Что дальше? Ничего. Полная тишина, значит возможно… Конечно! Пророчество именно тогда и появилось! Потому что Малфой стал резко игнорировать тебя, Гарри. Наверняка испугался и решил, что сможет избежать его, если не будет с тобой пересекаться! Нет, он в этом году, конечно, куда тише, чем в предыдущие, но его затишье… На шестом курсе он тоже внезапно перестал идти на провокации и ничего хорошего из этого не вышло. Тогда я тебе не поверила, но я помню свою ошибку и второй раз не обману саму себя. Последний месяц Малфой не реагировал даже на Рона. Вообще ни на кого из нас! Это подозрительно, но ещё подозрительнее то, что после этого Забини снова сказал о Выручай-комнате так, чтобы ты услышал и пошёл проверять, и вот Малфой исчезает.       Гермиона блестящими глазами от новой тайны уставилась на Гарри. Тот тоже смотрел на неё, потому что тоже построил такую же цепочку. Всё складывалось — Забини виноват в исчезновении!       — Вы что, издеваетесь? — простонал Рон, смотревший на друзей с ужасом. — Забейте вы на этого хорька и на его дружка. Какое нам до этого всего дело? Малфой исчез из Хогвартса! Да слава Мерлину, я буду праздновать этот день каждый год до конца своих дней, а вы хотите его вернуть и ищите виноватых? Гарри?!       — Рон! — немедленно отозвалась возмущённая Гермиона, — сколько раз тебе говорить, что Гарри имеет к этому если не прямое отношение, то достаточно близкое.       — Близкое отношение к Малфою? Да вы в своём уме? Гермиона?!       — Рон, — подключился к подруге Гарри, — просто пойми, что… это важно. Я не знаю, почему, но я чувствую — всё это неспроста и Забини… а если это что-то серьёзное? А если преступление? Я не хочу быть виноватым ни в чьей смерти, даже в смерти Малфоя.       «Особенно в смерти Малфоя», — продолжил он про себя.       — Ладно, но можно я напомню на всякий случай, что Малфой неблагодарная слизеринская свинья, вдруг вы запамятовали. Я просто не понимаю, как вы можете хотеть ему помогать после… его фокусов?! Гарри, ты столько сделал этим летом, чтобы в прессу не проникло то, что он Пожиратель, боялся, что родители школьников соберут против него петицию, что он не сможет из-за этого продолжить обучение; ты настоял на закрытом суде, вы с Мионой писали и редактировали то, что можно публиковать в «Пророке», а что нет. Ты единственный защищал их от всех нападок и выторговал для Люциуса всего лишь год и не получил от его мерзкой семейки даже жалкого спасибо, они, возможно, даже не заметили, приняли как должное, неужели тебе совсем не обидно? Неужели ты всё равно хочешь ему помогать, хотя он явное… он просто кусок дерьма! Ты бегал по издательству «Пророка», шантажировал Скитер, присел на уши Министру, угробил свою нервную систему в этой ненужной борьбе за свободу Малфоев и сохранение тайны метки у этого поганца, а в итоге наступил сентябрь, и Малфой просто закатал рукава и щеголял своей меченой рукой у всех на глазах! Да я в шоке! Как вспомню, сколько проблем ты решал и сколько гневных писем получила Макгонагалл, мне становится дурно, а вы опять за своё! Опять хотите ему помочь!       — Я делал то, что считал нужным и, то у Малфоя не было бы выбора — все бы знали, кто он, а так… Малфой пришёл в школу и сам решил, что не собирается скрывать своё прошлое и жаться по углам. Вот и всё. Он меня ни о чём не просил — каждый поступил так, как посчитал нужным. И я посчитал, что у него должен быть выбор — скрывать своё прошлое или выпятить его.       — О-о-о! — воскликнул Рон. — Он-то и решил не жаться?! Да как только у говнюка возникли проблемы с другими учениками из-за его же тупости, он мигом сиганул за твою спину! Я прекрасно знаю, что ты эталон справедливости и благородства, Гарри, но это уже перебор.       Не зная, как объяснить другу своё отношение к этому делу, Гарри молча отошёл к окну. С щелей сифонило холодом, он устало прислонился лбом к ледяному стеклу. Ему нужно было остыть. Рон, снова открывший рот, был остановлен осторожной Гермионой, та положила руку ему на плечо и покачала головой. Прошло некоторое время.       — Ладно, — примирительно, но не особо довольно сказал Рон, когда молчание слишком затянулось, — не будем об этом, но даже если закрыть на всё глаза, всё равно остаётся один вопрос: зачем Забини вредить Малфою? Да и каким образом? Пророчество было произнесено Сивиллой, при чём тут Забини? Извините меня, конечно, но ваши подозрения притянуты за уши, мне кажется, такое невозможно подстроить.       — Он сказал, что бросил камень, — тихо проговорила Гермиона, бросая на Гарри тревожные взгляды. — Давайте завтра пойдём к Трелони и попробуем её расспросить, вдруг удастся что-то выяснить. Рон прав, чего-то явно не хватает.       — Даже если и притянуто за уши, то всё равно очень подозрительно.       — Всё, о чем много думают, становится подозрительным, — пробубнил напоследок Рон.       В тягостном молчании они поспешили в гостиную. Поттера беспокоило, что Рон был прав не только в том, что «чего-то не хватало». Он был прав гораздо больше, чем думала Гермиона. Им действительно не должно было быть никакого дела до исчезновения Малфоя. Ему, Гарри, не должно быть никакого дела. Безразличие. Пророчество и Малфой сами друг с другом разберутся — оно спокойно исполнится, а он пройдёт испытание и обретёт какой-то там покой, будь он неладен, не живётся ведь ему нормально. Азкабана он избежал, а покоя не нашёл. Поттер чертыхнулся на мерзавца. По сути его дело — по теории Гермионы — только связаться с ним в момент отчаяния. «Как бы ещё эту связь пережить», — невесело хмыкнул Гарри. Но несмотря на эти вполне логичные доводы, и только на одно «дело», Поттер не мог пустить всё на самотёк, он должен убедиться, что всё это случайное стечение обстоятельств, а не гнусная задумка Забини. Да, Малфой справится сам, а пока он справляется, Гарри вполне мог найти виноватых или убедиться в их невиновности.       Тайны всегда шли рядом с его судьбой, против его воли, можно было сказать, что он уже с этим смирился и подстроил свой шаг под них.

***

      В кабинете директора что-то безостановочно хаотично щёлкало, вызывая у Малфоя непреодолимое желание взорвать тут всё к салазаровым чертям.       Не успел он толком принять душ, как явился домовик, сообщив, что его уже ожидают. И вот он Драко — с влажными волосами и во вчерашней одежде, очищенной магией; без заготовленной речи и с расшатанной паранойей нервной системой. Он мрачно взирал на директора исподлобья, пытаясь уговорить себя сесть как подобает Малфоям — чистокровным аристократам — безукоризненно прямо, при этом достаточно вальяжно, в меру вздёрнуть подбородок, может быть слегка высокомерно скривить губы и закинуть ногу на ногу; быть уверенным в себе и в своём прошлом, быть собой. В конце концов на его лице была магия одного из сильнейших в его мире волшебников, а это что-то да значило. Но Драко не смог даже поздороваться, когда вошёл. Горло стянуло спазмом, какое уж там высокомерие.       И вот он сидел, откинувшись на спинку отвратительного красного кресла, уговаривая свои плечи не сутулиться слишком явно, смотря в кристально честные голубые глаза Дамблдора. Страх давно прошедших времён медленно возвращался. Можно ли было поставить между двумя директорами знак равенства?       Коридоры Хогвартса были полны учеников и при этом казались Драко абсолютно заброшенными. Пока он шёл, пытался представить, что это обычный день: скоро занятия и Панси где-то рядом, потому что рядом она всегда, Филин должен принести мамино письмо к завтраку, и сегодня должна была быть тренировка. Но реальность не поддавалась иллюзиям и упорно била своей чужеродностью. Отчасти он был даже рад забиться в кабинет директора как в нору и окружить себя этой какофонией звуков, лишь бы больше не думать и не возвращаться в своей голове на сутки назад, когда всё было просто отлично. Нормально. Но лишь отчасти. Здесь можно было спрятаться и здесь же Драко был вынужден беспокоиться о своей участи сильнее всего. Пока он шёл к старику Дамблдору, его глушил тот факт, что он весь в руках этого интригана, помешанного… Да Драко даже не был уверен, на чём именно помешан директор! Как тут сложилась его жизнь и был ли он хотя бы в половину таким же благочестивым, как умерший Дамблдор. Поттеру он мог довериться в любой вселенной, Дамблдору же… Драко боялся оступиться.       О чём он был обязан поведать директору? Говорить ли про прогремевшую у них войну, которой тут, по-видимому, даже не пахло, про личность Поттера и о его роли в их мире, чтобы было понятно, почему Драко так настаивал на его присутствии? Что он должен рассказать, чтобы его история не выглядела как бред сумасшедшего, и при этом скрывала нелицеприятные моменты? Например то, что Малфой пытался его убить. Или что Драко был на тёмной стороне и желал смерти грязнокровкам. Или что его поместье было штабом Волдеморта, который желал поработить светлых магов, в котором регулярно кого-то убивали. Шедший в кабинет как под конвоем с этим ворохом мыслей, Драко остановил удар волшебного колокола, ознаменовавший начало урока, который привёл неспешно идущих редких студентов в панику. Драко нырнул в маленькую нишу, протискиваясь мимо доспехов, сел на каменный выступ, скрючиваясь. Нужно было хотя бы попытаться всё обдумать, но времени не было.       Два пути: положиться на случай и надеяться, что Дамблдор остаётся собой в любой вселенной и при любом исходе его жизни, или же вовсе убраться из школы, ничего не объясняя, и попытаться решить всё самостоятельно. Может, Северус мог помочь или... Драко глухо застонал, вороша волосы.       — Говорят, что у нас новый ученик… — услышал Драко голос девчонки Уизли и резко поднял голову. Взгляд выцепил огненный всполох волос, который неожиданно отдался слабым облегчением в сердце — хоть что-то привычное. Драко уставился в постепенно пустеющий коридор, голоса отдалялись, он вспомнил о Грейнджер, но потом отмёл эту мысль, в этом спокойном мире она уже выпустилась из Хогвартса. Из всех людей, которые могли ему помочь в школе, был только директор, а значит нужно было сделать так, чтобы тот поверил в его отчасти фантастическую историю — быть запертым в Мунго как магически помешанный шизофреник совсем не хотелось. С Дамблдором нужно было быть осторожным и честным. Уходить из школы в пустоту не хотелось, значит оставался старик, который во что бы то ни стало не должен поместить его в Мунго.       Упрямо смотря в голубые глаза Дамблдора, Драко знал, что верить ему, появившемуся из ниоткуда и рассказывавшему бред о вымерших родах и мёртвых мальчиках, на слово никто бы не стал. Вчера директор милостиво не стал подвергать его организм стрессу, но сегодня Драко наверняка ничего не убережет. Поэтому он решил предложить свой разум самостоятельно. Если он сам позволит это — раскроет себя и пригласит в свои мысли, и покажет только то, что сам сочтёт нужным, то… это будет безопасно и это же зачтётся и покажет его исключительно с хорошей стороны? А нелицеприятное прошлое можно попытаться смазать, не закрыть наглухо, потому что пустота привлекает внимание, но рассеять и сделать туманным. Может быть, благодаря уловкам Северуса Драко сможет, не раскрывая своей сути и всей пролитой вокруг него крови, убедить директора, что ему всего лишь нужна помощь, а сам Драко выступает в роли невинного случайного студента, с которым очень зло пошутила судьба. Так, собственно, дела и обстояли, Драко просто хотел, чтобы директор ему поверил и не лез слишком глубоко.       Время шло, Драко был полон решимости. Он предпочитал представлять в своей голове Мэнор — в гостиной было то, что Дамблдору стоит увидеть — профессор Трелони и пророчество, блейзовские видения: их пересказы и пересмотры, последние дни в Хогвартсе, праздничный ужин, его друзья в Выручай-комнате и шкатулка с загадочной цепью, рывок аппарации, паника. На первом этаже в других помещениях то, что не жалко показать — родители, Северус, вырезки из газет о смерти самого Дамблдора, несколько рандомных воспоминаний с битвы за Хогвартс, Экспеллиармус героя, сражавшаяся Макгонагалл, победа. На втором этаже были самые безопасные воспоминания о Поттере, чтобы дать общее представление — их стычки, перепалки, квиддич, вечное соперничество, совместный полёт на метле. А на последующих этажах находилась смазанная полуправда о тёмной стороне, роли в войне, о ненависти к грязнокровкам — большая часть его жизни. В многочисленных же тайниках поместья было заперто то, что не следовало видеть — метка, пытки, направленная на Дамблдора палочка.       Драко был готов и звенел от напряжения, но вмешательства в разум не происходило. Он скрипнул зубами от досады, Дамблдор никогда не был дураком, он должен проверить его легилименцией. Обязан. Драко знал это, принял, дал своё согласие и ничего не понимал.       — Чего вы ждёте, мистер Малфой? — с улыбкой спросил Дамблдор.       — А чего ждёте вы? — тут же словно змея из укрытия кинул Драко.       Легилименция решила бы ряд основных проблем — вопросы доверия точно отошли бы на второй план, плюс, не пришлось бы напрягаться и рассказывать всё с самого начала: про пророчество, шкатулку, браслет, про Поттера. Директор уже мог всё посмотреть и начать решать его не маленькую проблему. Но он почему-то просто сидел. «Дурацкий старик», — со злостью подумал Драко, вскидывая голову. Он не собирался задерживаться в этом мире на сраную вечность.       — Почему вы не залезете ко мне в голову и не посмотрите всё, что вам интересно? — Драко не мог поверить, что говорит это прямым текстом, но честно, ему не хотелось вести долгие беседы и доказывать то, что он не сумасшедший. — Это бы облегчило всем нам жизнь.       Директор растянул губы ещё чуточку сильнее, будто забавляясь весёлой шутке, едва наклоняя голову в бок. Драко стиснул губы, он упрямо смотрел Дамблдору в глаза, пытаясь заметить проникновение в разум, но ничего не было. Ни единого шевеления. И вместе с тем над ним будто насмехались.       — На вас лежит интересная магия, мистер Малфой, — начал директор, будто бы не слыша злого упрёка своего собеседника, слегка постукивая пальцами по щербатой поверхности стола. — Судя по вашей неосведомленности, она не…       Драко нахмурился, концентрируясь на магии на своем лице. Та, казалось, мелко вибрировала и покалывала, он не замечал этого раньше из-за нервного напряжения и боязни боли от легилименции, но сейчас его осенило.       — Неужели она не даёт вам проникнуть в мой разум? — перебил размеренную речь директора Малфой со странной смесью удивления и какого-то необоснованного детского восторга, который, впрочем, очень быстро увял.       — Именно так, — мягко ответил директор, опуская свои очки-половинки на кончик носа, — я тоже решил, что легилименция сможет прояснить небольшие неурядицы, и я, конечно же, спросил бы разрешения, не волнуйтесь, и оказался приятно удивлён, даже, можно сказать, обескуражен. Не знал, что такие чары в принципе возможны.       — Поттер полон сюрпризов, — кисло промямлил Драко. — Мальчик-который-продолжает-делать-невозможное-и-мешать-мне.       — Он уберёг вас от проникновения в разум — это что-то доселе невиданное в магии. Можно сказать, прорыв. Я даже не могу представить все благие намерения и чувства, которые он вкладывал в своё волшебство, чтобы получился такой потрясающий результат, — Дамблдор выглядел натурально пораженным, будто маггловский ребёнок, перед которым из ниоткуда возникла целая гора всевозможных магических сладостей.       Глаза его горели азартом раскрытия заклинания, он поддался вперёд, стараясь рассмотреть на лице Драко тонкую сеть магии, а потом тряхнул рукавом.       — Разрешите ли вы одно сканирующее безвредное заклинание?        Драко тускло махнул рукой, позволяя, больше увлечённый мыслями о Поттере — умерший, вероятно, ещё до того, как научился не гадить под себя, он всё равно оставался главным любимчиком директора. Малфой даже не удивится, если окажется, что за ужином старик присудит своему факультету добрую сотню баллов просто потому, что какой-то там потрясающий гриффиндорец Поттер смог наколдовать нечто настолько ошеломляющее, и удивительное, и замечательное, и исключительное, и необычное, и феноменальное, и ещё все синонимы мира. И за каждый синоним по 50 баллов. Наверняка он устроит конкурс и подбросит словарь на стол Гриффиндора, а потом присудит им за победу ещё лишнюю сотню. Дамблдор тем временем уже провёл свой анализ, лизнувший Драко аккуратным еле заметным теплом, и неспешно продолжил:       — Вы должны быть благодарны своему другу, мистер Малфой, за такую заботу. Вы так не считаете?       Драко ехидно хмыкнул. Другу. Ну надо же. Забота. Драко вообразил своего извечного неприятеля за обеденным столом, который макает хлеб в куриный жир и только и думает о том, как бы наколдовать нечто такое, что будет заботиться о бедном, несчастном Малфое и защитит его не только от физического воздействия, но и от ментального. Он хмыкнул. Шрамоголовый небось и не подозревал о том, какой силой могут обладать его случайные чары, которые он кидает подачкой неудачнику из Слизерина.       — Вам не понять.       — Вы, конечно же, не знаете кто такой Поттер, — с силой выдавил Драко после небольшой паузы. — Поттер — это панацея от всех бед и неугасающая звезда сначала одного Хогварста, а потом и всей магической Британии, которая всегда мешала мне спокойно жить.       Рядом уже привычно звякнула чашка и запах ромашки снова окутал кабинет.       — Сейчас я действительно понимаю мало, но вы можете мне всё объяснить, — Дамблдор громко отхлебнул дымящийся отвар трав и закинул в рот яркую мармеладку, отвратительно, по мнению Драко, при этом причмокивая. — Выпейте чая, Драко. Я могу вас так называть? И пожалуйста, начинайте свой рассказ. Я правильно понял, что этот мистер Поттер и есть тот замечательный волшебник, которому принадлежат чары на вашем лице?       Малфой скрипнул зубами от раздражения и глубоко вдохнул терпкий аромат трав. Он состроил самую презрительную мину из своего ассортимента презрительных мин, потом глотнул чая, смачивая горло. Он мог начинать, хотя и не знал, о чём говорить.       — Во-первых, Поттер мне не друг.       Это действительно было первое и самое главное, что Дамблдор должен был уяснить, и Драко с тихим злорадством отметил директорское неподдельное изумление. Разрушать чужие сахарные замки всё ещё было приятно.       — Во-вторых, мой отец попал в тюрьму из-за этого выскочки, — сказал он и неуверенно замолчал.       Поттер был квинтэссенцией дерьма в его жизни, Драко мог говорить и думать о нём часами напролет, но сейчас не получалось подобрать нужных слов. Не рассказывать же о том, как он всё детство мечтал, чтобы Поттер упал с метлы и дал ему поймать чёртов снитч, чтобы отец понял, что не зря вложился в мётлы; что низко и малодушно хотел, чтобы грязнокровка и рыжий мерзавец рассорились с Поттером, чтобы тот остался один и понял, что значит отвергнутая дружба; что молился на профессора Снейпа, когда тот в очередной раз публично унижал поттеровские умственные способности, которые действительно оставляли желать лучшего; что при этом же тайно желал стать частью хоть одного маленького приключения героя в Хогвартсе, чтобы Слизерину тоже дали эти несправедливые баллы с потолка, чтобы о Драко тоже говорили за обедами в Большом зале. Это, как говорилось раннее, было низко и малодушно, но это было неотъемлемой частью взросления Малфоя — гнаться за Поттером, надеясь хоть однажды — хоть один разочек — оказаться впереди. И каждый раз, когда Драко верил в то, что этот момент наконец-то настал, Поттер всё портил и снова вырывался вперёд сразу на три шага. Это было невыносимо. Школьная жизнь Драко Малфоя была отвратительной гонкой за первенство и славу, в которой он проиграл, как только родился, даже несмотря на то, что родился он первым. Выходило так, что это была первая и единственная его победа, и та от него не зависела. Драко не мог этого объяснить директору, потому что, прежде всего, сам не понимал, как оказался в этой дурацкой ловушке собственного высокомерия. Почему больше никто не хотел, чтобы Поттера случайно прибило ещё на первом курсе? И почему не было никого, кто позднее умудрился бы сменить сторону, продолжая думать, что было бы неплохо, если бы Поттера всё равно как-нибудь прибило, несмотря на все его Золотые заслуги? И почему никто, кроме Снейпа, не понимал, что он просто непроходимый болван, которому тупо везло?       Колючая ненависть и острая благодарность тянули Драко в разные стороны, и он не мог решить, что сильнее.       Вечное противоборство. Это отлично характеризовало их отношения с гриффиндорцем, потому что тот, Драко был в этом уверен, тоже желал всех гадостей мира в ответ. Соперничество, вражда, ненависть — по нарастающей. Но… на первых курсах это было такой мелочью и глупостью, по сравнению с остальными годами. Начиная с четвертого курса, когда Поттер появился вместе с кубком Турнира, держа на руках мёртвого Диггори. Тогда-то и завертелось — стало глобальнее, и с каждым последующим годом их маленькое противостояние в рамках двух факультетов становилось всё серьёзнее. И вместе с тем же шло на спад. Они были по разные стороны войны, но никогда не желали смерти друг другу всерьёз, что бы Драко там себе ни говорил и как бы иногда на этом не настаивал, он очень боялся момента, который настиг его совсем недавно.       — В-третьих, Поттер спас мне жизнь, — глухо сказал Драко напоследок, — хотя мог бросить… просто бросить меня, потому что я был тем ещё козлом.       Кроме родителей и Панси никто бы по нему не скорбел, умер и ладно, а сейчас Гарри Поттера не существовало. Мир без гриффиндорского выскочки, без Волдеморта, без Малфоев, без Поттеров. Драко всё ещё не мог в это поверить.       Дракон, гиппогриф, отпущенный домовик, ни одной победы Слизерина в матчах против Гриффиндора, ни одной победы Слизерина за кубок факультетов, превращение в хорька, несколько ударов по лицу (то, что однажды это была грязнокровка, даже упоминать не хотелось), куча проигранных драк, неэффективная Дружина, которую играючи уделал поттеровский отряд Дамблдора, а потом Сектумсемпра, которая чуть его не прикончила, а следом Поттер в поместье, украденная палочка, гнев Тёмного Лорда, Адское пламя, Уизел дал по роже. Мёртвый Поттер, воскресший Поттер, нескончаемые суды. Всё самое унизительное было связано с Поттером.       — Моя жизнь — дерьмо, директор, — подвёл итоги Малфой, хмуро смотря на поднятые брови Дамблдора, — и в этом виноват Поттер, и благодаря ему же она не такая отвратительная, какой могла бы быть.       — Интересное умозаключение, — хмыкнул профессор, он отставил чай и лакомства и с интересом воззрился на Драко. — Если он так пагубно влиял на вашу жизнь, то сейчас вы должны быть без ума от счастья — мистера Поттера больше нет.       — Вот именно! — Драко поднял глаза на Дамблдора. — Его как обычно нет тогда, когда он больше всего нужен! Кто, как не он, поможет мне выбраться отсюда, не залезая ко мне в голову и не проводя сомнительные сеансы психоанализа?! Поттер такой один — чёртова Мать Тереза Магического мира; к тому же даже это, — Драко вскинулся и обвёл многозначительным взглядом кабинет, — тоже из-за него. Этот чёртов урод умудрился залезть даже туда, где ему нет никакого места — в пророчество обо мне!       — То есть вы его ненавидите? — лаконично уточнил Дамблдор.       — Очевидно, что да!       — Но всё равно предпочли бы его, нежели меня? — Драко молча взирал на директора, сдерживая в себе ещё одно «очевидно», боясь, что такие слова могут обидеть старика и отбить у него всякое желание содействовать в возвращении. А Драко просто катастрофически нуждался в помощи кого-то достаточно могущественного. Дамблдор кивнул, будто бы понял или прочитал его мысли, что никак не могло случиться, и продолжил как-то подчеркнуто официально, словно не заинтересовался в этом клубке из ненависти и драмы, но Драко мигом заподозрил в резкой смене разговора какой-то подвох.       — Знавал я подобный феномен однажды, — хмыкнул директор, переводя взгляд на окно, что-то вспоминая. — Иногда наши лучшие враги, Драко, занимают самое близкое место к тем, кого мы любим до глубины души, а иногда они меняются местами или преобразовываются из одной категории в другую. Но и те и другие, в любом случае, сидят прямо в сердце, в самой его глубине. Враги... своими врагами нужно гордиться. Они должны быть такими, чтобы их можно было ненавидеть, но не такими, чтобы мы их презирали. И у вас я вижу самый удачный лучший враг в мире, поздравляю.       Драко изогнул одну бровь, подбирая слова.       — Расскажите-ка поподробнее о пророчестве, мистер Малфой, чьё оно?       Подозрительно сощурив глаза от столь резкой смены разговора, Малфой молча полез в карман мантии, выуживая оттуда маленький пузырек со сверкающей нитью воспоминаний и выставляя его на стол аккурат перед Дамблдором. Тот одобрительно и удивлённо хмыкнул и бросил на Драко свой особый директорский взгляд поверх очков. Малфой не обратил на него никакого внимания, не отрываясь вглядываясь в мягкое трепыхание переливчатой нити. Его охватило странное оцепенение, возможно, это была отдача от недавней истерии. Время замедлилось, чувства отхлынули, оставляя пугающую пустоту. Напугавшая его до смерти Сивилла, наверное, и не подозревала, как здорово изменилась жизнь одного ученика из-за её дурацких проснувшихся способностей. Тонкое жидкое серебро сентябрьского воспоминания сжимали равнодушные бока склянки, и Драко почувствовал себя так же — покинутым всеми по воле безразличной судьбы, зажатым тугими кольцами обстоятельств под прицелом прохладных голубых глаз. Мелькнули длинные суставчатые пальцы в огромных фиолетовых рукавах шёлковой мантии, и Драко сморгнул морок.       Дамблдор взял воспоминание, не дождавшись никакого отклика от своего собеседника, и отошёл в смежную комнату. Малфой встал следом, дошёл в смятении до большого, вытянутого к самому потолку окна, наполовину скрытого кричащей красной драпировкой, и облокотился на низкий подоконник из тёмного гладкого дерева. Бедро холодил проникавший сквозняк, в висок стучалась усталость. Огромное выцветшее небо разливалось ровным полотном до самого горизонта, необъятные хогвартские угодья на много миль вперёд заливало апатичное по-осеннему блёклое солнце. Увядшая природа возрождала в памяти Драко старые добрые размышления о строении всего в этом забытом богом мире — рождение, смерть и снова рождение, и так до скончания веков. Бесконечный цикл. Мир равнодушно следил за чужими страданиями, оставаясь таким же как всегда — безучастным, немым наблюдателем.       Драко подумал, что, возможно, через год он будет смотреть из окна своего родового поместья на возродившиеся ухоженные зачарованные матерью сады, на неспешных гордых белых павлинов, которых снова начнёт разводить Люциус, и на пару оставшихся с былых времён лошадей, пасущихся на далёких свободных лугах; отец будет с ними, снова возьмёт всё в свои властные руки, с иронией скажет, что удивлён — сын даже не угробил их род в его отсутствие, они вдвоём усмехнутся — знакомо, по-малфоевски — и отец позволит себе несколько вольностей и потреплет его по макушке. Возможно, Драко будет бороться с тёплой улыбкой, возрождая и посмеиваясь над сегодняшним разговором с директором и собственными, вырвавшимися на свободу чувствами… Это всё будет в будущем, а сейчас глаза застилала пелена беспомощных слёз; ярчайшая иллюзия будущего с легкостью пробивалась через них. Он чувствовал соскользнувшую на плечо отцовскую руку, слышал ворчливые указания матери и мог представить знакомое раздражение, когда на него с первой страницы «Пророка» снова будет смотреть пытающийся ускользнуть из-под камеры его лучший враг Поттер. Это всё будет, но сейчас с ним было лишь острое одиночество да призраки былых счастливых моментов.       Ждал ли Драко удачливый луч солнца в ближайшем будущем? Он не знал. Мир бесстрастно следил за его страданиями.

***

      — Я ненавижу это место, — тихо прошептала Гермиона, как только они все влезли в Восточную башню профессора Трелони.       Люк тихо щёлкнул. Гарри огляделся — всё было как и раньше, то ли война совсем не задела это место, то ли профессора смогли восстановить тут всё, включая плешивые пыльные загадочные многослойные занавески, которые не желали пропускать ни капли природного света. Рон пихнул его в бок и кивнул в угол, Гарри обернулся, кривя нос от витавших вокруг благовоний, несколько ароматических палочек мигали по углам, перетягивая и рассеивая внимание. Дым и полумрак мешали ему рассмотреть, но он понял, что Рон указал на профессора, засевшую в самом углу огромной шалевой горой с сверкавшими стёклами очков от дымного светлого хрустального шара, расположившегося прямо перед её носом. Гермиона уверенно двинулась к ней, намереваясь прервать всё, что можно было прервать, получая от этого злорадное удовольствие. Расслабленно шагая следом, Гарри на полпути присел на мягкий пуф, справедливо рассудив, что его подруга сама со всём разберётся.       Гермиона многозначительно покашляла, нависнув над хрустальным шаром Трелони, и Гарри еле удержал себя от глупого хихиканья, представляя, как подруга борется с собой и давит своё пренебрежение к подобного рода вещам.       — Профессор? — язвительно протянула Гермиона, стараясь привлечь к себе внимание Сивиллы, которая неприлично долго игнорировала подошедшую студентку, продолжая якобы зреть в будущее. — Вы помните студента по имени Блейз Забини?       — Я помню всех студентов, наделённых даром, милочка, — после небольшой паузы ответила Трелони, крепче заворачиваясь в шали.       Её во много раз увеличенные стёклами очков глаза посмотрели на Гермиону недружелюбно и как бы даже враждебно, будто она опасалась, что нерадивая студентка снова позволит себе много лишнего и в который раз примется за оскорбления столь тонкого дела прорицания только потому, что то ей никак не давалось. Но Гермиона обещала себе держать себя в руках, лишь вздёрнула выше нос и присела напротив профессора, резко придвигая к себе пуф.       — Насколько вы знаете, мы — герои войны, — веско сказала Гермиона, закидывая ногу на ногу и кладя сцепленные в замок руки на колено, — которые разгадали не одну тайну этого замка.        Гарри недоумённо переглянулся с Роном.       — С козырей пошла, — шепнул Уизли на ухо Гарри, и оба сдавленно захихикали.       — А также вы, должно быть, слышали, что в школе пропал студент, — Гермиона многозначительно замолчала и стала выглядеть точь-в-точь как Минерва Макгонагалл, застывшая в ожидании ответа перед затихшим классом, хотя не поставила конкретного вопроса. Пауза, в которую лучше что-то сказать, дабы не было хуже, но Трелони молчала, с интересом уставившись в ответ. — Блейз Забини нам сказал, что он не причастен к этому событию и что он всего лишь «кинул камень», вы можете как-то это прокомментировать, пока мы не пошли с этими знаниями к директору и не начали официальный допрос, возможно, с участием авроров?       Гарри снова переглянулся с Роном.       — Мисс Грейнджер, — начала Трелони, нервно подбирая многочисленные полы юбок и зажимая их в кулаке на своих стиснутых коленях, — для меня не стал неожиданностью ваш приход и ваш тон, но я не имею даже косвенного отношения к пропаже этого мальчика. Блейз очень способный ученик, он делился со мной некоторыми своими откровениями и советовался, когда не мог расшифровать полученные знания, но ни в его видениях в хрустальном шаре, ни в кофейной гуще, ни в картах, ни в трактовании планет — ни в каких способах получения информации о будущем, о которых мне известно, никогда не было и намёка на чьё-то загадочное исчезновение.       — А что в них тогда было? — менторским голосом спросила Гермиона, у которой руки чесались достать блокнот и начать конспектировать этот диалог. Трелони замялась, подбирая слова.       — Взаимодействие.       — Какое?       У Гарри возникла ассоциация с игрой в теннис или в пинг-понг. Между его подругой и профессором было такое натянутое напряжение, что становилось физически неуютно. В любую секунду оно могло лопнуть, и кто знал, что будет тогда.       — Весьма неоднозначное, — поджав губы, выдала Трелони свой весьма неоднозначный ответ.       — Профессор, — максимально вежливо протянула Гермиона, чувствуя, что терпение уже на пределе, но нужно было сменить тактику, — я слышала трактовку Забини, но очень хотела бы услышать и вашу, боюсь, что он может в чём-то ошибаться, не зная всех секретов этой… науки, при всём уважении, могли бы вы рассказать поподробнее?       — Это не наука, милая, это — искусство.       — Пусть так, — легко согласилась Гермиона, философски решив не спорить и просто кивать, получая нужную информацию, и продолжила настаивать на ответе: — Какова ваша профессиональная трактовка его предсказаний?       — Забини будет прекрасным прорицателем… — томно произнесла Сивилла и отпустила зажатые в кулак ткани, которые тут же свободно заструились по её ногам. — Пока он неопытен, но я знаю, что его ждёт великая судьба. Самые весомые и точные предсказания были дарованы ему хрустальным шаром — в нём, как вы знаете, прорицатель видит точное будущее, которое редко когда удаётся избежать. Далее — магический кристалл в паре с картами — этот тандем даёт более расплывчатые показания, довольно сложно расшифровать чужой расклад, так что здесь я Блейзу особо не смогла помочь. И, конечно, движение небесных тел, куда же без них. В последнем вопросе его консультировал Флоренц.       Сивилла выдержала паузу, погружаясь в воспоминания и задумываясь о том, что могли раскрыть Блейзу планеты и звезды, сожалея, что он выбрал кентавра и ничего не поведал ей.       — Я смотрела в шар вместе с Блейзом, когда ему впервые открылось то, что вас так интересует — будущее, в котором между собой очень крепко связались два столь разных человека, которые с самого первого дня в этой школе выделили друг друга; отметили, если хотите. Мой мальчик тогда мало понял, что хотел рассказать ему шар, но я, несмотря на своё немалое удивление, увидела сразу несколько… предзнаменований, скрытых от глаз таких новичков как мой, без сомнения, лучший ученик, плюс, каждое откровение шара несёт в себе определенное настроение. Смею предположить, что исчезновение юного Малфоя может быть действительно связано с Блейзом, но могу вас заверить, что если это правда так, то мистер Забини всё выверил до мельчайших тонкостей, он не стал бы ввязывать своего друга в смертельно опасные неприятности. Все его видения — самое первое и множество последующих, которые он мне пересказывал, имели на фоне красный кленовый лист, изъеденный Перуанскими галлен-червями, — Сивилла, по совиному уставившаяся на Гермиону, выглядела жутко, подсвеченная этим дешёвым, по мнению гриффиндорки, свечением хрусталя. — Вы, конечно, не знакомы с такими тонкостями, поэтому я проясню. Это крайне редкое сочетание, которое приходит лишь к достойнейшим — к тем, кто способен рискнуть и отдаться магии будущего. Красный кленовый лист с галлен-червями имеет только одно толкование — видение станет явью, когда прорицатель вмешается в чужие жизни и толкнет их в нужном направлении.       Впервые этот феномен упоминался Яковом Престыженным ещё до Первой гоблинской войны, но тогда, увы, мой коллега не смог растолковать его правильно и все мы знаем к чему это привело… Тайна этого знака ещё много веков мучила прорицателей по всему миру… впрочем, довольно истории, всё это есть в углубленной теории курса. Обычно за видениями такого рода следует другое, в котором уже более конкретно указываются действия, которые нужно совершить. После того, как Блейз узнал это, он перестал распространяться на эту тему. На его плечи лёг выбор — оставить всё как есть или следовать потустороннему зову.       — Бросил камень… — еле слышно протянула Гермиона, нервно прикусывая губы, чувствуя очередную загадку, которую нужно было разгадать. — А самое первое пророчество, которое вы видели, что там было?       Гарри казалось, что наступившая после этих слов тишина зазвенела у него над ухом, планомерно переместившись прямо в голову. Боковым зрением он видел, как Рон поворачивается к нему, что-то шепча, но он не расслышал и сделал вид, что не заметил. Гарри, не отрываясь следил за профессором, ожидая её слов с особым жадным вниманием. В первом видении могло быть что угодно, и он обязан был знать что; в конце концов, его это касалось также, как и Малфоя, — абсолютно в равной степени! Малфой… такой привычный Малфой возник в сознании Гарри — боязливый индивидуалист, за душой у которого, казалось, не было ничего, кроме яда, самомнения и трусости, которая, в свою очередь, в размерах превышала весь Хогвартс со всеми его башнями раза в четыре. Стоил ли он усилий, которые они тут прикладывали, дабы разобраться в этом странном, запутанном деле? Слизеринец был из тех, кто не в состоянии оценить чужих стараний, Рон был прав на сто процентов. Он был ненадежным, эгоцентричным и капризным, но он был человеком, и Гарри не мог оставить его в беде, даже если бы очень захотел.       Сивилла поймала его пытливый взгляд и вернула с особой серьёзностью. Сразу же захотелось отвернуться, но Поттер терпел, и через несколько мгновений, показавшихся Гарри долгими годами, она наконец шепнула ответ, обращаясь при это будто к нему одному:       — Рукопожатие.       — Р-рукопожатие? — запнувшись, переспросила Гермиона, возмущённо поддаваясь вперёд. — Но вы же сами сказали, что два человека очень крепко связаны. Духовно же? И в прор… Блейз говорил про любовь, а рукопожатие — это как-то… нейтрально?       Сивилла улыбнулась так, будто услышала глупый лепет.       — Я уже говорила вам — настроение, оно играет далеко не последнюю роль. И видения мальчика не зря были отмечены этим знаком. Он рискнул и пошёл по указанному пути и вскорости всё заимеет иной смысл и двойной подтекст. Мистер Малфой, конечно, был в курсе всего почти самый первый, а мистеру Поттеру сейчас рассказываю я. Что раньше было нейтральным рукопожатием, теперь уже нечто личное, и когда мальчики к нему придут, то сразу почувствуют, что всё изменилось и изменится ещё больше, когда их руки соприкоснутся. Вокруг них и между ними; рукопожатие станет их осознанным шагом к дальнейшему, а не пустым промежуточным действием. Они захотят обойти этот опасный для их привычной жизни момент и найти другую дорогу, но её не будет — выход только один. Их судьба уже предрешена мистером Забини. Я не могу и не хочу давать свою оценку его действиям на создание такой связи… Мне этого никогда не понять, я придерживаюсь старых взглядов и для меня это навеки порок. Глупость творится в одиночестве — это может быть сказано в сторону мальчика Блейза, но порок, — профессор покачала головой из стороны в сторону, а потом снова устремила свой резкий серьёзный взгляд в лицо Гарри, — порок — дело двоих. Я, возможно, слишком стара для того, чтобы это принять и понять, хотя я знаю, что молодёжь меняется и нынче она совсем не та, что во времена моей молодости, ничего не стоит на месте, а нравы… нравы у каждого свои. Дальнейшая судьба мальчиков для меня закрыта, потому что я не хочу этого знать.       — Хорошо, — неуверенно с оттенком недовольства проговорила Гермиона и взмахнула палочкой, всё-таки призывая к себе пергамент с пером и быстро записывая столбцы опорных слов, чтобы ничего не забыть, — красный лист указывает на непосредственное вмешательство прорицателя, что ещё…?       — Кристалл предупреждал о нелёгком выборе и об отказе от привычных маршрутов — кому-то придётся прокладывать себе дорогу собственным упорством в незнакомой обстановке, без возможности воспользоваться привычными методами. Когда мальчик показал мне карты, я думала, что они относятся к нему, — досадливо произнесла профессор, переводя взгляд с Гарри в глубины хрустального шара. — Вероятно, я могла ошибаться.       Гермиона кивнула, записывая это и обводя ненавистную чистокровную фамилию в жирный круг. Она вопросительно посмотрела на Трелони, ожидая продолжения, но та молча встала и прошла к многочисленным полкам, опоясывающим комнату, аккуратно доставая фарфоровый пузатый чайник, украшенный золотыми узорами. Гермиона закатила глаза. Каждый получил по порции круто заваренного чая. Смотря на пергамент, Гермиона думала только об одном: была ли у Забини какая-то мотивация, чтобы начинать исполнять свои видения, или он делал всё это исключительно потому, что мог? Она вывела фразу: «Убрать Малфоя». Покусала кончик пера, хлебнула чая, и дописала: «Гарри», поставив между ними длинное тире, а ещё через мгновение большой знак вопроса над ним же. Должна была быть взаимосвязь.       — Теперь сделайте так, как я вас когда-то учила, милые, — сказала Сивилла, прерывая чужую работу мысли. — Левой рукой поболтайте оставшуюся гущу по часовой стрелке, переверните чашку на блюдце и дайте мне посмотреть.       Еле удержавшись от повторного закатывания глаз, Гермиона сделала, как сказали, и выставила вперёд чашку. Тонкие пальцы профессора тут же обхватили тёплый фарфор, притягивая ближе к себе.       — Ох, дорогая, — Сивилла зацокала языком, — тебя ждёт очень много забот в будущем, ты со всём справишься, но никогда так и не откроешь своё Внутреннее око, мне жаль.       Трелони поставила чашку на блюдце и двинулась к застывшим мальчикам. Гермиона с фырком посмотрела в смешавшуюся кучей чайную жижу своего чая и, поджав губы, развернулась к друзьям. Очень хотелось запустить посуду в голову профессорше, но она держалась. Рон ей одобряюще улыбнулся.       — А вы, мой рыжий друг, ждите подтверждение самых плохих новостей. Боюсь, что самые худшие ваши опасения будут в скором времени сбываться.       Гермиона вернула Рону улыбку, посмеиваясь над его несчастным лицом. Гарри же застыл в напряжении, он гадал, что скажет ему профессор в этот раз: что-то про загадочную связь с врагом или же снова про скоропостижную кончину. Самому ему в чашке виделся срезанный с одного края прямоугольник, и он даже близко не предполагал, что это может значить.       — Приключения… — медленно произнесла Сивилла, поворачивая к себе чашку разными боками, — но не обычные, а мистические, если так можно выразиться. Будьте осторожны и запомните эту картинку, мальчик, это место ответит на ваши будущие вопросы.       Она вернула чашку в руки Гарри и отошла обратно к своему шару. Рон протянул свой длинный нос ближе и разочаровано сморщился, когда не увидел в чашке ничего интересного. Обычная чуть вытянутая с одной стороны клякса с кучей брызг вокруг. Подошедшая Гермиона выхватила посуду и отзеркалила роновскую гримасу, явно ожидая больше конкретики, но всё равно принялась зарисовывать хаотичный строй чаинок.       — Есть ли ещё что-то такое же ценное в блейзовских видениях, равноценное красному кленовому листу? — спросил Гарри без всякой надежды на нормальный ответ, он был весьма разочарован добытым с трудом фактам. Подозрения в сторону Забини получили почву, но… и это всё?       — Гарри, — возмущённо зашептал Рон, — тебе что, недостаточно? Я бы на твоём месте уже запаниковал!       — Рон, я всё ещё уверена, что имеются в виду исключительно дружеские чувства, если ты снова об этом! — в тон ему ответила Гермиона, сама уже сомневаясь в своих словах, профессор обозначила свою точку зрения достаточно конкретно, чтобы у догадливой гриффиндорки не осталось сомнений в сторону этих метафорических будущих отношений — все прорицатели в округе сговорились и имели в виду самую что ни на есть любовную любовь. Она не знала, как убедить Гарри в том, что любое пророчество можно избежать, когда его опыт в прошлом имел стойкие доказательства обратного. Ситуация казалась аховой.       — Ты сейчас так меня успокоить пытаешься? — громким срывающимся шёпотом спросил Рон.       — Я пытаюсь успокоить прежде всего Гарри, при чём тут вообще ты?! — яростно зашептала Гермиона в ответ.       Оба уставились друг на друга в ожидании новой реплики. Гарри с непроницаемым лицом оттеснил друзей друг от друга, вставая между ними. Предстояло всё хорошенько обдумать, а потом уже обсудить; перерыв заканчивался, Зельеварение нависло над головой Гарри грозовой тучей, и он с неясным разочарованием скупо поблагодарил молчавшего профессора, подталкивая Рона к спуску из башни. Пророчества имели силу в магическом мире, Гарри с этим не спорил, но был точно уверен, что даже им было неподвластно возникновение такого сложного чувства как любовь, она не могла появиться по велению пары заколдованных слов, это попахивало каким-то принуждением и обязательством, чем угодно, кроме чистого и светлого чувства, которое было знакомо Гарри Поттеру. Сердце знакомо защемило, когда он вспомнил родителей. Малфой едва ли был способен на нечто, способное уберечь кого-то от смерти, а ещё меньше был способен на акт самопожертвования себя ради другого человека, а если нет, то любовь ли это или просто блажь своих гормонов?       — Мистер Поттер, — позвала его профессор Трелони, Гарри обернулся, — оставьте у кровати пергамент с пером, когда будете ложиться спать. Утром это вам пригодится, и не забывайте, что сны это больше, чем игры нашего подсознания. Сны…       Трелони покачала головой. Ничего не ответив, Поттер ловко спрыгнул с лестницы и снял пискнувшую Гермиону. Рон привычно одарил его недовольным ревностным взглядом и взял подругу за руку. В мире Гарри всё было кристально просто — его друзья могли отдать за него жизнь, ещё это мог сделать Сириус, возможно Молли с Артуром, Джинни и родители, которые уже это сделали, и сам Гарри в ответ был готов отдать ради этих людей абсолютно всё, что имел и даже больше без всяких вопросов. А к своей жизни он и вовсе относился так, будто она была взята напрокат, он бы без тени сомнений заложил бы её за любого из своих близких, если бы того требовали обстоятельства. Это было естественно, в конце концов, он был рождён, чтобы умереть за других, и выжил лишь благодаря материнской защите любви. А Малфой? Даже думать об этом было смешно и горько одновременно. Смог бы Малфой сделать нечто подобное не то что за него, а вообще хоть за кого-то? Гарри даже не знал, не был уверен, какие отношения приняты у того в семье и было ли там в норме проявление нежных чувств. Представить кого-то из Малфоев, совершающих акт самопожертвования ради кого-либо, было неестественно и странно… скорее уж Гермиона откажется от чтения в пользу зрения и сразу после получения диплома станет домохозяйкой, заведя семь погодок.       Гарри тряхнул головой: зачем он вообще об этом думает? Он знал, что пора перестать делить мир на чёрное и белое и везде проводить четкую границу, мол, да, вот это у нас настоящее чувство, а вот это явно не дотягивает до гриффиндорского стандарта, но подчас не мог остановиться.       Даже если бы Малфой признался ему в чувствах, то Гарри не смог бы в это поверить. Он знал Малфоя. Ему казалось, что он изучил его вдоль и поперёк, он не считал его плохим или исключительно отрицательным, нет, но и хорошим человеком, способным на открытое проявление столь светлых, бесхитростных чувств, не ожидающим и не просящим ничего в ответ, он тоже не был. Малфой был Малфоем — со своим чистокровным снобизмом и змеиной изворотливостью, Гарри не стал бы быть с ним вместе, даже будь он последним человеком на земле. Не успели они пройти и половину пути до подземелий, как Рон снова начал бурчать что-то несусветное про опидорасившихся слизеринцев по правую руку и переругивался с Гермионой.       — Рон! — раздраженно прикрикнул Гарри, устав от этого нелепого беспокойства друга. — Я вообще-то натурал, уймись уже!       — Я знаю, Гарри, — роновы уши загорелись чистым багрянцем, он бросил извиняющийся взгляд и спешно продолжил: — Просто пообещай, что не полюбишь хорька в ответ, я этого просто не выдержу! И Джинни тоже!       Гарри развернулся в его сторону с самым обескураженным выражением лица, не зная, что ответить на такую просьбу. Гермиона что есть сил дёрнула на себя Рона и зашипела с самым искреннем злым недоумением:       — Ты в своём уме, Рональд?! Перестань указывать другим, что им чувствовать! Малфой это не Волдеморт! Он даже не злой на самом деле, ему банально не хватает сострадания и мозгов, он делал много чего в прошлом, но мы все люди и должны идти вперёд, забывая глупые детские обиды! Мы прошли войну, Рон, а ты беспокоишься только… У меня даже нет слов! Если Гарри полюбит Малфоя, то только если тот станет достоин этой любви, с ним ведь сейчас бог весть что творится, он неизвестно где и абсолютно один, может, он и вовсе никогда не вернётся или вернётся таким, что его никто не узнает, а ты переживаешь только из-за… Я разочарована в тебе. Это просто… — она с силой выдернула свою руку из рук Рона и посмотрела на него полными злости и неверия глазами, будто он задушил Живоглота или оскорбил её родителей, с секунду она подбирала слово, задыхаясь собственной яростью, а потом выкрикнула: — Низко!       Она ошпарила Гарри точно таким же взглядом, будто могла знать, что он несколько минут назад думал, что Малфой и любовь слишком полярно разные, и устремилась в класс так быстро, будто за ней гналось стадо соплохвостов. Рон стоял и беспомощно хлопал глазами, потом перевёл умоляющий взгляд на Гарри, тот в ответ покачал головой:       — Я не могу этого обещать, Рон, хотя и уверен, что ничего такого не произойдёт.       — Если уверен, то почему не можешь?       — Потому что… Вы оба правы, но жизнь иногда умеет удивлять, — он снова вспомнил о том, что Малфой где-то в далёкой неизвестности скоро испытает жуткое отчаяние и неспешно пошёл в класс. — Я не знаю, давай просто посмотрим, что будет дальше?       — Но Джинни же… — начал Рон, потом сокрушенно покачал головой. — Эх, ладно, Гарри, я постараюсь. Чёрт, Трелони сказала, что мои худшие опасения будут сбываться, надеюсь, что это про ужин, не дай Мерлин снова фасоль.       Ночью Гарри был не в состоянии уснуть. Перед глазами стояла потерявшая всякий свет, отчаявшаяся Нарцисса, грустная, винившая себя Паркинсон и извиняющаяся молчаливая Макгонагалл, которая ничего не могла сделать. Все три пары глаз смотрели на него так, будто Гарри мог сделать невозможное и вернуть потерявшегося Малфоя обычным Акцио. Он попробовал, когда остался один, в рамках эксперимента, чтобы совесть была чиста, но ничего не вышло; он не хотел этого признавать, но Гарри Поттер был бесполезен. Необычайно воодушевлённая Гермиона заставила его в точности описать шкатулку и зарылась в библиотеке, Рон ходил понурой рыжей горой, переосмысливая своё поведение, и лишь Забини казался полностью равнодушным. Гарри перевернулся на другой бок, сильнее закутываясь в одеяло. Ему не нравилась эта история, провидческое окончание этой истории и её действующие лица. Он зло перевернулся на спину и раскутался, свесив с кровати ногу. Тёмный полог был молчалив и мрачен.       Ему не хватало Дамблдора с его мудрыми советами, Сириуса с тёплыми утешающими объятиями и речами и даже Снейпа с его угрюмой физиономией вечного презрения, от которой хотелось блевануть. И особой ухмылки Малфоя тоже не хватало; его ровной спины в Большом зале, тихих взглядов из-под полы, неуместных комментариев в коридоре и на сдвоенных парах, брезгливого выражения лица на Зельеварении, когда Слизнорт подходил к его столу и давал свои рекомендации. Малфой заполнял жизнь Гарри отвратительными маленькими вещами и лишиться их было странно.       Он со стоном перевернулся на живот и накрыл затылок подушкой. Спустя очень долгое время его обдул тёплый порыв воздуха, и Гарри открыл глаза. Он был в директорском кабинете. Босой и в пижаме. Дамблдор смотрел на него с тихими льдинками смеха, сверкавшими в его голубых глаза.       — Профессор Дамблдор?.. — пораженно выдохнул Гарри, хмуро осматривая обстановку. Макгонагалл, заняв место директора, освободила львиную часть кабинета, но сейчас всё было как раньше — звенело, стучало, переливалось и даже вспыхивало из разных углов. — Только не говорите, что я снова умер. Неужели случайно задушил себя подушкой?       — Не скажу, Гарри, — рассмеялся Альбус. — Не пугайся, это всего лишь сон.       — Сон? — глупо переспросил Поттер, рассматривая директора с неожиданно тяжёлым сердцем. Такой знакомый старческий смех затронул уже успокоенную струну души, принося новую волну скорби. Гарри с силой сжал челюсти, всматриваясь в знакомый проницательный взгляд, и сглотнул образовавшийся в горле ком. Сон был очень реалистичным.       — О, Гарри, перестань, я здесь совсем не за этим, — Дамблдор по-отечески улыбнулся и встал, подходя к стоявшему посреди кабинета бывшему ученику. Некоторое время они просто молча смотрели друг на друга, а потом Гарри не выдержал и бросился к директору, заключая того в крепкие объятия. Дамблдор рассмеялся, поглаживая его по лопаткам, в уголках его глаз блестели невыплаканные слёзы, он отстранился и вытер их уголком своей как всегда слишком вычурной мантии.       — Ну вот, растрогал старика, — не слишком убедительно возмутился Альбус и, улыбаясь, потянул Гарри к окну. — Когда-то я говорил тебе, что нельзя цепляться за сны, забывая о настоящем и о своей жизни. Можешь ненадолго забыть о тех словах, потому что скоро сны начнут напрямую влиять на твою и не только жизни. Запомни это.       Дамблдор кинул в Гарри лукавый взгляд из-под своих очков-половинок и развернулся к окну. Поттер проследил за его взглядом, но наткнулся лишь на плотную пелену тумана, будто Хогвартс был обтянут кольцом войлока. Чувство опасности ошпарило изнутри, и Гарри спешно перевёл взгляд обратно на старика; ассоциация с чёрной рваной вуалью в Арке смерти из Отдела тайн ударила его неожиданным почти что ужасом. Конечно, он понял, что это не было обычным сном, и опасался того, что может сказать ему директор.       Гарри совсем не хотелось говорить и думать о последних событиях в его жизни, он смотрел на серебряные длинные волосы Дамблдора, на его заложенные за спиной руки, длинный неровный нос и испытывал самую настоящую тоску. Он не держал на него зла и уже давно за всё простил, даже до того разговора на загробном вокзале. Он думал, что больше уж точно никогда его не увидит, но вот они здесь.       — Ты помнишь ещё одну фразу, которую я сказал, когда мы последний раз виделись в твоей голове, но по-настоящему?       — Вы тогда много чего сказали, профессор, — ответил Гарри. — Мне не воспроизвести дословно.       — Я просил тебя жалеть живых, Гарри, и в особенности тех, кто живёт без любви. Твоё возвращение тогда, может быть, послужило тому, чтобы стало меньше искалеченных душ и меньше разбитых семей. Тогда мы с тобой простились, потому что ты посчитал это достойной целью, — Альбус отвернулся от окна, и они снова смотрели друг другу в глаза. — Я надеюсь, что сейчас твои приоритеты не изменились и ты всё ещё готов что-то делать ради тех, кому в жизни повезло меньше.       — Я не понимаю.       — Понимаешь.       Гарри и Дамблдор некоторое время стояли в молчании, конечно, не стоило особого труда, чтобы догадаться, что все разговоры в последнее время будут сводиться к одному — Малфой.       — Малфой справится сам со своим испытанием. И почему это ему в жизни повезло меньше?       — О, — Дамблдор важно кивнул головой, — я в нём не сомневаюсь; конечно, он справится, но я не об этом. И ты правда считаешь, что ему повезло больше? Хотя ты прав, это очень некорректно с моей стороны — сравнивать чужие страдания, но дело даже не в них. Ты всегда был особенным, Гарри, ты всегда был любимым и умел любить в ответ. Я лишь прошу тебя вспомнить, что некоторым из нас — в особенности тем, у кого искалечены души — требуется чуть больше этого прекрасного чувства, чтобы расцвести; больше, чем обычным людям, хотя оно требуется, безусловно, всем и в самых больших количествах. Мистер Малфой из очень нежной породы, и я, признаюсь, переживаю за него. Всякая любовь начинается с веры, Гарри. Я прошу тебя поверить в него и ничего больше. Поверить в то, что он способен на благородство и умеет любить так, как умеют лишь глубоко одинокие люди. Северус был таким же.       — Но я и так верю, — недоуменно возмутился Гарри, — он пройдёт своё испытание и вернётся, а я помогу ему чем смогу! Постойте, вы знаете, где он?       Дамблдор, несмотря на лучезарную улыбку, выглядел очень серьёзно, он неопределённо качнул головой, смотря на Гарри прямо и твёрдо, стараясь убедить в своих словах.       — Поверь, что он может любить и что он достоин ответного чувства. Верь в его человечность, как когда-то поверил я, и он не подведёт; тебе даже проще — ведь ты прекрасно знаешь, что он вовсе не плохой, — Гарри хотел что-то сказать, но Дамблдор поднял руку, останавливая его. — Многие считают его бессердечным, но я думаю, что его сердце неподдельно, потому что в нём всё ещё живёт стыдливость. Он стыдится прилива своих чувств, когда ты, например, стыдишься их отлива. Наша вера в других выдаёт, где мы охотно хотели бы верить в себя. Эта фраза отлично характеризует Драко, потому что он, может и не всегда, но достаточно верил в тебя и несомненно верит и сейчас; я от тебя прошу того же. Я знаю, что тебе ничего не стоит поверить в него и полюбить на ту долю сердца, которую тебе не жалко, а знаешь, что ничего не стоит, Гарри? Самые лучшие в мире вещи.       — Вы мне приснились только затем, чтобы сказать, что я должен любить Малфоя? — тупо переспросил Гарри. — Вы надо мной издеваетесь, да?       Дамблдор молча улыбался и вновь смотрел в глубины тумана. Гарри от безысходности же уставился в глубины кабинета. Ему предложили поверить, только и всего. Поттер вздохнул, он уважал старика и честно намеревался попробовать, Малфой ведь правда не был плохим, всего лишь мелочным, алчным, возможно, глупым, занос… он заставил себя замолчать на полмысли. Дамблдор намекал, что тот был помимо всего этого весьма человечным и способным на любовь. Гарри, в общем-то, этого и не отрицал, просто мало заходил с той стороны, потому что мало о той стороне знал. Да он вообще ничего не знал, кроме того, что у них обоих была друг к другу стойкая неприязнь, этого ничто не изменило. Возможно, он был другим с мамой или Паркинсон, но Гарри этого не знал и приходилось поверить на слово своему сну. Он посмотрел на пустые портретные рамы и задал молчаливый резонный вопрос: а вообще зачем?       Чтобы излечить малфоевскую искалеченную душу и дать ему какой-то мифический очередной шанс? Но он ведь давал его и так, задаром, потому что… знал, что Малфой не плохой, просто у них были слишком разные ценности в жизни и общение не складывалось. Снова и снова одна и та же фраза, один и тот же вывод. Гарри улыбнулся. Спорить с Дамблдором не хотелось, но и воспринимать всё это всерьёз не получалось. Ступни обжигало холодом и Гарри захотел, чтобы всё это побыстрее закончилось, если для этого требовалось важно покивать директору, то ладно. Он согласен, если слизеринскому мерзавцу требовалось, чтобы кто-то в него поверил, то Поттер мог это устроить; от него не убудет, чёрт с ним.       Обернувшись через плечо, Гарри понял, что находится в кабинете один, и через мгновение действительность ворвалась к нему в облике грубого, но несравненно любимого Рона Уизли, который не переставая тыкал его в плечо острым концом пера. Гарри отмахнулся и получил пером под ребра.       — Ты не просыпался целую вечность, приятель, — сказал Рон, сдёргивая чужое одеяло на пол, — только не говори, что снова кошмары.       — Не кошмар, но что-то похожее, — устало ответил Гарри, принимая сидячее положение. Ему казалось, что он вовсе и не спал — мышцы были деревянными, а голова неподъёмно тяжёлой, распухшей от мыслей и борющихся противоречий. Он попросил пергамент, нацепил очки и, не слушая роновских опасений о пропущенном завтраке, начал по горячим следам записывать приснившийся диалог с Дамблдором, надеясь, что в ближайшее время к нему не явится восставший из могилы Снейп и сбежавший из Азкабана Люциус, чтобы тоже высказать своё важное мнение о том, что любовь есть движущая сила этого мира, и что он, Поттер, должен всенепременно проникнуться сочувствием к Малфою и сойти по нему с ума, дабы какой-нибудь там мировой баланс и порядок не порушились к мерлиновым подштанникам. Блейз, Гермиона, Дамблдор. Чокаться — так всем миром!       Ставя точку, Гарри надеялся, что этот год подойдёт к концу очень скоро; с него было достаточно школьных приключений, а ведь он ещё не обсудил это с Джинни. Да и была ли в этом необходимость?