Странные встречи и новые знакомства

— Давай, — прошептала Лиза, прижимаясь к Балалайке. — Только давай сядем, а лучше ляжем, а то меня ноги не держат? Коленки как ватные. Ох, это было невероятно — спасибо! Она всё-таки утянула подругу на родительскую кровать, устроилась поуютнее, положив головку на ее плоский мускулистый живот и, не удержавшись, потерлась об него щекой. — Ты такая… Такая!.. — слов опять не хватило, и Лиза только подняла сжатый кулачок, пытаясь показать, какая Балалайка замечательная. — Я и не думала, что такие девушки бывают на самом деле. Ты как Рыжая Соня, вот! Расскажи что-нибудь о себе, а? Лиза повернулась к подруге лицом и похлопала своими огромными все ещё слегка затуманенными отголосками только что испытанного наслаждения глазищами необычного цвета — светло-карими с зеленоватым отливом — кажется, именно такой цвет называют ореховым. — Вот видишь. Такой кайф всегда с тобой еще и бесплатно! Засмеялась Балалайка. На этот раз всё-таки соблазнившись действительно огромной кроватью, она удовольствием растянулась поперек, заложив руки за голову. На Лизу, устроившуюся у нее на животе, как кошка, она только глянула с улыбкой, но ничего не сказала. — Рассказать? — она с удовольствием вплела пальцы в волосы подруги. — Ты же знаешь, я так не умею. Что тебе рассказать, спрашивай? — Знаешь… Я боюсь, что спрошу о чем-нибудь, что тебе будет неприятно вспоминать, — сказала Лиза, прикрывая глаза от лёгкой ласки. — Ты говорила про свою маму и дедушку, я помню, а про папу не говорила. Он… умер? И… Почему ты решила пойти в армию? — Я не знаю. — Балалайка пожала плечами. — Мама говорила, что он сбежал на Запад, когда мне было… Года два, наверное. А дедушка всегда говорил, что тут всё не так просто, но большей частью отмалчивался. В любом случае, я его никогда не видела, по крайней мере, в сознательном возрасте. В школе из-за этого мне доставалось, в основном от учителей и всяких прочих… функционеров, ни в один университет с такими родственниками меня бы не взяли. Оставалась только армия. Дедушка вообще-то хотел, чтобы я работала в штабе, у меня неплохие способности к радиоэлектронике, но… Я решила немного по-своему. Лиза погладила подругу по руке и ещё раз потерлась щекой о ее живот, сочувствуя. — А…как там было? Ну, на войне — страшно? Нет, не отвечай — это глупый вопрос, я и сама понимаю, что страшно. Скажи лучше, а у тебя… мальчик был? Или ты лесбиянка? И не смотри на меня такими большими глазами, — расхохоталась она, увидев изумлённый взгляд Балалайки. — Я знаю, что это такое — у нас на эльфятнике это не редкость. Девочки отыгрывают мальчиков и все такое. А некоторые и так не маскируются, например, один менестрель известный… Известная… Ну в общем, она любит, чтобы к ней в мужском роде обращались, хотя блондинка шикарная и сиськи — ого-го! Извини… Балалайка тоже засмеялась. — Я? Нет, я не лесбиянка, вернее, не совсем. Я скорее бисексуалка. У меня были конечно парни, ну, до того, как я в армию ушла. И девственность я с парнем потеряла. С девушкой я первый раз вообще в госпитале попробовала, уже в Афганистане. Мы тогда напились, что-то отмечали, кажется, её день рождения… а проснулись уже голые в одной койке в ординаторской. — А я наверное лесбиянка, — призналась Лиза, задумчиво рисуя пальчиком узоры на одеяле. — У меня парни никогда интереса не вызывали, а когда я тебя голой увидела — у меня сразу аж сжалось все… Ну…там… Ты поняла! — она снова покраснела — как ни странно, говорить на эротические темы ей было стыднее, чем делать подобное. — Мне и раньше девушки нравились. И Агнета из АВВА. Я ее даже во сне один раз видела — не голую, но все равно, это же что-то значит, да? А с кем… лучше…ну… С парнем или с девушкой? Балалайка пожала плечами. — Не знаю. С ними совсем по разному, чтобы сравнивать. А тебе? Ну, тебе понравилось? — Спрашиваешь! Да мне никогда в жизни так хорошо не было — я думала, сознание потеряю от удовольствия! — воскликнула Лиза и снова потерлась щекой о живот подруги — ласково и игриво, как котёнок. — Это всегда так, или потому, что… с тобой? — Может и всегда, — улыбнулась Балалайка, почесав Лизу за ушком. — Не знаю. Оргазм ведь у всех очень разный. Кто-то очень бурно кончает, а кто-то молча и совсем тихо, даже ничего не заметишь. — Здорово, — мечтательно проговорила Лиза, жмурясь, как кошка. интересно если…самой — так же будет? В принципе, на сем этот вопрос для нее был исчерпан, и она вспомнила ещё об одном. — Я посмотрела рисунки, которые ты оставила на столе, — сказала она. — Ты ведь не прятала их, и я решила, что можно. Они очень красивые — у тебя, наверное, талант, как у Ленки. А это настоящие места, или ты их выдумала? А люди? Это твои сослуживцы, да? — Конечно, настоящие. В Афганистане иногда бывало очень красиво, всё-таки, это горы. Хотя, часто бывало не до того. Но когда выдавалась возможность посмотреть по сторонам… Там красиво. Удивительно, такая красивая страна и просто невероятно бедная. Невероятно дикая. Большая часть страны до сих пор живет примерно веке в десятом. Балалайка покачала головой. — А портреты… Да, по большей части это мои сослуживцы. — Вступай в армию, и ты увидишь дальние страны — такой, кажется, лозунг был у британской колониальной армии, да? — вздохнула Лиза. — А я вот только в Крыму была один раз, и больше нигде. Ладно, какие наши годы, — махнула она рукой, снова потерлась, ласкаясь, о Балалайку, и негромко сказала: — Знаешь, у меня такое ощущение, что я тебя знаю очень давно. Ну, знаешь, так бывает, когда приезжаешь домой из долгой поездки. Все вроде бы такое незнакомое, но протягиваешь руку — и попадаешь по выключателю, полотенце берешь — не глядя… Так вот у меня с тобой — я как будто не узнаю тебя, а вспоминаю. Ты веришь в переселение душ и прошлые жизни? Подожди! Она вскочила и почти выбежала из комнаты, вернулась с гитарой и присела на край кровати, перебирая струны. Гитара скрывала ее тоненькую фигурку почти целиком. — Стихи Андрея Белянина, — сказала она напевно, под музыку чуть изменившимся голосом, — кажется, он всё-таки не из Москвы, но точно не знаю, а музыка — Ланы. Это диптих «Тысячелетие», часть первая: «В начале Тысячелетия». И она запела: Ты не просишь пощады? Гордый… Ночь всю степь синевой укрыла. Зарастают травою сорной Даже самых отважных могилы. Ты над смертью в глаза смеялся, Но сегодня над ней не волен. Почему ты не защищался — Даже руки связать позволил? Что молчишь? Иль на сердце пусто? Иль не сбылись гаданья снов всех? Но, хоть ты не похож на труса, Нас щадить не учили вовсе. И заря для тебя не встанет, Мне лишь стоит нахмурить брови. Слышишь, стрелы в моем колчане Взвыли, запах почуяв крови! Почему ты так странно смотришь? На лице твоем шрамов просечь… Гнев богов — он всегда наотмашь… Ну скажи же хоть слово, росич! Пусть в огне не бывает брода, Стоит жить ли болотной слизью?! Знай, жестоки законы рода: Непокорные платят жизнью. Уходи! Я разрежу путы. Видишь, воздух напоен смертью… Уходи! Непонятный… Любый… В край, где ждет тебя чье-то сердце. А чтоб встретиться нам друг с другом, Путь наш долог, как бесконечность… На мгновенье лишь, дай мне руку — Между мной и тобою — вечность… Замолчала, перебирая струны, посмотрела на подругу грустными глазами. — «В конце Тысячелетия» — из серии, а он, такой, ей отвечает. Струны зазвенели иначе — боем, громко, тревожно: Было время, и каждый третий Погибал тогда на коне… Я листаю пласты столетий И они давят горло мне: Были росичи и хазары, Киев, Полоцк, Рязань, Кижи… Были сабельные удары, Грубокованные ножи… Но когда-то спаленный колос Прорастал сквозь золу и прах. И далекий девичий голос Зазвенел, застучал в висках! Где ни попадя гнев срываю От отчаянья — не со зла. Может, что и не понимаю, Но была ведь, была… Была! Как в преддверье забытой тайны, От волнения не дыша, Память, словно резцом хрустальным, Чертит профиль ее, спеша. И несется гнедая лошадь, Презирая ветров оскал… «Гнев богов — он всегда наотмашь»! — Кто, когда мне это сказал? Голос — свистом ногайской плети: «Уходи!» — а в глазах мольба… Лишь на миг в суете столетий Нас столкнула, шутя, судьба. Эта песня во мне не стынет… От беды своей горд и груб, Я вдыхаю дурман полыни, Словно запах знакомых губ…* — Вот как-то так… — Лиза судорожно втянула воздух, в глазах ее плескались слезы. — Любите вы всё-таки себя помучить, прямо на удивление, — фыркнула Балалайка. — Ну какая разница? Пока не помрешь — не узнаешь, а кто туда ушел, тот больше ничего не расскажет. Должна быть какая-то интрига в жизни, в конце концов. Мне другое больше нравится. Она кашлянула, посмотрела в потолок, вспоминая. — Я целиком не помню, только несколько самых запомнившихся отрывков. В начале был мятеж, Мятеж был против Бога, и Бог был мятежом. И все, что есть, началось чрез мятеж. Мир — лестница, по ступеням которой Шел человек. Мы осязаем то, Что он оставил на своей дороге. Животные и звезды — шлаки плоти, Перегоревшей в творческом огне; Все в свой черед служили человеку Подножием, И каждая ступень Была восстаньем творческого духа. Чтобы не дать материи изникнуть, В нее впился сплавляющий огонь. Он тлеет в «Я», и вещество не может Его объять собой и задушить. Огонь есть жизнь. И в каждой точке мира Движение, биенье и горенье. Не жизнь и смерть, но смерть и воскресенье — Творящий ритм мятежного огня. Но потом, Когда от довремённых снов Очнулся он к скупому дню, ослеп От солнечного света и утратил Дар ясновидения И начал, как дитя, Ощупывать и взвешивать природу, Когда пред ним стихии разложились На вес и на число — он позабыл, Что в обезбоженной природе живы Всё те же силы, что овладевают И волей, и страстями человека. А между тем в преображённом мире Они живут. И жадные Кобольды Сплавляют сталь и охраняют руды. Гнев Саламандр пылает в жарких топках, В живом луче танцующие Эльфы Скользят по проволокам И мчатся в звонких токах; Бесы пустынь, самумов, ураганов Ликуют в вихрях взрывов, Дремлют в минах И сотрясают моторы машин; Ундины рек и Никсы водопадов Работают в турбинах и котлах. Мне сказано: «Ступай на рынки» — Надо, Чтоб каждый раб был призван к мятежу. Но не мечи им истин, а взрывай Пласты оцепенелых равновесий: Пусть истина взовьётся как огонь Со дна души, разъятой вихрем взрыва. Беда тому, кто убедит глупца! Принявший истину на веру — Ею слепнет. Вероучитель гонит пред собой Лишь стадо изнасилованных правдой: Насилье истиной Гнуснее всех убийств: Кто хочет бунта — сей противоречья, Кто хочет дать свободу — соблазняй, Будь поджигателем, Будь ядом, будь трихиной, Будь оводом, безумящим стада. Кто написал на этих стенах кровью: «Свобода, братство, равенство Иль смерть»? Свободы нет. Но есть освобожденье, Среди рабов единственное место, Достойное свободного, — тюрьма! Нет братства в человечестве иного, Как братство Каина. Кто связан кровью Ещё тесней, чем жертва и палач? Нет равенства — есть только равновесье, Но в равновесье — противоупор, И две стены, упавши друг на друга, Единый образуют свод. Вы верите, что цель культуры — счастье, Что благосостоянье — идеал? Страдание и голод — вот резец, Которым смерть ваяет человека. Не в равенстве, не в братстве, не в свободе, А только в смерти правда мятежа. — Здорово! А это кто написал? — Максимиллиан Волошин. Называется, кажется, «Пути Каина». Вроде это была поэма, но я уже точно не помню. Так что, вытри слезы. Никакого смысла плакать о том, чего ты не знаешь. — Да я не об этом плачу — просто стихи цепляют, — шмыгнула носом Лиза. — Ну… Вот такие мы странные. Все мы немного не в своём уме, так у Кэрролла? Но я и правда чувствую себя так, словно знаю тебя давным-давно. Слушай, а… — она замялась, поковыряла пальчиком простыню. — А поживи у меня, а? Пока родители не вернутся. Дом вон какой огромный, а я… Мне теперь будет скучно одной. Оставайся, а? Будем вместе смотреть телек, готовить что-нибудь, гулять, прикид тебе шить. А вечером можно зажечь свечу и играть на гитаре… Блин, темнеет поздно… Ну тогда ночью. Оставайся, а? Лиза вытерла слезы, перевернулась на живот и теперь лежала рядом с Балалайкой, подперев голову руками, болтая закинутыми вверх ногами и глядя ей в лицо. Балалайка удивленно и лукаво блестя глазами, глянула на Лизу. — Пожить у тебя? Ты серьёзно? Ну… Может это и хорошая идея, но мне правда не хотелось бы тебя обременять своим присутствием. Ты точно не против? Уверена, что ты этого хочешь? — И-и-и! Здорово! Здорово-здорово-здорово! — радостно запищала Лиза, запрыгивая на подругу верхом и обнимая ее руками и ногами, благо габариты и физические кондиции обеих это вполне позволяли. — Тоже мне, обуза! Ну посмотри, сколько места свободного. Ты наоборот, мне поможешь — будешь меня пинать, а то до конца сессии неделя, а у меня два зачёта и экзамен висят. Будешь ведь? Обещаю быть послушной и сидеть за учебниками два… нет, три часа каждый день! Ну правда, Балалайка, правда, ты останешься? Ух! Мы с тобой таких дел наделаем! Она просто лучилась энтузиазмом, не обращая внимания, что голая сидит на животе такой же голой девушки бисексуальной ориентации и прижимается к ее внушительному бюсту. — Эй, — Балалайка весело кашлянула и похлопала Лизу по животу. — Тебе не кажется, что это немного двусмысленная поза? Остаюсь я, остаюсь! И между прочим, эта твоя фраза про «дел наделаем», меня больше всего и пугает! Ладно, слезь, я маме пойду позвоню, а то она волноваться будет… — Лиза осознала и ойкнула, но настроения это ей не ухудшило. Софья ссадила с себя подругу и пошла в коридор к телефону. Коротко переговорив, она вернулась, встала возле кровати чуть выгнувшись и игриво шлепнула себя по ягодице, рассмеявшись. — Мама сказала, что завтра можно зайти к ней на работу, пошариться в реставрационных мастерских. Там много бутафорского оружия, всё не с этим страхом из клюшек ходить… Когда Балалайка вернулась, Лиза валялась на кровати, довольная, как кошка, и качала ногой, закинуть на колено второй. Длинные волосы разметались по простыни, окружив ее эффектным ореолом, маленькие грудки не потеряли формы, даже не смотря на то, что она лежала на спине, а сосочки задорно торчали в потолок. — Блеск! — восхитилась она, вскидывая руку с оттопыренным большим пальцем. — Вот бы ещё там какие-нибудь костюмы нашлись на выброс, чтобы перешить, а то ткани по-прежнему нету. Можно, конечно, простыню раскроить, но это только на нижнюю рубаху, да и то не фонтан. Хотя если подкрасить… Лиза задумалась на секунду, а потом подхватилась с кровати, совсем по-девчоночьи подпрыгнув попой на краю матраса. — Ладно, разберёмся! Пошли мерку снимать! Она ухватила Балалайку за руки и потащила к себе в комнату.