Странные встречи и новые знакомства

Дача Соколовых, вернее полноценный участок соток в двадцать с избой-пятистенкой, сараем и баней, располагалась в Тамбовской области, в деревне, где жили сестры Лизиной бабушки — тётки ее отца — и пока бабушка была жива, их с маленькой Лизой вывозили туда каждый год на все лето. Теперь ее родители предпочли уехать туда сами, чтобы хорошенько отдохнуть наедине и вспомнить не столь далеко ушедшую молодость, и это им прекрасно удалось. Но увы, отпуск не может длиться вечно, и вот Игорю Соколову пришла телеграмма из редакции — для него нашли тему, и пора было возвращаться в Москву. Разумеется, его супруга не собиралась оставаться в глухой деревне одна. Конечно, будучи людьми интеллигентными и по-своему деликатными, они заблаговременно предупредили дочку о своем возвращении письмом, но это письмо сгорело в почтовом ящике, не оставив ни клочка бумаги. Светлана Владимировна Соколова, была миниатюрной женщиной, очень похожей на дочь. Отличие их было лишь в волосах — она принципиально не отращивала их ниже плеч, не смотря на грустные глаза и тяжкие вздохи мужа, который компенсировал свою слабость возясь с волосами дочери, расчёсывая их после мытья и заплетая в косу, да в глазах — холодных, как серый лёд и строгих, как у школьной директрисы. Она была типичным гуманитарием, работником интеллектуального труда, выросшей в среде московской интеллигенции и категорически не разделяла увлечений дочери. Она была свято уверена, что читать книги можно и дома или в библиотеке, не носясь по лесам и паркам, не наряжаясь в дурацкие тряпки и не размахивая палками. Сама Светлана из всех женских ремесел худо-бедно освоила только кулинарию, да и то потому, что женщине положено кормить мужа и детей, а все положенное и приличное она строжайшим образом соблюдала. Кстати муж готовил гораздо лучше неё, но почти никогда этого не делал, потому, что она обижалась — не положено мужчине готовить. Нет, она вовсе не была плохим человеком и искренне любила мужа и дочь, просто по-своему. Как положено. А ещё она была очень жёстким и авторитарным человеком, как и её мама, кстати, и это тоже сказывалось на отношениях в семье Соколовых. Поездом до Москвы от их дачи было 8 часов, и они всегда старались взять билет на ночное время — сел в вагон, лег спать, проснулся — почти дома, поэтому на пороге своей квартиры чета Соколовых оказалась без малого в семь утра. Ключ повернулся в замке почти бесшумно, Игорь вошёл в квартиру, сбросил с плеча сумку и остановился. Светлана протолкнулась мимо него и тоже замерла. В квартире царил бардак — прямо в коридоре стояла Лискина гитара, валялась её деревяшка и дурацкие шмотки, но это было ожидаемо — трудно было бы представить себе, что оставленный один дома ребенок будет на добровольной основе поддерживать в нем подобающий порядок — но это было не все. Далеко не все. На вешалке висела незнакомая куртка легко узнаваемого военного покроя, возле двери стояли растоптанные берцы — можно было бы подумать, что в гости заехал кто-то из друзей Игоря, а добрая Лиза предложила ему переночевать, ожидая приезда отца, но рядом с берцами стояли ещё и кроссовки, а сменную обувь гости с собой обычно не берут. К тому же вещи были слишком маленькие — размер обуви не больше 38 — маловато для десантника или спецназера, а танкистов среди игоревых друзей вроде бы не водилось. Сразу ставший особенно цепким взгляд обежал квартиру, постоянно натыкаясь на незнакомые вещи. Ещё один меч, сложенные на обувнице брюки, плащ вроде дочкиного, небрежно брошенное на пол платье… При чем здесь платье? Стояла необычно жаркая для августа погода, и все двери в доме были распахнуты. Первой Светлана обратила внимание на дверь ванной — она была ближе всех. Там кучей громоздилось постельное белье, покрытое мокрыми пятнами, в небольшом помещении стоял сильный запах, не узнать который было просто невозможно! Заливаясь краской стыда и гнева, Светлана быстрым шагом ринулась в глубь квартиры и снова замерла перед приоткрытой дверью их с мужем спальни. От открывшегося её глазам зрелища, будь она лет на десять постарше, её мог бы и схватить инфаркт. — Ну, доброе, бля, утро… — еле слышно буркнула Балалайка, распихивая Лизку. — Утречко-хуютречко… Одновременно с этим Софья почувствовала, что еле борется со жгучим желанием захохотать в голос — настолько вся эта ситуация была похожа на наитипичнейший дурацкий анекдот, что нарочно не придумаешь! Подавив кое-как смешок, она соскользнула с кровати, завернувшись в простыню. — М-м-м… — хорошо они вчера… До сих пор в теле сладкая истома. Лиза лениво потянулась и пошарила по постели рукой, не нашла Балалайки рядом с собой и всё-таки открыла глаза. И весь сон с неё слетел в единый миг. — Мам? Пап?.. Э-э-э… Привет… Два месяца жизни с Балалайкой серьезно расшатали основы её стыдливости, но к такому жизнь её не готовила. Оказаться застуканной родителями на их кровати… Голой… С девушкой! «А ведь наши шмотки раскиданы по всему коридору — и трусы тоже, — вспомнила она, стремительно заливаясь краской. — А в ванной… Ой, блииин!» — Добрый день, — максимально спокойно и дружелюбно начала тем временем Балалайка. — Меня зовут Софья. Думаю, мне стоит кое-что объяснить… Впрочем, она быстро поняла, что говорить с побагровевшей и судорожно хватающей ртом воздух женщиной нет никакого смысла, поэтому обращалась в основном к мужчине. Балалайка коротко представилась еще раз, объяснила, кто она такая и не вдаваясь в излишние подробности, обрисовала краткую историю их знакомства, стараясь большую часть «вины», свалить на себя. Закончив, она обвела взглядом комнату, в которой, кажется, уже воздух начал потрескивать от напряжения и кашлянула. — Думаю, мне лучше вас покинуть… — она протиснулась мимо мужчины, стараясь не задеть его упругой грудью. — Прошу прощения… Лиза попыталась что-то сказать Соне, которая торопливо что-то объясняла её папе — понятно, что, в общем-то — но взгляд матери пригвоздил её к кровати, лишив голоса и возможности двигаться. Все, что она смогла — это вжаться в постель и натянуть на себя простыню, прикрывая грудь со следами старых засосов и стриженный лобок. Быстро собравшись, Софья скинула в рюкзак и сумку свои вещи, чиркнула у Лизы в комнате свой телефон, и адрес, надеясь, что подруга и так его запомнила, после чего, деликатно испарилась из квартиры, еще раз извинившись перед вроде как адекватно выглядящим мужчиной. Едва только дверь за ней захлопнулась, как почти сразу до неё долетел срывающийся на ультразвук женский крик: — ЕЛИЗАВЕТА! Лиза поняла, что ей конец — повышать голос мама себе не позволяла. Если не была доведена до последнего предела. — Э-э-э, мам — это Софья, моя…подруга. Она… Э-э-э…у нас ночевала… — пропищала она, не в силах отвести глаз от фурии, в которую превратилась ее мать. — Я вижу, что ночевала! — ядовито прошипела Светлана Владимировна. — Похоже, не первый раз и не только ночевала, да?! Господи, какой кошмар! Стыд-то какой! А если кто-нибудь узнает?! Завтра же пойдешь к гинекологу и не дай бог что-то будет не в порядке! А я говорила, я всегда говорила, что эти твои дурацкие увлечения до добра тебя не доведут! Я говорила, что всё это закончится чем-то подобным, что ты вылетишь из института, станешь алкоголичкой или наркоманкой! Или что похуже! Сегодня же выкину всё это твоё идиотское барахло! Игорь! Ну что ты молчишь?!  — Ну мааам!.. — к своему стыду Лиза не сумела выдавить из себя ничего кроме этого совершенно детского нытья. Стыд немного привел ее в чувство, заставил включить мозги, и она начала оправдываться. — Мам, я экзамен пересдала на «отлично»! И учебу бросать не собираюсь. И никакая я не наркоманка! — Лиза невольно вспомнила Бивня и начала заводиться. — И не алкоголичка! И даже не курю, вот! К гинекологу я схожу, хотя не знаю, чего он должен найти — у меня там все точно так же, как у других девушек — а мои вещи ты не тронешь! Они мои, я сама их делала! И вообще — хватит на меня орать, мне не пять лет! Я совершеннолетняя, у меня паспорт есть! И я имею право ночевать с кем захочу! И не только ночевать! В процессе своей гневной отповеди, Лиза постепенно повышала тон, и, хотя орать, лёжа в мягкой постели и кутаясь в простыню не слишком удобно, голос у нее был сильнее и натренирован пением в шумных нетрезвых компаниях, так что по децибелам к концу монолога она мать как бы даже не обогнала. Игорь Соколов молча стоял за спиной у беснующейся супруги, по привычке заняв отстраненную наблюдательную позицию, которая только и спасала его в эпизодическом противостоянии с женой и тёщей, и тихо офигевал. В отличие от Светланы, он знал эту подругу своей дочери, и сейчас пребывал в состоянии шока. Попытку втянуть его в разборку он привычно же проигнорировал, и напрасно. Может быть, вмешайся он хоть раз, и все пошло бы совершенно иначе. Светлана Владимировна шумно втянула носом воздух, багровея еще сильнее. — Ты еще и экзамен пересдавала?! Докатились! Какой позор! Она что, еще и курит?! Может она еще и пьёт?! Игорь! Вот всегда ты молчишь! Ну конечно, ведь воспитанием дочери ты совершенно не интересуешься! Она метнула на Лизу испепеляющий взгляд. — И не кричи на мать! Что значит, не только ночевать?! Вы что… спали?! Светлана сменила тактику и запричитала. — Вот у Тамары Михайловны не дочь, а золото! Красавица, умница, на красный диплом выучилась, за такого хорошего мальчика замуж вышла! А он, между прочим и за тобой ухаживал, если бы не твои глупости! А у нас что?! Как ты нам в старости помогать будешь?! Такому приему Лизе противопоставить было нечего. Кое-как задрапировавшись в простыню, чтобы не смущать папу, который старательно смотрел в другую сторону, она вылезла из постели и обняла мать. — Мам, ну ты что? Ну извини, я не хотела — прости пожалуйста. Ну неужели ты думаешь, что я вас брошу? Вот выучусь, стану археологом, буду ездить в экспедиции, получать кучу командировочных, как папа, и буду вам помогать. И никакой Кирилл мне для этого не нужен — ну его совсем. И всех остальных тоже. А Соня — она очень хорошая, добрая. Мам, вы обязательно подружитесь, когда поближе познакомитесь. Ну правда, мам, не расстраивайся — ну хочешь, я тоже на красный диплом пойду? Игорь поперхнулся. Соня? Добрая? Для своих бойцов — может быть… И для его дочери тоже?! Мужчина с трудом подавил желание схватиться за голову. А ещё пойти в гостиную, достать из запертого на ключ бара бутылку армянского коньяка и накатить из горла грамм двести. Во что же ты ввязалась, дочка? — И слышать ничего не желаю! Чтобы я ее больше с тобой рядом не видела! Хватит с меня твоих гулянок, до самого начала учебного года никуда больше не пойдешь! И в университет я тебя провожать теперь буду, раз ты сама за себя отвечать не можешь! И встречать тоже! А если эту твою Соню увижу — милицию позову! Давай ключи! Игорь не сдержался и едва слышно хмыкнул. Ему-то было понятно, что если Света и позовет милицию, то увезут с гораздо большей вероятностью её, а не Балалайку. Лиза снова задохнулась от ярости и шатнулась назад. Игорь понял, что сейчас будет взрыв и попытался сгладить ситуацию. Поздно, да и слова он выбрал не те. — Доча, — он шагнул вперёд и присел перед Лизой на корточки, как в детстве, когда хотел смотреть ребенку в глаза. Сейчас он смотрел на нее снизу-вверх, но это было, пожалуй, даже кстати — от того, кто ниже тебя не ощущаешь давления. — Доча, ты… Не все знаешь о своей подруге, — от неожиданной помощи мужа замолчала даже Светлана, а он продолжал. — Она командир… -…отряда особого назначения спецназа ГРУ, — закончила за него Лиза, и у мужчины округлились глаза. — И что? — А знаешь, какое у нее прозвище?.. — Балалайка. — А что это значит? — Лиза пожала плечами, и он вздохнул с облегчением — значит, Ириновская рассказала ей не все. — Это жаргонное название снайперской винтовки. Доча, этих людей называют волкодавами — они ликвидаторы. Ты понимаешь, что это значит? Палачи. Лиза замотала головой: — Она на пенсии! — Из спецслужб не уходят, — жёстко продолжал Игорь. — Ей в любой момент могут отдать приказ, и она снова пойдет убивать. У нее руки в крови не по локоть — по плечи! Лиза сжала зубы, на глазах у нее выступили слезы. Отец взял ее за плечи, слегка встряхнул. — Пойми меня, доча, я не говорю, что она плохой человек — у нее просто такая работа, но ты сможешь с этим жить? И даже не в этом беда. Она ведь может и не вернуться с очередного задания… Мама права. Тебе будет лучше с ней больше не встречаться. Так. Будет. Лучше. Он поднялся, поцеловал дочь в лоб, прошел к вешалке и вынул из ее сумки связку ключей. Лиза смотрела на все это сквозь пелену слез. Нет — только не папа… Он же всегда был на ее стороне. Он же все понимает… Но он сказал… И…ключи… Такого предательства она не выдержала. Закрыв лицо руками, она бросилась в свою комнату, оглушительно хлопнула дверью и на злобе одним рывком задвинула ее диваном. Упала на стул возле стола. На столе лежали рисунки — горы, песок, незаконченные портреты людей. Лиза упала на них лицом и заревела громко, отчаянно и безутешно. В коридоре Игорь повернулся к Светлане, которая смотрела на него с изумлением, потёр лицо руками и сказал: — Будем надеяться, что это все не серьезно, иначе… — не договорил, прошел все-таки к бару, свернул пробку с бутылки с коньяком и припал к горлышку, шумно глотая. — Будешь? Светлана Владимировна помотала головой. — Боже, Игорь, это что, правда?! Я сейчас же звоню в милицию! Это же кошмар! — И что ты им скажешь? — скептически поинтересовался её муж. «– Алло, милиция! Моя дочь спит с офицером спецназа ГРУ! — Она совершеннолетняя? — Да. — Примите наши поздравления. — Но этот офицер — женщина! — Примите наши соболезнования. Законом это не запрещено, до свидания.» — Они не будут связываться, Света — это человек не того калибра. Будешь? — он протянул жене початую бутылку и покосился через коридор на дверь «детской», из-за которой доносились приглушенные рыдания. Через несколько дней отец вдруг позвал Лизу к телевизору. — В Таджикистане продолжает бушевать гражданская война. Страна охвачена огнем, многочисленные враждующие группировки постоянно воюют между собой. Министерство обороны направило на помощь оказавшимся в осаде на территории бывшей военной части пограничникам и гражданским беженцам бойцов пятнадцатой бригады Главного Разведывательного Управления. — вещала диктор хорошо поставленным голосом. — Именно с их помощью был ликвидирован известный криминальный авторитет Файзали Зарипов, на счету которого многочисленные грабежи, разбойные нападения, изнасилования, убийства и другие тяжкие преступления… План сменился, теперь камера показывала Балалайку в каком-то темном помещении. Лицо её было размыто квадратиками и голос изменен, но подписана она была именно прозвищем. — Согласно достигнутым договоренностям, наша работа здесь закончена, — видимо это был фрагмент интервью или чего-то вроде. — Отряд полностью выполнил поставленные перед ним задачи и теперь покидает территорию Таджикистана. Игорь посмотрел на дочь. — Теперь ты понимаешь, что я говорил тебе правду? Слезы скоро кончились, оставив холодное ожесточение и упрямство. Лиза верила отцу — пусть он и предал ее, но врать он бы не стал. Другое дело — ей было плевать. Она и так знала, что Балалайка убивала людей, и много людей, но это были не люди на самом деле. Теперь она поняла, почему в той стычке на игре рассуждала так спокойно. Бандиты, террористы, мучители — не люди. Их нужно уничтожать — как крыс или вредных насекомых. Людей Балалайка не убивала, только бандитов — в это Лиза верила истово. И репортаж это подтвердил. Она даже посмотрела на отца с удивлением — неужели он не понимает? — но ничего не сказала. Она не разговаривала с родителями с того самого утра. Первые два дня она вообще не выходила из комнаты, не отзывалась и вообще не реагировала, даже когда отец начал ломиться в дверь — только подвинула к дивану ещё и стол. Баррикада выдержала, родители тоже — мама уперлась рогом и запретила отцу просить прощения — в их доме были тонкие стены. Есть не хотелось, единственной проблемой мог бы стать туалет, но по-большому не хотелось тоже, а по-маленькому она два раза сделала в банку для мытья кистей и вылила за окно, а потом тоже не хотелось. На третий день она очень хотела пить, но терпела, пока не вспомнила, что через три дня человек умирает от жажды. Умирать Лиза не собиралась, тем более, что, когда она выливала банку в окно, у нее появилась идея. Вполне очевидная — и почему она сразу об этом не подумала? Осталось только усыпить внимание родителей. Лиза с трудом разобрала свою баррикаду и вышла. С родителями она не разговаривала, вообще демонстративно их не замечала, предложение поесть чего-нибудь проигнорировала, только напилась из крана и сходила в душ. Там у нее сильно разболелся живот, но она вытерпела, не издав ни звука. Боль скоро прошла, Лиза вылезла из ванной, где просидела почти час, скорчившись от острой режущей боли в отвыкшем желудке, и пошла собирать свои раскиданные по квартире вещи. Ей не мешали — мать тоже решила пойти на принцип, а по упрямству они друг другу не уступали. Следующие три дня она продолжала свою молчаливую голодовку и бойкот, а после репортажа решила — пора. Выдержала ещё два дня на всякий случай — репортаж шел в записи, но мало ли? — собрала в рюкзак самые любимые вещички, включая вибромассажер, про который в пылу страстей никто и не вспомнил, и в четыре часа ночи выбросила рюкзак в окно. Тот мягко упал в кусты сирени — вдоль стенок в него были напиханы прикидные тряпки и куски ткани, а все твердое и хрупкое — в середине, на самодельном шнуре, сплетенном из ниток, спустила гитару, а потом перелезла через подоконник и раму, повисла на карнизе на руках, толкнулась от стены и прыгнула сама. Сердце ухнуло в пустой желудок — всё-таки пять метров лететь — потом в пятки больно ударила мягкая вроде бы почва клумбы, и Лиза немедленно расслабила ноги и повалилась на землю, гася инерцию, как учила ее Балалайка. Ушибла ещё и попу, и локоть, хотя падать вроде бы научилась, а пятки и колени болели просто зверски, но звуки бегства мог кто-то услышать — окно родительской спальни выходило на ту же сторону — так что она стиснула зубы, надела на спину рюкзак, подхватила гитару и шипя сквозь стиснутые зубы поковыляла в сторону метро. Дорога заняла больше времени, чем она рассчитывала — ноги болели, и приходилось несколько раз останавливаться и присаживаться, давая боли хоть немного улечься, да и после недельной голодовки Лиза не сильно, но ослабла. Зато к тому моменту, как все-таки добралась, метро уже работало во всю, и ещё через час Лиза уже звонила в знакомую, хотя и виденную всего раз, дверь. Ей не нужна была записка, которую мать сразу же сожгла в раковине — все, что связано с любимой — адрес, телефон, все, что та рассказывала, что с ними произошло — она помнила наизусть. Она стояла перед дверью — перепачканная в земле и травяном соке, осунувшаяся, щеки у нее от голода запали, она клонилась на один бок — правая нога пострадала сильнее — и слегка покачивалась от усталости, но в обведенных темными кругами глазах светилось детское ожидание радости и чуда, словно там за дверью ее ждал Дед Мороз с целым мешком подарков лично для нее. Хотя какой там Дед Мороз? За этой дверью ее ждала половинка ее сердца.