Личность в стальной коробочке

      Утро началось со звона будильника, впрочем, как у большинства школьников. Спросонья тыкнув «повторить позже», Донхёк перевернулся на другой бок, спиной к окну, из которого бил солнечный свет, и снова задремал. В возмездии будильник оказался скор, и уже через пять минут надоедливый звон повторился снова.              – Да сколько можно,– раздраженно шепнул мальчик себе под нос.              Он присел в кровати и вытянул вперед свои худые ноги, растягиваясь перед важным днем. Парень пошел в ванную и первым делом сел на унитаз. Для здорового обычного человека звучит странно, но для него это действо являлось особым ритуалом – верилось, что после этого цифры на весах будут меньше. Попахивало не только расстройством пищевого поведения, однако Донхёк не воспринимал это за тревожный звоночек.              Он с долей страха и нежелания встал на весы, сразу зажмурившись. Глаза он открыл не сразу, а, задержав дыхание, по чуть-чуть.              50,9              Донхёк облегченно выдохнул. Цифра «4» была уже близко. Очень некстати заурчал живот. Парень закусил губу от чувства негодования за самого себя. Секунда и раздался громкий звук пощечины.              – Не смей, Ли Донхёк, ты уже близко, ты через слишком многое прошел ради этого.              Он взглянул на себя в зеркало. Щека немного покраснела, от его чрезмерного исхудания нос стал казаться более острым, а глаза будто закатились глубже внутрь черепа. Под ними пролегали глубокие темные круги. Губы, сухие и бледные, почти сливались с цветом кожи, но все, что видел Донхёк – это скулы.              – Зато у меня есть скулы,– сказал он своему отражению.– Это стоило всего.              Он сполоснул лицо холодной водой, но задержал руки на лице. Чувство тревоги и страха заполонило все внутри. В тишине ванной комнаты его всхлипы отдавались эхом: какая-то часть него чувствовала, что все, что происходит с ним сейчас – неправильно. Какая-то часть него умоляла прекратить истязать свое тело. Но он не мог остановиться. Он сожалел о вчерашнем вечере, страшно сожалел, но не мог этого понять и признаться в этом самому себе.              – Хёк, ты голодаешь третий день. Мы же договаривались совсем не так,– пробубнил Янян.              Ставший нервным от постоянного чувства голода Донхёк просто встал с места и молча ушел в зал. Однако друзья не могли оставить его в одиночестве. Один за другим они тоже начали приходить в комнату. Янян пришел последним.              – Хэчан-и, ты уже болезненно худой… Я просто волнуюсь,– Янян подошел ближе и коснулся плеча друга. Но тот смахнул его ладонь.              – Или завидуешь?– процедил он.– Не хочешь, чтобы я худел? Почему? Боишься, что буду красивее тебя?.. Ну конечно, ты-то жить без своего попкорна не можешь, хотя от него у тебя прыщи!.. То, что у тебя нет силы воли не вынуждает меня тоже нажирать себе рыло, ясно тебе?!...              – Ли Донхёк!.. – строго вскрикнул Юта, но этого определенно было мало. И это определенно было поздно.              – А что «Ли Донхёк»!?– воскликнул тот в ответ.– Если не хочет слышать, как есть, пусть отстанет от меня!..              Янян отступил на шаг от друга, глядя в его злые глаза своими ясными и добрыми.              – Я п-правда просто беспокоился…– сказал он, глотая слезы. – Но я тебя понял… Я больше не буду… «приставать» к тебе.              Предательские слезы, что парень так упорно старался удержать в глазницах, все-таки потекли вниз обильными ручейками. Прикрыв лицо ладонями, он убежал из комнаты, а вскоре послышался звук хлопающей двери. Взглянув на Хэчана разочарованным взглядом, Хендери выскочил вслед за ним.              – Уж извини, Донхёк, но если обидел моего брата, значит, обидел и меня, – кинул Сяоджун и так же выскочил из комнаты.              – Да вы вообще сводные!.. – зачем-то кричал вслед Донхёк, пока не раздался очередной хлопок входной двери.              Остался только Юта, все это время молча сидевший на диване. Он встал с насиженного места, подошел к Донхёку и все так же молча обнял его, мягко прижимая к себе:              – Мы все очень любим тебя, Хэчан, и очень хотим помочь. Но ты сам не хочешь, чтобы тебе помогли.              Донхёк тихо плакал в его объятьях, уже понимая, к чему все идет. Они хотят оставить его одного. Одного наедине с собой.              – Надеюсь, ты сам видишь, в кого превращаешься, – продолжал Юта, – и, надеюсь, какие-нибудь высшие силы тебе помогут, потому что я больше не могу наблюдать за этим. Если ты передумаешь и решишь принять нашу помощь, ты знаешь, где мы и знаешь, что мы любим тебя.              Он разомкнул объятья, взглянул на младшего с улыбкой и растрепал его каштановые волосы.              Донхёк вздрогнул и замотал головой, убегая от воспоминаний. Сегодня тот самый важный день, к которому он так усердно готовился, так что парень решил не портить себе настроение. Уроков сегодня не предвиделось, но нужно было докончить декорации в зале и расставить еду и несколько столиков: все-таки не для учителей эта вечеринка затевается, чтобы повесить эти заботы на них.              В актовом зале царил полный хаос, но Донхёку нравилась эта атмосфера: невпопад включающаяся подсветка и, то начинающая трубить, то затихать музыка – для проверки; «перебегающие» из стороны в сторону декорации на руках школьников – реквизит для сольных выступлений; еще не распакованные кексы и напитки, два узких, но длинных стола и навешанные на них стулья. Вглядываясь в этот хаос, он никак не мог найти своих школьных друзей. Они же в это время прятались за ширмой вместе с Джонни и Куном.              – …Он стал худым…и каким-то беспокойным…– неловко смотря в пол, говорил Джемин.              – Беспокойным? Это называется «нервная истеричка»,– вмешался Ренджун.– Ему нужна помощь, но он так не считает и обижается на наши попытки скормить ему что-нибудь.              Старшие стояли с озадаченными лицами.              – А что ты скажешь, Марк?– обратился Джонни к парню, сидящему на табурете и пытающегося настроить гитару. Он поднял голову, удивленно вскинув брови:              – Он не нервный, не беспокойный и не истерит. Хэчан-и просто усталый,– он провел пальцами по струнам гитары, уже этим очаровывая наблюдающих за собой друзей.– Он мало ест, я знаю.– Парень нервно сглотнул, готовый признаться, что сыграл в этом не последнюю роль, но Кун его перебил:              – Хэчан… Это что-то вроде клички?– заметил он.              – Да, его друзья так называют его,– ответил парень.              Джонни молча стоял и думал.              – Марк, если он голодный…у него нет еды? Может быть, мы накормим его?– вдруг выдал он.              – Учитель Со, я не думаю, что он станет есть,– серьезным тоном сказал Марк.              – Но ты сказал, что он не ест. Следовательно, он голоден. А голод утоляется пищей. Не вижу причины, чтобы он не ел,– задумчиво сказал Джонни.– Я порой и не чувствую голод, но ем просто так.              – Учитель Со, он не станет есть,– тихо сказал Ренджун.– Он голоден, это правда, но он делает это намеренно.              – Это я виноват,– наконец признался Марк. Он поднялся с места, кипящий непонятными чувствами, и с досадой швырнул гитару в стену. К счастью, она оказалась достаточно прочной и просто сползла вниз по стене с глухим звуком, утонувшим среди прочего шума в зале.– Он ранимый и чувствительный сейчас, но не отворачивайтесь от него. Он голодает, потому что считает себя толстым и это полностью моя вина!..              Вся компания умолкла. За ширмой все остальные ребята продолжали работу, смеялись, болтали, а этот клочок пространства за ширмой, будто отрезали от этого времени, погряз в тишине и унынии.              – Не может быть,– словно в пустоту проговорил Джонни, глядя ровно перед собой,– он голодает? Намеренно?! Это так…страшно!.. Марк, это ужасно!.. Как человек добровольно может обрекать себя на голодание?!..              И опять: там, где должны были смешаться гнев и грусть, у Джонни смешалась грусть с ее сестрой печалью. Слезы тут же покатились по щекам, а от удивленного взгляда парней рядом появился стыд, так что парень еще и закрыл лицо руками, тихо всхлипывая. Он не мог понять, как живое существо может по своей же воле морить себя голодом, не мог понять, какая цель стоит этого. Худое тело? Что за глупость?! Почему Донхёк решил, что какое-то тело красивое, а какое-то нет, если в обоих случаях это его тело? Джонни не мог понять, как человеческое существо может так не любить себя?              – Э-эй, все в порядке, ему можно помочь,– Кун положил руку на плечо своего странного коллеги.– Джон, прошу, сделай глубокий вдох, успокойся, ты пугаешь детей.              – И-извините…– прохрипел Джонни, вытирая лицо,– я какой-то излишне эмоциональный.              – Учитель, все в порядке,– улыбнулся Джемин,– Вы сами говорили, что эмоции и чувства – это нормально и не стоит извинений.              – И правда,– ухмыльнулся Джонни, сквозь продолжающие проступать слезы,– неужели я начал прогибаться под этот общественный строй, оставляя позади свои убеждения? Это…тоже ужасно!..– Слезы из глаз полились новым потоком, но для ребят это уже выглядело даже комично.– Я буду плакать всем назло, потому что не прогнулся под ваш строй и верен себе, глупый Цянь Ку-ун,– продолжал реветь учитель под хохот школьников.              – Наконец я вас нашел,– как раз вовремя из-за ширмы появился Донхёк,– о чем говорите?... Учитель, они Вас обижают?!..              Ребята продолжили хохотать под рассказы Джонни об иерархии современного общества, плюрализме, общественных санкциях и все это под по-ребячески смешной плач.              После обеда, когда все наконец было идеально расставлено, повешено и настроено, ребята понемногу начали расходиться, чтобы вернуться нарядными ближе к вечеру. Джемин сразу убежал к Джено, крикнув друзьям: «Увидимся вечером!», Кун и Ренджун пошли вместе под предлогом заглянуть в учительскую и помочь Куну с книгами, Марк тут же предложил проводить Донхёка до дома, и вот так, за секунды Джонни остался один. Но для него «один» не значило «в одиночестве».              Солнце клонилось к закату, близилась новогодняя ночь, первая в жизни Джонни. Засунув руки в карманы своей теплой куртки, он медленно шагал по парку и раздумывал обо всем подряд: о «болезни» Донхёка, об отношениях Тэёна и Тэиля, о мечтах Доёна…о Тэне.              Как бы он ни крутил колесо своих мыслей, они всегда возвращались к Тэнни. Джонни даже начал беспокоиться, а не слишком ли часто он позволяет этому парню лезть в свою голову. А что, если Тэн о нем не думает столько же? Прямолинейный Джонни сразу же решил уточнить у Тэна. Взяв в руки телефон, он быстро выбрал нужный контакт и позвонил парню. После недолгих гудков послышался радостный голос.              – Ты ведь часто думаешь обо мне?– сразу спросил парень.              Из динамика полился живой звонкий смех.              – Конечно, милый, я постоянно думаю только о тебе,– заверил его Тэн. Это и правда успокоило наивного и доверчивого Джонни.              – Хорошо, просто я беспокоился, что только я постоянно думаю о тебе, а ты обо мне – нет. Как-то грустно стало от этого,– понуро сказал парень.              – Ми-илый, ну ты что, зачем грустить? Хочешь, приезжай ко мне,– вдруг предложил Тэн.– Я буду тебя подолгу обнимать и гладить по голове, хочешь?              Джонни, шагающий по дорожке, остановился на месте.              – Хочу, очень хочу!              – Тогда я жду тебя, ведь никто не должен быть один в новогоднюю ночь.              Осчастливевший от его предложения Джонни радостно помчался к Тэну, совсем не задумываясь о том, что если он уходит, то в одиночестве останется Тэён. Тот уже спешно собирал свои вещи в надежде успеть пройтись по магазинам и купить для Джонни какой-нибудь подарок.              Тэён помнил зимнее празднование только из раннего детства, когда у него еще была полная семья. Ему безумно нравился уют и атмосфера праздника, теплая одежда и напитки, мерцающие огоньки и подарки. Хотелось, чтобы Джонни хоть в малой мере почувствовал то же волшебство, ведь теперь они тоже семья. Друзьями его жизнь не баловала, так что о Доёне и Джехёне он не вспомнил. Зато имя Тэиля промелькнуло в мыслях.              Доён же в это время раскатывал песочное тесто, а Чону сидел рядом на стуле и просто составлял компанию.              – Не понимаю, как тебе дается абсолютно все, что за магия вне Хогвартса,– посмеивался парень.              – Да ладно, просто по рецепту все сделал, ничего такого,– смущенно пробормотал в ответ Доён.               Он взял в руку формочку в виде ёлочки и вырезал ею из теста аккуратный кусок. А потом еще и еще. Вскоре противень, устланный пекарской бумагой, был заполнен целым лесом сладеньких ёлочек. Спустя минуту противень отправился в духовку, чтобы чуть погодя порадовать вкусным пряным запахом. Атмосфера праздника витала прямо в воздухе, но Чону лишь уныло подпирал щеку кулаком и смотрел в окно. Старший брат не мог это не заметить.              – Может, Юкхэя позовем?– предложил Доён, проверив, не подгорают ли печеньки.              Чону бросил на него растерянный взгляд, закусывая губу. Казалось, он как раз думал об этом.              – А он…захочет?– неуверенно спросил парень.              – Чону, мы же не первый год с ним дружим и часто отмечали этот праздник вместе. Почему нет?– переспросил его брат.              – Ну,– Чону пожал плечами,– у него же теперь…девушка.              – Пусть приходит с ней тогда,– как ни в чем не бывало продолжил Доён.              – А если у них уже есть планы на сегодня?              – Ты не узнаешь, если не спросишь, Чону.              Парень от таких слов растерялся еще больше и начал быстро хлопать глазами, раскрыв рот, пытаясь подобрать слова:              – А..а может… А может, ты им скажешь?              – А мне кажется, Юкхэй будет рад услышать именно твой голос,– подмигнул ему Доён.              Спустя минуту братских уговоров, вспотевшими от волнения руками Чону все же набрал номер. Бархатистый голос, раздавшийся в динамике, впервые показался ему особенным, особенным настолько, что в горле пересохло. Чону впервые по нему соскучился. Эти слова чуть было не сорвались с его губ, но он вовремя опомнился – у него же есть девушка. Всего за мгновение Чону собрался и уверенным голосом произнес:              – Привет, Юкхэй, какие планы на вечер?              

***

             Шесть вечера были близко. Донхёк лежал в постели и тихо плакал в подушку. Он мог сейчас сидеть в зале с друзьями за просмотром очередного фильма, только вот они навряд ли уже придут к нему в гости. С непривычки одиночество давило сильнее. Марк проводил его до дома сегодня, как и во все другие дни, но сегодня он был как-то молчалив и только изредка поглядывал на Донхёка. По его поведению казалось, что он тоже все знает. Знает, как Хёк обидел Яняна. Он очень сожалел и хотел все вернуть, но не хотел извиняться. Нет, не потому что Янян не стоит его извинений.Чаще нас беспокоит не сам факт извинения, а вероятность того, что тебя не простят. Хёк не хотел извиняться, потому что его извинения могли остаться не принятыми. Он боялся извиняться. Это так печально: сейчас он остро нуждался в заботе, поддержке, да банально в общении, но именно сейчас не мог этого получить.              Однако время уже поджимало, а потому парню пришлось подняться и заставить себя умыться холодной водой. Немного биби-крема, теней для бровей, матового бальзама для губ – и вот лицо уже выглядело свежее.              Немного подумав, Донхёк добавил румян на выделяющиеся скулы и попытался улыбнуться своему отражению в зеркале. Вышло не очень хорошо.              Сделав раздраженный вздох, он начал стягивать с себя теплый синий свитер в белую полоску, на свое несчастье, забыв, что стоит перед зеркалом. Он старался избегать смотреть на свое тело, но сейчас миссия оказалась невыполнимой. Парень невольно вгляделся в свое отражение.              «Жалкое зрелище», – первая и единственная мысль, появившаяся в его голове.              Он осторожно прикоснулся к выпирающим ключицам, будто для того, чтобы удостовериться, что они правда его. Отчего-то воздух в комнате показался таким тяжелым, что начал давить на грудную клетку, с каждым выдохом вдохнуть становилось все труднее. Тело, как деревянное, не хотело двигаться от сковывающего напряжения в каждой мышце. Хёк оставил ключицы в покое и начал рассматривать свои руки, вертясь перед зеркалом в разные стороны. Карие глаза стыдливо бегали по комнате, но парень все равно возвращал свой взгляд на зеркало: он находил себя таким безобразным, таким отвратительным, что не хотел на себя смотреть, но при этом так себя ненавидел, что смотрел себе назло. К глазам начали подступать новые слезы. Парень стыдливо начал искать что-нибудь широкое, чтобы надеть на себя и скрыть «уродство» под тканью.              Пока он выбирал между широким свитером цвета капучино и малиновым пуловером под какую-нибудь невзрачную простую рубашку, минутная стрелка часов упорно двигалась вперед, утаскивая за собой и короткую стрелку-подружку. Поэтому, когда Донхёк появился в актовом зале, он был уже переполнен школьниками. В отличие от Хэчана, ребята были одеты более нарядно и празднично, особенно постарались девушки.              Хёк всегда считал несправедливым тот факт, что женская одежда намного более красивая, разнообразная и интересная, чем любой мужской гардероб. Юбки, платья, блузки: у них столько разнообразия, начиная формами, фасонами и цветами и заканчивая элементами, материалами и аксессуарами. Ему нравилась женская одежда, и он даже допускал мысль, что мог бы примерить какой-нибудь дизайнерский шедевр, но сейчас он был одет в свитер крупной вязки цвета капучино и скучные черные джинсы, а рядом с толпой ярких и эффектных одноклассниц как раз ютилась одна, выглядящая как женское отражение Донхёка: серый свитер, черные джинсы. К ней он и подошел.              – Тоже не особо любишь быть яркой?– обратился он к ней.              Девушка подняла на него взгляд. В больших черных глазах читалась скука и нежелание общаться, но Донхёк по глазам читать не умел.              – Меня это не волнует. Думаю, меня ничего вообще не волнует.              Донхёк растерянно начал дергать рукава своего свитера:              – Ну, если честно, мне бы хотелось одеться поярче, но я немного стесняюсь…              – А у меня нет денег и приходиться носить обноски сестры,– девушка пожала плечами, будто говоря «тоже мне проблема».              Парень, рассчитывавший не на такой диалог, уже начал чувствовать себя неуютно. Мысль о том, что он мог ее каким-то образом обидеть или задеть ранила его чуткое сердце.              – …Слушай, Суджин, извини… А ты не видела Джемина или, может быть, учителя Со?..              – Марк Ли вроде как уговорил учителя остаться и послушать его песню, а Джемина я не видела,– все так же скучающе ответила девушка.              Ли Суджин, помимо того, что была очень красивой, абсолютно точно была еще и беззлобной, но ее мрачность и безразличие сильно отталкивали от нее. Впрочем, Донхёк подозревал, что не все в ее жизни так просто, но, как и все вокруг, «не лез в не свое дело».              В зале из освещения были только настенные новогодние украшения, пара гирлянд, приклеенных в форме ёлочки к тем же стенам и старый диско-шар в центре потолка, который висит тут, кажется, со дня открытия школы. По чуть-чуть пробираясь сквозь толпы школьников, тихонько покачивающихся в такт негромкой музыке с одноразовыми стаканчиками в руках, он наконец уперся в спину Джемина. Догадаться об этом было нетрудно: кто еще во всей школе, кроме этого парня, надел бы пепельно-розовый костюм.              Парень тут же радостно улыбнулся, подкидывая брови в свойственной себе манере:              – Я уже беспокоился, что ты не придешь,– взволнованно проговорил он,– да мы все переживали.              Рядом с Джемином стоял Джено в точно таком же пепельно-голубом костюме, что выглядело одновременно и комично, но вместе с тем вызывало у Донхёка умиленную улыбку. Чуть поотдаль стояли Ренджун и Кун и беседовали о чем-то очень забавном, судя по не сходящим с их лиц улыбкам. Джонни тоже был тут, не говорил ни слова, а только пронзительно смотрел на Донхёка, будто видел впервые. Не хватало только…              – А Марк?..              – Он готовится к выступлению, у него же песня!.. – напомнил ему Джонни. Он все еще стоял, сложив руки на груди, и как-то по-странному недоверчиво косился на парня. Джемин попросил не говорить с Донхёком о еде, голодании и весе, и вести себя как обычно, но у Джонни плохо получалось скрывать свои чувства. Он много думал об этом.              «Людей причисляют к животным, к семейству гоминид, но люди другие,– думал Джонни.– Животные живут инстинктами, у людей же рефлексы – живут они по собственным принципам и моральным убеждениям. Смысл в жизни животных – оставить после себя потомство. Как можно больше потомства. Но люди находят свой смысл в другом и некоторые из них вполне могут никогда не стать родителями. Животное на уровне инстинктов старается обезопасить себя, жить, несмотря ни на что. А люди… Люди нередко сводят счеты с жизнью. И даже Донхёк… Какое животное стало бы морить себя голодом просто из-за внешнего вида своего тела? А людям это важно. Важно, как выглядит их тело. Людям важны разные вещи: идеи, мораль, убеждения, самопознание, любовь, верность, свобода, равенство, справедливость, самовыражение… Ни одно животное не поставит выше своей жизни что-нибудь из этого. А люди умирают за эти, казалось бы, абстрактные понятия. Люди, люди, люди… А я такой же?»              Тихая музыка, звучащая на фоне, прекратилась, и все школьники уставились на сцену, так же прекратив свои разговоры. Посередине сцены стоял директор и проговаривал в микрофон давно выученное наизусть за годы работы поздравление-наставление. Проводив его со сцены громкими аплодисментами, ученики начали шептаться на тему того, какой номер их ждет первым.              Танец девушек в костюмах Санты уже стал классикой и не вызвал особого ажиотажа, хотя декорации для сцены, которые девушки сделали сами, стоили всех похвал. Затем выступил школьный бэнд с очаровательным гитаристом, который сам пишет музыку для группы – главный персонаж вечера для большинства девушек в зале. Донхёк наблюдал за сменяющими друг друга ребятами на сцене, а внутри все трепетало: каждый раз, когда красный бархатный занавес дергался, он боялся увидеть Марка. Боялся, но так отчаянно этого ждал и хотел. Сердце бешено билось, а в голове строкой бежало: «О нет! О нет! Онет!..», но увидев за ней не его, Хёк разочарованно вздыхал. Наблюдать за сценой уже надоело, так что он принялся изучать стол. Между напитками и кексами ютилась тарелка чипсов. Донхёк обожал чипсы, потому карие глаза тут же зажглись огоньками. Атмосфера располагала к тому, чтобы начать уговаривать себя. «Я просто вызову рвоту, все будет нормально». Только он коснулся тарелки, в микрофон раздался знакомый бархатистый голос, выбивая у Донхёка воздух из легких.              – Честно говоря, я выступаю не с рождественской тематикой…– по его бегающим по полу глазам было понятно, как он нервничает.– Это песня, которую я написал сам. Каждая строчка, каждая нота – все о тебе.              Джонни тут же восторженно подпрыгнул – он страсть как полюбил публичное проявление любви. Для него это являлось чуть ли не самым положительным качеством: проявлять свою любовь.              – Я тоже напишу песню для своего любимого человека!– шепнул он стоящему рядом Куну. Тот лишь хмыкнул и кивнул. Ему было невдомёк, что Джонни, никогда не ощущавший подростковую влюбленность, восторгался тем, что видит впервые. Для кого-то банальная идея, для кого-то – пик романтики.              Марк уселся на стул, взял в руки гитару, а Донхёк ровно с этим сделал глубокий вдох. От чего-то казалось, что он не готов к тому, что сейчас будет.              Глаза Марка смотрели вниз, а пальцы умело начали перебирать струны, мелодия полилась как маленький ручеек, звонко, но расслабляюще.              Это был мой первый день,       Я был растерян и смущен:       Новая школа вызывает такой стресс.              Мне казалось, я мишень:       Буду кем-то обдурён,       Покажу, какой их «новенький» балбес.              Но как только я шагнул в класс,       Затаил от волненья дыхание, –       У меня далеко не «глаз-алмаз»,       Но ты само очарованье.              Не а-рес-туй,       Но я захотел твой поцелуй.              Ты –всё, что нужно мне,       И щеки, как в огне,       Пылают, пока я пою,       Ведь наконец я это признаю              Я обниму, утешу, раны исцелю,       Ведь я тебя люблю.              Сначала Донхёка захлестнула волна ревности и негодования. Кому он посвящает эти строки? Поэтому он ни строчки не спел, даже когда Донхёк попросил? Потому что это песня-признание в любви?              Но Марк вдруг нашел его среди толпы и, с улыбкой разглядывая его лицо, продолжил петь своим бархатистым, ласкающим слух голосом:              Я испугался своих чувств,       Старался держать их при себе,       Но не мог держаться подальше от тебя.              Старался избежать безумств,       Внутри все чувства при борьбе,       Я справлялся только лишь тебе грубя.              Обижал тебя глупыми кличками,       Ведь не хватало смелости признать,       Что тебя прекраснее для меня нет никого        (нет никого-о)              Прости ме-ня,       Боялся своих чувств я как огня.              Ты – все, что нужно мне,       И щеки, как в огне,       Пылают, пока я пою       Ведь наконец я это признаю              Я обниму, утешу, раны исцелю,       Ведь я тебя люблю.        я тебя люблю.              Вижу весь мир я в твоих глазах,       Искусство прячется во всех твоих чертах,       И разве важно, что на веса-ах,       Если только ты в моих мечтах.              Большие глаза наполнились слезами до краёв и, если бы Донхёк моргнул, точно полились бы по щекам. Голос Марка будто гипнотизировал – хотелось слушать еще и еще. Он создавал чувство уюта, чувство единения: несмотря на то, что в зале сейчас находилось аж три старших класса, Хёку казалось, что здесь только он и Марк. Звучание струн немного утихло. Чистый голос Марка коснулся души каждого, но Донхёка задел по-особенному:              Ты все, что нужно мне,       С тобой наедине-е,              Во мне вскипает нежность и забота,       Прости идиота.              Ведь я обижал тебя и злил,       Но, честно, я всегда тебя любил,       В душе моей разжег ты огонёк.       Я люблю тебя, Донхёк.              Мелодия струн продолжала играть, но на сцену никто уже не смотрел – главной звездой вечера тут же стал Донхёк.