Асуров рай

      Корзина неслась вниз по реке. Пока течение было спокойным, дитя молчало. Но вот его плетёный ковчежец ударился о скальный порог посреди реки, подлетев выше, чем на локоть, растеряв все украшающие его лотосы, рассыпавшиеся вокруг дождём, и снова плашмя упал в воду… Поднялась туча брызг, нет, целая волна, залившая маленького изгоя с ног до головы. И тогда ребёнок закричал — безумно, горестно, истошно… И это был не детский крик — будто древняя душа, долго — веками — державшая в себе невыносимую боль — вдруг прорвалась в этот мир.       Сурьядэв невольно зажал уши. И даже зажмурил глаза. А потом поймал себя на том, что хочет, чтобы эта корзина так и осталась на месте, зацепившись за порог, не двинулась дальше — пока не затихнет последний крик. Или чтобы эти крики и животный страх привлекли крокодилов… От этой мысли сияющему богу стало дурно — и он просто исчез, чтобы не видеть. Не видеть и не знать, что будет дальше с этим ненужным ему комком темной кармы…       Внезапно объявившись посреди Сурьялоки, Блистательный оглянулся… со страхом, затравленно… будто только что совершил преступление — и найдётся, кому его за это осудить. Выдохнул. И приказал себе не думать об этом.       Дэвы поступали так испокон кальп. Ничто несовершенное, даже на малую толику, не должно оставаться в их сияющем мире и отравлять его. Но… оно оставляет по себе память. Этот яд… Может быть, впервые… а может, уже извечно… златоокий адитья пожалел о том, что в отличие от асуров — этого скопища всех несовершенств Мира, всей его Тьмы — дэвы имеют память. Да ещё и такую, в которую вмещаются юги. Да, это говорит об их высшей сущности, выше всех других существ… но лучше было бы забывать обо всём — сразу… особенно о таком… Уж не совершеннее ли сиятельных богов эти беспамятные животные — асуры? Им, по крайней мере, не нужно достигать безупречности своей расы такими безжалостными способами… они не нуждаются в этом. Для них любая их душа, любое тело — это сама Жизнь, а значит — высшая ценность. Для них…       Не думать об этом. Незачем. Тем паче, что это тёмное дитя — не жилец. Скоро-скоро его ненужная этому миру душа вновь взовьётся трепетным мотыльком, чтобы попасться в Сак Небесного Ловца… уже очищенная безгрешным страданием, уже светлая… И, может быть, она снова родится в Сурьялоке — наследником сиятельного бога… Как бы хотелось, чтобы было так…       …Корзина, отцепившаяся от порога, на котором провисела почти полдня — под испепеляющими полуденными лучами, ожегшими нежную кожу ребёнка докрасна, — уплывала вниз по реке. Сопровождаемая, будто стаей огромных чернокрылых птиц, глухой смолистой тишиной. Будто вода и воздух вокруг обратились в чёрное масло, и вязко колыхались в нём сморщенные тряпки сожжённых зноем лотосов. Распахнутыми, застывшими глазами младенец смотрел в небеса — и в радужках его незапамятных глаз пульсировало текучее угольно-алое пламя. То ли отблески побагровевшего от возмущения Сурьи, то ли…       — Асуров рай, — промолвил Бог, отводя пухлой рукой вязкое облако, чтобы удобнее было взирать на землю. — Он спас его. Защитил. Это исчадие нараки будет жить. И всю жизнь оно будет тянуться в эту пламенную бездну, в кипящее блаженство, единственно способное защитить от земного страдания… Он будет помнить!       — Разве это жизнь? — спросила Богиня, удобно разлёгшаяся рядом в пуховой перине розовато-лиловой тучи. — Он воистину наказан. Мы можем удовлетвориться и забыть о нём. Хотя… если он будет жить… это будет интересно. А в нашем скучном мире происходит не так много интересного… так, что приходится устраивать это самим.       — Сложные человеческие судьбы… — протянул Бог. — Это бывает занятно… иногда. Особенно если самим участвовать в них.       — Ты предлагаешь не оставлять его в покое? — Богиня по-кошачьи вытянулась на своём ложе, подгребая под себя побольше радужного облачного месива. — Можно. Всё равно в ближайшую югу мне особо нечем заняться. Можно и воплотиться ненадолго в теле какого-нибудь человека, который станет его наказанием… отработкой… Надо подумать, кем бы я могла стать… чтобы это было не скучно. О! Я войду в тело божественной красавицы, которая отвергнет его и унизит… И эта женщина даже не будет знать, что в этот миг в ней была я… Впрочем, эта красавица, которая ещё не родилась на свет, тоже бывшая асурини… а значит, так ей и надо! Она обещала ждать его… ха!.. Отвергнет! Да так, что… А потом всю жизнь будет сожалеть об этом… но будет поздно!       — Сиятельная сестра хочет войти в тело бывшей асурини? — улыбнулся Бог. — Соприкоснуться с тёмной кармой? И не боится замараться?       — Чего бояться? Тёмная карма и её проявления — это и есть единственное развлечение… Как же это скучно — быть совершенным! Потому нас так и тянет к ним… Но ведь мы всё равно от этого не становимся темнее. Эта тьма проходит мимо нас, даже не касаясь, не оставаясь в сердце… Просто позабавиться немного… Напомнить этому дерзецу о том, как он когда-то возжелал поразвлечься с адитьей… глупец!       — Ты всё еще не забыла? — усмехнулся Бог.       — Трудно забыть того, с кем было так… сладостно… что я заметила смерть собственного тела не сразу… Даже жаль, что в земной жизни я отвергну его… Может быть, не отвергать? Может быть… воплотиться в теле его жены… которая и насладится его совершенством, и отравит ему жизнь? Нет… лучше отвергнуть… муки унижения куда слаще…       — А я хочу воплотиться в теле того, кто может его спасти.       — Что???       — Может. Но он сам не захочет спасения. Это тоже будет сладко — видеть, как измученная душа сама отказывается от единственного выхода…       — И всё же… ты хотел бы его спасти, брат?       — Кем бы он ни был, но он был сильным. И по-своему прямым и честным. И останется таким. А сильные и честные всегда заслуживают лучшего. Он и будет получать лучшее, все блага этого мира будут сами рваться в его жизнь — но он раз за разом станет отвергать их, бесконечно наказывая себя… И на это будет забавно посмотреть.       — Если он был честным… То каковы же тогда мы? Ты ошибаешься, сиятельный брат… он был преступником — и никем больше!       — Это сложный вопрос… Первосоздатель их разберёт, этих асуров… преступники ли они? Если, совершая преступление, ты даже не осознаёшь, что это преступление, а потом сразу же забываешь о нём и идёшь дальше с незапятнанной, кристально чистой душой… к новому злодеянию, способному возмутить Вселенную, но которое для тебя лишь развлечение… и снова не сознаёшь… и не помнишь… преступник ли ты? И за что тебя наказывать? За что наказывать дитя, отрывающее лапку лягушке просто потому, что ещё не знает, что она живая, и ей больно? За что наказывать тигра, природою рождённого для того, чтобы убивать антилопу, ибо не может иначе? За что… А вот мы… То, что делали мы… то, чем мы развлекаемся… происходит осознанно. Мы уверяем себя, что наказываем грешников, помогаем им отработать карму, очистить душу… и этим оправдываем чудовищные…       — Замолчи, брат! Если так думать, то все преступники останутся без наказания — и Тьма восторжествует! Проклятые асуры и другие порождения Ада одержат верх над нами, если мы позволим себе хоть каплю жалости к ним… хоть каплю сомнения, что поступаем правильно! Мы существуем лишь для того, чтобы бороться с Тьмой!       — Да, сестра. И не только оружием, но — словом. Потому мы и говорим об осознанности, учим ей смертных через знания, открываемые нами их мудрецам. Хотя не всем она бывает по силам. Многие от осознания впадают в глубокую печаль, заболевают и даже совершают грех добровольного ухода из жизни. Значит, смертные должны становиться сильнее. Сильнее духом. Ибо осознавать все свои поступки — и добродетельные, и дурные, и всю степень кары за злодеяния по Закону Вселенной, — единственный путь к улучшению каждой отдельной кармы и самого Мира. Но… только того Мира, который подвластен нам, — мира людей и подобных им существ… мы никак не можем вселить осознанность в души асуров и тех, кто поклоняется им на земле… а потому, увы, их можно только уничтожать… Не покорить, не победить… только…       — И даже если это для нас настолько легко, что стало развлечением… уже даже скучным… да нет, это остается обязанностью! И мы так устали от неё за все эти юги! Так пусть она хотя бы будет… забавной…       — Забавно побеждать непобедимых хитростью? Забавно убивать жизнестойких подлостью? Забавно…       — А что ещё остаётся, брат? Или ты хочешь, чтобы они победили? Я была бы счастлива уничтожить всех асуров до единого — и главное: их нараку, их проклятый рай… Если его не станет, в мире не станет Тьмы… только Свет! Все души примут чистые формы, избавятся от страданий, вознесутся к Свету… И у нас уже не станет этой скучной обязанности, и мы сами очистимся от неё, от всех её тягостных последствий…       — Ты думаешь, мудрая сестра? Если нарака исчезнет, будет именно так? А не произойдёт ли что-то совсем иное? Не приведёт ли это просто к гибели Мира и всех живых существ? Ведь нарака — это кровь Вселенной… а разве может тело без крови? Может ли оно без самой Жизни?       — Как Мир гибнет — так он и возрождается. Это ведь уже происходило! И мне начинает казаться, что этому Миру давно пора переродиться полностью. Он сейчас таков, что просто можно умереть от тоски, добровольно отказаться от бессмертия просто потому…       — Подожди немного, сестра. Скоро сменится юга. Осталось два людских поколения, нет, полтора… Следующая будет не такой нудной… Нас ждёт немало развлечений!       …Корзину прибило к берегу. Лицо крохотного темноокого скитальца накрыла тень человека в высоком тюрбане. А потом пришло тепло — сильных рук, широкой груди… Нет, едва ли дитя понимало, что согрело его и обволокло пульсирующей животной нежностью, откуда пришёл покой и чувство, что отвергший его мир вернулся к нему… принял его, позволил быть…       Этот ребёнок уже не кричал. Он был настолько тих и молчалив, что принявшие его в свою семью люди начали всерьёз опасаться, что он никогда не заговорит. Но это произошло даже раньше, чем ожидалось. И приёмные родители были потрясены тем, насколько не по-младенчески осмысленной была его первая речь. «Этот рёбенок — дар богов!», — говорили они, любуясь его не детски красивым смуглым лицом и глубокими, как омуты, глазами в опахалах загнутых ресниц. И странными украшениями, которые были словно частью его существа. Как будто это не совсем человек… Их восторгу не верили. Молодые болтливые соседки судачили: такие глаза, такой странный взгляд… да ваше дитя безумно! Соседи же, повидавшие жизнь, шептали: «Это будет великий мудрец». И только новоиспечённым родителям хотелось, чтобы у них был просто сын. Такой же, как они сами — простые ремесленники из трущоб, работящие люди с ясными, как утро, сердцами. Не совсем человек? Мы сделаем тебя человеком!       — Так, хорошо, — сказал Бог, отряхиваясь от пыли, налипшей на его земное воплощение. — Сына дэва приняли на воспитание простаки… Простаком и вырастет… И ещё натерпится за это.       — Отлично… — ответствовала Богиня, поправляя старое, оборванное по краю сари, висящее на её земном воплощении. — Но пора возвращаться. Я уже насмотрелась вблизи на это место. Мне всё ясно. Подождём.       — Да, подождём. Совсем скоро — всего через десяток лет — на земле переродится ещё и тот, кто затаил ненависть к нашему… хм… любимцу… и жаждет мести. Видишь ли, наш прекрасный демон пощадил его в битве — за храбрость. Хотя мог бы убить, как собаку… но… бывает… и у них бывает. Странно, что этот воин воспринял это как страшное унижение… на много воплощений вперёд… и теперь будет мстить. В сердце своём, даже не осознавая… О-о… это будет такая месть… — Бог ухмыльнулся, — что любо-дорого посмотреть. Тогда наш любимец и вспомнит всё… всё, что мы… сделали с ним…       — Какая? — не удержала любопытства Богиня.       — А… — Бог отвернулся, пряча масленую улыбочку. — Если узнаешь всё сразу, сестра, тебе ведь будет скучно. Подождём. Жаль, я не смогу войти в тело этого мстителя… и ты тоже… его карма хоть и светла, но словно камень — никого не впустит, кроме своей… пылкой… души… Этот человек в новом воплощении заслужит ту милость, которой добивается так настойчиво, — небесное оружие! И не одно, а множество! Да я ему отсыплю целый арсенал! И он будет убивать асуров… но ему это будет безразлично… Ему будет небезразличен лишь один асура — в облике человека! Прекрасном, как бедствие… Сундара... он сохранит это имя... И небезразличен так… что вся сила души уйдёт на эту страсть… и небесное оружие захочется отдать за неё, и саму жизнь…       — Стра-асть? — сверкнула глазами Богиня. — А ведь люди не двуполы… И для них это — великая адхарма…       — Ненависть — тоже страсть. И, как говорят люди, от неё до недуга Камадэва — один шаг. Но бери выше, сестра! Эти двое родятся братьями. Или, по крайней мере, так будет считаться… из-за наивности одной глупой девицы… и моей хитрости! О, я обязательно воспользуюсь этим заблуждением!.. чтобы повеселить тебя, сестра… Жаль только Нару и Нараяну — они так и не получат своей победы. Но мы придумаем, чем порадовать стариков. Асуры ещё не кончились — подбросим им другого — ещё на пару сотен тысяч лет… пусть развлекаются!       — Но ведь на этом… до сих пор остался один щит! Сахасракавача умер раньше, чем его сбили… В новом его воплощении Сурьядэв, сам того не поняв, лишь проявил эту защиту, сделал видимой взорам… Так, может, Нара и Нараяна именно сейчас и получат свою победу? Над… человеком… Ох, не о том они мечтали!       — И напрасно им мечтать… На них найдутся другие, быстрые и ушлые… Но и верно: Великие Воины и Риши должны побеждать демонов. Оставьте людей людям… и дэвам.       …Божественный Сурья, ещё не оправившийся от своего возмущения, вовсю раскатывал по небу на своей гремящей колеснице, нахлёстывая бешеных огнегривых коней, поливая безжалостными потоками лучей саднящую от засухи землю. Люди бранились, стенали, закрывались от него руками, напяливали на головы соломенные несуразицы, женщины заворачивались в покрывала по самые носы, те, кто позажиточнее, прятались под тяжелыми балдахинами.       И только одни глаза — тёмные, пронизанные текучим огнём — бестрепетно взирали на солнце, и бронзовое тело нежилось в потоке жара, словно в молочной реке…