Что дальше будет — неизвестно

      Яркое осеннее солнышко озаряло белую больничную палату, многократно отражаясь своим светом от стен искрящимися бликами. Все еще хранящие остатки летнего тепла, но уже совсем не греющие лучики осветили лицо Валерия — исхудавшее, с еще сильнее очертившимися скулами и ввалившимися глазами. Уголки его губ уже давно не приподнимались в улыбке, а в глазах потухли яркие бесовские огоньки. Мужчина осунулся, стал тихим за последние недели, словно прибитый грузом печали. Кое-как найдя более или менее удобную позу, чтобы не опираться на закованное в гипсовую повязку бедро, мужчина придвинул к себе поближе принесенную медсестрой спортивную сумку и медленно потянул за язычок молнии.       — Валер… — еле слышно процедила сквозь напряженные губы Анна Сергеевна и тут же замерла, словно боясь продолжить мысль и потревожить лишной раз пациента. Кипелов, услышав голос медсестры, нехотя отвлекся от извлечения вещей из сумки, которую принесла в больничное отделение Таня еще две недели назад. Его чистые джинсы, старые и слишком широкие, которые он купил себе по глупости без примерки давно и надевал всего от силы раза два — висели они на нем, как мешок, велики были страшно, но сейчас были как раз кстати, черный кожаный ремень, две пары носков, черная футболка и свитер с молнией на высоком воротнике. Кипелов точно помнил, что вся эта одежда была в его квартире в Забликово до того, как он оказался в больнице. Значит, Галя отдала все Тане. Значит, все… Значит, не хочет его больше видеть. Не поворачиваясь в сторону медсестры, мужчина прильнул носом к свитеру. Запах знакомого до боли любимого Галиного кондиционера для белья… Запах дома, тепла, уюта. Запах, которого наверняка больше уже не будет в его жизни никогда.       — Валер, зря ты подписал бумаги… — с досадой и некоторым надрывом в голосе почти шепотом произнесла женщина, сидевшая все это время на соседней пустой койке и неотрывно смотревшая на пациента. — Погубит она тебя…       — Анна Сергеевна…       — Просто Аня. Пожалуйста. Мы ведь почти ровесники… Лучше уж по-простому, по-человечески, — быстро пробормотала медсестра, словно стремясь поскорее разделаться с формальностями и вернуться к тому, что тревожило ее сейчас силнее всего.       — Да, конечно, прости, Ань… — тепло и чуть смущенно произнес Валерий.       Отчего-то эта женщина почти сразу прониклась к нему теплом, все время его пребывания в больнице заботилась о нем больше, чем положено по стандартному рабочему регламенту, старалась завязать разговор со странным погруженным в свои мысли и совсем замкнувшимся в себе пациентом, в глазах которого она отчетливо видела какую-то сдавленную боль и тоску. Первое время Кипелов чурался ее, недоверчиво отвечая лишь короткими фразами, а порой и вовсе делая вид, что спит. Первые дни ни с кем не хотелось не то что говорить, даже видеть никого не было ни малейшего желания. Мужчине было стыдно за то, что сделал он сам с Таней, досадно от того, что сделала с ним она, девушка, к которой он был до безумия привязан, но еще хуже было чувство собственной беспомощности и неловкость от тех неприятных и порой болезненных процедур, которые ему в первое время приходилось терпеть здесь в больнице после пережитого насилия. Кипелов чурался всех и каждого, был молчалив и мрачен, словно предгрозовая туча, напряжен до предела, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться… Но постепенно женщина все же сумела растопить его измученное сердце. Временами она напоминала ему старшую сестру Надю, которая тоже ни разу за все время не появилась в его палате. Было безмерно приятно такое беспричинное тепло совершенно чужого человека. Приятно от того, что хоть кому-то не безразлично то, что с ним происходит. Быть может, он тоже кого-то напоминал Анне Сергеевне, кого-то, о ком она должна была позаботиться, но почему-то так и не сделала этого, а теперь сожалеет… Временами хотелось расспросить ее обо всем, наверное для того, чтобы почувствовать в ней такого же, как он сам, человека с израненной душой, понять, что не один такой на свете. Но Валерий чувствовал, что не стоит лезть человеку в душу, если он сам не хочет ее обнажить. Случается порой, что боли внутри так беспредельно много, что сам человек защищает окружающих от нее. От боли, которая может утопить в себе всех вокруг. Сама Анна Сергеевна никогда не говорила о себе и не настаивала на беседах, но все время была рядом, навещала Кипелова в любую свободную от работы минутку, приносила лишний пирожок и кружку кефира, а то и дополнительную котлетку положит в тарелку, если что-то оставалось на больничной кухне. Однажды, не сдержавшись, он все же рассказал ей все, что его тревожило многие дни в стационаре. Медсестра безмолвно слушала пациента, хлопая от удивления глазами и не успевая толком осознавать все то, что пришлось ей выслушать в тот вечер выходного дня от Кипелова. Женщина ничего не говорила в ответ, только изредка охала и всплескивая руками. Мужчина был благодарен ей, ведь никаких комментариев и уж тем более непрошенных советов слышать ему совершенно не хотелось. Хотелось лишь поделиться, излить душу тому, кто сможет принять его без осуждения. Что сделано, то сделано, назад время не отмотать. Он и сам каждый день корил себя за опрометчивость и эгоизм, за совершенные ошибки, не хватало еще от кого-то слышать то же самое. Вслед за Валерием после этого монолога и Анна Сергеевна как-то осунулась, сникла и стала еще чаще забегать к нему в палату, порой просто стучала и протискивалась в дверной проем одной лишь головой, вовсе не заходя внутрь. Иногда мужчине казалось, что она слишком уж сильно переживает за его состояние, подумал даже, уж не боится ли, что он наложит на себя руки ненароком или еще чего в этом роде? В какой-то момент он задумался о том, что быть может всем своим мрачным видом слишком пугает окружающих. Не даром же все, от врача до пациентов, словно отзеркаливая, сторонились и чурались его. С тех пор он твердо решил для себя, что нехорошо тревожить бедную женщину, которая и так переживает за него сильнее, чем следовало бы, да и отец ему всегда говорил, что сопли на кулак наматывать мужику не положено. Мужик всегда должен оставаться мужиком, как бы жизнь его не била, как бы не выматывала, не резала натянутые до предела нервы. Он держался стойко, напрягая волю, когда провожал отца в последний путь, отчетливо помня его слова даже спустя годы, не позволяя себе расклеиться. Вот и сейчас он понимал, что позволить себе сломаться не имеет никакого права. А уж руки на себя накладывать — это же и вовсе последнее дело, самый настоящий грех, о котором то и дело напоминал Валерию золотой крестик на его груди. Хотя довольно странно было сейчас рассуждать, да и попросту даже думать о грехах, когда по этой же самой причине и оказался здесь — в белых стенах на больничной койке с поломанным телом и поломанной жизнью…       — Валер… Может, не надо ехать с ней, а? Подумай, голубчик, ведь погубит же тебя эта девка, ой, погубит… — снова взмолилась женщина, буквально вцепившись в мужчину взглядом и всем телом наклонившись в его сторону, едва только не вскочив с кровати. Женщина словно хотела его остановить, не отпускать никуда из больницы, но совершенно не знала, как это сделать. Она всего лишь медсестра, женщина, совершенно посторонний случайный человек в его жизни, а он мужчина, при том упрямый, такой непростой, ключик к которому подобрать очень и очень не легко.       — А что мне еще остается, Аня? У меня выбора-то и нет больше… — обреченно вздохнул Кипелов, с тоской пристально посмотрел женщине в глаза, неуклюже и как будто нервозно дернул несколько раз правым плечом, а затем снова опустил взгляд на свои вещи, небрежно разложенные им на больничной койке. — Да и терять мне уже больше нечего…       — Как же этого нечего, голубчик, а? Как, нечего? Побойся Бога! У тебя дети есть, внучки такие славные, а даст Бог — еще народятся! И не думай о дурном, о них лучше подумай.       — Не нужен я им… такой, — угрюмо пробормотал себе под нос Валерий, и в туже секунду в уголках глаз блестнули непрошенные слезинки. — Впрочем, сам виноват.       — Нужен! Конечно, нужен! Не бери в голову, простят они тебя, сам не веришь, так меня послушай! Они же дети твои! Плоть и кровь твоя, роднее родителей у детей никого нету. Даст Бог, еще повидаетесь, — быстро-быстро протараторила сердобольная медсестра, эмоционально то и дело всплескивая руками и словно стараясь всеми силами заранее прервать любые горестные слова и мысли Кипелова. — А ты бы лучше здесь долечился, а потом в полицию честно пошел. Лучше уж как есть ответить перед законом, чем… — женщина оборвала сама себя на полуслове, так и не сумев сформулировать мысль до конца.       — …чем на волю Тани себя отдать? Так ведь? Да?! — Кипелов вдруг моментально вспылил и поднял голос, следав акцент на имени девушки, на миг дав себе слабину и спустив сжатые в сердце эмоции с цепи, а затем вдруг быстро вновь пришел в себя, увидев перепуганные и моментально округлившиеся глаза женщины, шмыгнул носом, скривился в лице от напряжения, выдержал паузу и добавил: — Она меня нигде не оставит, понимаешь, Ань? Нигде… Так пусть лучше она сама теперь мстит мне, чем какой-нибудь отморозок за нее… Раз уж нет мне прощения от нее, так пусть уже делает то, чего ее сердечко просит. Я же его разбил ей, понимаешь? Я…       — Господи… — женщина совсем растерялась, замялась и не сразу нашла нужные слова. — Так отомстила же уже! Отомстила так, что до конца твоих дней хватит, неужели мало всего этого?..       — Мало, — абсолютно серьезно тихим голосом коротко ответил Кипелов.       — Мало? — удивленно вскинула брови женщина и чуть подпрыгнула всем телом на кровати, совсем не ожидая такого ответа. — Это еще почему же, Валер?       — Потому что я мужчина, поймй, Аня, Муж-чи-на, — по слогам произнес Вилерий, словно одержимый каким-то странным озарением или осознанием. — Мужчина не силой, а словами должен решать проблемы с женщинами, понимаешь? А она женщина! Девушка… Да она девчонка еще совсем! — Валерий снова шмыгнул носом и опустил голову. А затем рваным движением стянул с себя серую невзрачную футболку, которую в последние дня три таскал в больнице, небрежно и нервозно швырнул ее в спортивную сумку и надел черную чистую с логотипом имени себя. Логотипом, который теперь уже не имеет никакого смысла и останется лишь в истории рок-музыки. Но других футболок в сумке не было.       — Девчонка… Глупая, безрассудная, — словно сама себе тихо сказала Анна Сергеевна, не глядя на Валерия и задумчиво опустив голову в пол. — Девки молодые до добра мужчин в возрасте не доводят… Как же это тебя угораздило так вляпаться-то, Валера? Неужто ты не понимал, что все это плохо кончится, что… Ты же семейный человек, взрослый, с опытом, сам же все знаешь и понимаешь получше многих. Как же это ты так, а? — словно сама силясь понять все случившееся с Валерием, быстро проговорила женщина, глядя ему в глаза и пытаясь отыскать в них ответ.       — Я и сам не знаю, Ань, честно, — тихо произнес Валерий, расправляя и осматривая джинсы. — Не знаю, что на меня нашло в тот день. Я много раз возвращался мысленно в те воспоминания, пытался понять самого себя. Знаешь, самое обидное в том, что, как оказалось, чтобы совершить глупость, мне даже не нужно пить… Я и без того был тогда словно пьян. И ведь она не писаная красотка с обложки журнала, не кукла Барби с ногами от ушей. Просто девчонка, смазливая, невозможно милая, молоденькая, совершенно наивная, коих вокруг столько, что я уже с трудом различаю знакомые лица. А потом… Ань, я ведь всерьез думал, что забуду ее на следующий же день, что это все будет лишь маленькой шалостью, глотком свежего воздуха в той тюрьме правильности и чуть ли не праведности, в которую я сам себя загнал. Быть может, мне просто-напросто хотелось сделать что-то такое, чтобы самому себе доказать, что могу вот так вот запросто поддаться мимолетному импульсу, сделать что-то неправильное и ни о чем потом не жалеть… Но все закрутилось так быстро, завязалось незаметно для меня самого в тугой узел, и потом спустя время я уже просто не смог от нее отказаться. Духа не хватило… Знаешь, это похоже было на постоянную непроходящую жажду. Я был так жаден до нее, что терял рассудок. Знал, что нужно отпустить ее как можно скорее, но так и не решился. Пошел на сделку с совестью. Она ведь глупая еще совсем, неопытная, сама не знала, чего хочет, совсем ничего в жизни не понимает еще, а я так эгоистично этой ее неопытностью воспользовался, старый дурак! И хуже всего то, что я предал Галю. Она-то совсем не заслужила того, чтобы ее муж вот так просто изменял ей за ее же спиной долгое время, да еще и с девочкой в три раза моложе себя, с наивной фанаткой, уже перешагнув шестидесятилетний порог. Она меня уж точно никогда не простит. Я бы не простил! Хуже всего умереть непрощенным самым близким человеком, с которым рука об руку прошел столько лет вместе…       — Умереть? — испуганно переспросила Анна Сергеевна, вытаращив глаза на Валерия. — Ты что же это такое говоришь, Валер? Типун тебе на язык. Сплюнь!       — Я же не вечный, Ань… Рано или поздно мне придется ответить за обиженных мною женщин перед Господом на том свете, — грустно вздохнул Кипелов и мгновение спустя добавил смущенно: — Поможешь переодеться?       — Спрашиваешь еще! — с укором взглянув на мужчину, медсестра встала с кровати и подошла к нему, помогая стянуть с загипсиванной ноги широкие спортивные штаны.       Когда джинсы были с трудом натянуты на Валерия и подпоясаны ремнем, в дверь палаты кто-то энергично постучал. Кипелов вздрогнул, дернулся всем телом, моментально метнув взгляд, вдруг загоревшийся странным огнем, на дверь, но тут же опустил его разочарованно, когда увидел в дверном проеме лечащего врача.       — Добрый день! Уже оделись? Прекрасно! Анна Сергеевна, постельное потом унесите в прачечную и все сделайте, что нужно. А это Ваши документы, рецепты на лекарства. Противовоспалительные пить обязательно, упражнения, все необходимое здесь расписано, — доктор ткнул пальцем в пару распечаток и протянул бумаги Валерию. — Все вопросы с посещением врача на дому или необходимостью приехать сюда с Татьяной Андреевной мы уже подробно обговорили, не волнуйтесь. Состояние ваще удовлетворительное, травма не слишком серьезная, но поскольку кость крупная и важная, иммобилизация нужна достаточно длительная, чтобы в последствии не было никаких осложнений. Гипс не мочить, позднее по вашему желанию и возможностям вполне можно будет заменить его на более удобный пластиковый ортез. Поправляйтесь!       Доктор сдержанно улыбнулся и покинул палату. Анна Сергеевна помогла Валерию надеть черный свитер и собрать в сумку немногочисленные вещи в виде зубной щетки, пасты и кружки, а затем снова уселась на соседнюю койку. В помещении повисла долгая неловкая пауза. Обоим хотелось что-то сказать, но никто из них не знал, что именно нужно говорить в такие минуты предстоящего невеселого прощания. Наконец, медместра нарушила тишину едва различимым шепотом:       — Ты ведь думал сейчас, что это она пришла? Я поняла это по твоим глазам. Ты ее, а не доктора ждал, я знаю. Как же это она тебе так сильно в душу запала?..       Валерий промолчал. Женщина была права. Глупо было отрицать то, что не смотря на всю боль, вину, отчаяние от развалившейся до основания от рук Тани собственной жизни, всего, что ему было важно, дорого и любимо им, он почему-то по-прежнему каждый раз вздрагивал от любого стука в дверь палаты или произнесенного вслух ее имени.       — Ты ведь сам хочешь ехать с ней. Знаешь, что не надо, знаешь, что своими руками добиваешь все, что у тебя еще осталось, и все равно хочешь к ней, я же вижу, Валер, — словно смирившись и совсем сдавшись, обреченно произнесла медсестра, нервно теребя подол своего белого халата над коленкой и кусая обветренные губы. — Сердце у меня за тебя болит… Сильно… — губы Анны Сергеевны часто-часто задрожали, а глаза наполнились слезами. Что именно творилось в сердце женщины, Кипелов не знал, но у самого на душе кошки скребли, разрывая изнутри острыми коготками. Он промолчал, боясь открыть рот и не сдержать поток рвавшихся наружу эмоций. ***       — Тань, скажи честно, зачем тебе все это надо? — парень за рулем автомобиля заглушил двигатель, отстегнул ремень безопасности и повернулся всем телом в сторону сидевшей рядом молодой девушки, испытующе глядя на нее. Та не повернулась к нему, продолжая молчать и задумчиво смотреть в лобовое стекло.       — Нужно, Никит… Просто нужно, пойми, — девушка с трудом пыталась скрыть раздражение в своем голосе. Начавшийся на больничной парковке разговор с другом ей явно совсем не нравился.       — Но зачем? Ты же сама себе сердце бередишь из-за него! Забудь, прошу, забудь его! Да, это трудно, я знаю, но так будет лучше для тебя, понимаешь? Ты уже сделала достаточно. Пусть живет теперь со всем этим, как хочет, а ты… Я хочу, чтобы ты жила дальше — счастливая и беззаботная!       — Ты же знаешь, что я никогда не смогу этого забыть, — почти не шевеля губами, тихо произнесла девушка низким голосом, продолжая неотрывно смотреть вперед за стекло на голые и прогибающиеся под порывами холодного осеннего ветра тонкие молодые березки, высаженные ровной полосой вдоль дорожки около центрального входа больницы.       — Сможешь! Я обещаю. Ты сейчас в это не веришь, но это правда. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива и забыла обо всем, что тебя сейчас гложет. Это только лишь одна страница твоей жизни, пусть и не самая счастливая, а таких страниц, наполненных радостью и яркими красками, будет еще очень много. Хочешь, живи у меня столько, сколько будет нужно, хоть навсегда оставайся. Ты же знаешь, я буду только рад!       Парень замялся на несколько мгновений, а потом тихо добавил, пытаясь поймать взгляд девушки:       — Я люблю тебя, Тань…       Она вдруг оторвала взгляд от лобового стекла, развернулась всем корпусом к Никите под звук щелчка затвора ремня безопасности и порывисто крепко обняла парня, прошептав ему на ухо: «Я тоже тебя люблю…» Никита вдруг вздрогнул всем телом, отстранился от девушки, не дослушав ее до конца, и пристально, словно с внезапно проснувшейся надеждой во взгляде, посмотрел в ее большие карие глаза. А мгновение спустя услышал еще несколько слов: «…как друга, лучшего на свете друга!» Сердце снова рухнуло с грохотом куда-то вниз, вернув разум с небес на грешную землю. Парень сглотнул скопившуюся во рту слюну, опустил голову и отстранился, откинувшись спиной в водительское кресло и бессмысленно уставившись в стекло, как и Таня пару минут назад.       — Ты говорил, что сделаешь для меня все, о чем я попрошу…       — Сделаю, Тань. Я разве отказываюсь? — с легким раздражением в голосе пробормотал Никита, словно оскорбившись в ответ на неоправданные сомнения девушки.       — Тогда просто сделай то, о чем я тебя просила, подыграй мне и все, хорошо? Я не имею права ничего от тебя требовать. Я лишь прошу помочь мне, не спрашивая ни о чем. Помоги, или я сделаю все сама, я найду способ… — тон голоса девушки вдруг стал таким холодным, уверенным и на пару тонов громче обычного, что парень невольно согласился, отчетливо понимая, что совершает сейчас ошибку, но отказать, воспротивиться собственной слабости, которую питал к этой девушке почти с самой первой их странной встречи, попросту не мог. Для нее он на самом деле готов был сделать все, что угодно, чего бы она ни попросила…       — Сделаю, конечно, сделаю, но… Зачем?! Почему ты так настойчиво хочешь все это продолжать и продолжать? Какова цель всего этого твоего самоистязания? Мне больно видеть тебя такую измотанную и грустную, понимаешь? — с надеждой все-таки продолжил неприятный для Тани разговор молодой человек.       — Потому что он сломал меня, — несколько секунд спустя, прервав тишину и сделав глубокий напряженный вдох, холодно отчеканила слова Таня, а затем ее веки и губы мелко задрожали, и она добавила, напрягая каждый мускул на лице: — Теперь я хочу сломать его. Потому что ненавижу…       Парень внимательно посмотрел на девушку, пытаясь понять, что с ней происходит на самом деле, хотел было обнять ее, подавшись всем телом на мгновение к ней навстречу, но она остановила его едва заметным движением руки, отсев в кресле чуть назад. Парень вернулся на место. Помолчав пару минут и напряженно кусая губы, словно пытаясь осмыслитьвсю ситуацию, в которой оказался волей судьбы, он добавил:       — Не лги себе, Таня… Кому угодно, только не себе.       — Что?! — вскрикнула девушка, моментально вскипев в ответ на слова парня. — Я не лгу себе! Я правда ненавижу его! Слышишь?        Никита бросил на нее пронзительный взгляд, в котором отчетливо читалась моментально возросшая уверенность в собстсвенной озвученной чуть раньше мысли, отвернулся, опуслил голову, кивнул, как будто самому себе, и обреченно вздохнул. Промолчал…       — Ненавижу! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Ты меня слышишь?! — кричала девушка, все еще поглощенная взорвавшимися только что в ней эмоциями.Она не понимала, почему он так странно реагирует на ее слова, ведь она в этот момент совершенно точно была уверена в своих собственных чувствах. Она и правда всем сердцем ненавидела Кипелова в этот миг, чувствовала, что еще не все сделано, мало, не достаточно, нужно еще… Чего именно, она точно не знала, но остановиться уже не могла. Ненависть жгла огнем, а Никита, сидя рядом, лишь как-то криво и нервно ухмыльнулся, слишком горестно, слишком обреченно, но почему-то продолжал молчать. «Почему ты не хочешь верить мне? Что я не так говорю? Я же и впрямь ненавижу его после всего, что он со мной сделал, и ты, мой милый друг, единственный, кто принимает меня любой, отказываешься мне верить! Я не понимаю тебя! Пытаюсь, но никак не могу… Ты так ведешь себя, словно знаешь обо мне что-то, чего не знаю я сама. Не хочешь верить мне? Да и к черту, не верь! Мне все равно. Главное, что я верю сама себе, и мне этого достаточно. Я все равно сделаю то, что должна, и точка.        — Слышу… — глухо ответил парень, снова странно кивнув своим собственным мыслям и дернул рычаг двери левой рукой, приоткрывая ее. — Мне нужно идти. За ним…