Демон, овладевший ангелом

И довольная толпа зевак последовала следом за экскурсоводом. А я же встал как столб на против двух портретов, все еще подробно разглядывая их. Было заметно, что время все же дало о себе знать и заставило масляную краску потемнеть и потрескаться в некоторых местах холста. Однако я приметил одну вещь: эти два портрета когда-то были одним. Кто-то очень умело разделил одну картину на две, отделяя возлюбленных друг от друга в отдельные деревянные узорчатые рамки, как заплаканная школьница режет ножницами фотографию со своим парнем, который ее бросил. Но кто это сделал и главное — зачем? После такой мрачной и покрытой тайнами истории этого замка, мне было немного неуютно в нем находиться, но я просто не мог оторваться от созерцания Александра. Я не знал почему этот взгляд, взбудораживающий все мое сознанье, пробуждающий в воображении самые странные, навязчивые идеи и пронизывающий насквозь все моё существо, заставляет меня трепетать и чувствовать неопределенную тревожность одновременно. Складывалось ощущение прострации некого тревожного, но и манящего, как мотылька манит огонь, безвремья, ведь я уже даже не помнил сколько прошло времени с того момента, как моя группа ушла, оставив меня тет-а-тет с портретами. В конце концов я решил все же пойти за людьми, что ушли вроде бы смотреть столовую, и поэтому я, настроив свой фотоаппорат на зеркальную съемку, себе на память решил запечатлить столь дивный образ молодых людей 18 столения, а в частности графа, про которого я намеревался узнать больше, придя домой. Сделав два хороших снимка, я, не убирая фотоаппарата, тут же навел его на залу и также сфоткал. Посмотрев снимок, я поднял взгляд снова на шикарное помещение и увидел почти перед собой…графа. Я, ошарашенный, так и замер, моментально похолодев от чего-то сходного с ужасом, эмоции моментально захлестнули меня с головой. Но, потерев глаза, я снова взглянул на тоже место, но в этот раз в зале никого не было. Постояв еще минутку и соображая о том, что произошло, я пришел к выводу, что мне это все показалось, померещилось, ведь я уже битых несколько минут пялился на прекрасного графа. Сложив фотик, я несмело, на ватных ногах двинулся вперед, надеясь, что успею догнать свою группу. Я проходил мимо комнат, гостиной, уже даже не разглядывая их, потому что спешил, и постоянно чувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Ощущая приступ дикого, животного страха, какой ощущает кролик под взглядом змеи, я стал судорожно искать выход, пытался услышать привычный гул людей, но как назло ничего из этого у меня не выходило. В голове появились мысли, что я потерялся среди проклятого замка, заблудился в нем! Паника охватила меня с новой силой, когда я краем глаза, выйдя снова в ту же залу, заметил край чёрной мантии или плаща, мелькнувший из-за угла. Или мне это опять примерещилось? Теперь я однозначно заблудился среди лабиринта богато и изящно украшенных стен, тяжёлых портьер и многовековой резьбы, покрытой червонным золотом. А самое ужасное заключалось в том, что, я не мог найти выход, хотя казалось бы, это было довольно просто. В начале экскурсии, по крайней мере. Я испугался, внутри у меня потяжелело, и я понял, что помимо меня и туристической группы, которая сейчас неизвестно где, в старинном замке находится кто-то еще, кто-то, кто очень пристально за мной наблюдает и чувствует, как от переживаний у меня похолодели руки. Паника — вот истинный враг человека. Она затуманила все мое сознание, все логические выходы из этой ситуации. Я метался из комнаты в комнату, отчаянно пытался найти выход среди этого позолоченного убранства. Но это постоянное чувство преследования! Оно убивало во мне способность думать, искать и бороться. И только я решил, что нужно успокоиться, что меня должны все равно найти, так как я занесен в списки у экскурсовода, как я, зайдя в обширную гостиную, которую до этих пор не разу не заходил, что само по себе было странно, ведь я, кажется исходил уже весь особняк вдоль и поперёк, внезапно увидел в кресле человека. Человека, жившего чуть больше трех столетий назад… У меня от ужаса и непередаваемого шока, кажется, остановилось сердце. Я тупо стоял, замерев на месте, как загнанный зверёк, и не мог сдвинуться с места, хотя разум и подсказывал мне, что надо бежать, бежать куда угодно, и чем быстрее — тем лучше! Но я стоял и лишь смотрел прямо на графа, не в силах отвести от него взгляд. А он, казалось бы совершенно не заметил того факта, что в его личное пространство вторгся взмыленный, перепуганный насмерть турист и теперь нервно топтался у двери, косо поглядывая на мокрые следы, которые он успел уже каким-то неведомым, даже для самого себя образом оставить на роскошном, персидском ковре, специально огороженном для таких вот придурашных, не уважающих не только историю, но и последних её представителей. А теперь этот самый турист, которым я по воле своей больной на голову судьбы и являлся, пытался понять что ему делать и как объяснить человеку родом из 18 столетия, что это был за марафон в стенах его особняка и почему столько последствий на коврах, паркете и ещё, наверное, много на чём. Впрочем, как уже было сказано, граф не обратил на меня ни малейшего внимания и я, пользуясь случаем, смог его детально рассмотреть. Теперь, когда я видел перед собой самого графа, мне показалось, что живописец не смог передать всей глубины аристократичной породы этого, поистине, незаурядного человека, его внутренней силы, его красоты, наконец. Людей, облаченных в изысканные одежды эпохи Просвещения, я видел для этого только в исторических фильмах, но я вынужден был признать, что все те актёры, казавшиеся мне некогда верхом изящества, словно бы сошедшие с портретов этого времени, они все в один момент поблекли в моих глазах и выглядели теперь, как минимум, нелепо. Граф Уман был одет с такой утонченностью, с таким неподражаемым изяществом, но в тоже время так роскошно, что дал бы фору даже самому графу Монте-Кристо, если, конечно, сам не послужил прототипом этому величайшему книжному персонажу. На нем был великолепный камзол темно-синего, схожего своим оттенком с вечерним небом душного юга, бархата, изукрашеннный серебристым шитьем, изукрашенный им столь искусно, что шелковые нити паутины, казались просто нитью, толстой и прочной настолько, что ею впору было сшивать грубые куски кожи. На плечи, частично скрывая это великолепие, был небрежно накинут тёмный, отделанный шёлком плащ, спадавший мягкими складками до самой земли и придающий своему владельцу ещё больше величия и таинственного, пугающего очарования. Его тонкие длинные пальцы сжимали литой набалдашник в форме звериной морды, по всей видимости, вырезанный из чистого серебра. Мраморную бледность его рук подчеркивали изысканнейшие кружева, стоившие, наверное, чуть ли не целое состояние. Александр сидел в мягком светло-голубом, тесненном золотой вышивкой, кресле, величаво закинув нога на ногу и с недовольным видом тыкал своей тростью из черного лакированного дерева в ограждение, которое намеренно поставила администрация всех этих туристических походов и за которым, собственно, и находилось кресло и прочая мебель. Ограждение, какие часто бывают в музеях, качалось из стороны в сторону и в конце концов со звоном упало под торжествующим взглядом графа. Я долгое время не мог поверить и до конца не осознавал, что этот человек реален. Как такое вообще возможно, если он, черт возьми, умер триста лет назад! Но тем временем, он отложил свою трость и посмотрел на меня, окидывая меня равнодушным взглядом от макушки и до самых ног, а затем скользнул по моему лицу и остановившись на глазах, в которых застыл ужас, пристально и даже с долей интереса принялся вглядываться в самую их глубину, словно бы мог видеть в них отражение моей несчастной души. А после он, откинув свои русые волосы назад, с некой ноткой недовольства в голосе, сказал: — Я вам крайне признателен, что вы наконец-то закончили ваше бесцельное шатание по поместью и изволили обратить внимание на мою скромную персону. От такого пристального и глубокого взгляда, от холодного и бархатного голоса, от всего чем наградил меня граф Уман в первую секунду нашей встречи, по моей коже пробежали мурашки. Я молчал, так как был неспособен сказать хоть слово, и беспрерывно на него глядел, очарованный и насмерть перепуганный одновременно, пока он с грацией прирожденного аристократа, не спеша поднялся с кресла и легкой походкой хищника, изучающего свою добычу, направился ко мне. Он сделал всего несколько шагов — ровно это расстояние отделяли нас друг от друга, но я уже в полной мере осознал, что это такое — настоящий аристократ. Безупречная грация и неслыханное совершенство каждого движения, жеста, взмаха и даже вздоха, казалось, были его верными, неотступными спутниками. О да, он был неподражаемым и великолепен. Он был нечеловечески прекрасен. И я трепетал перед ним от страха и восхищения. Я стоял, не шевелясь. Боялся и не мог поверить в то, что я вижу. Подойдя ко мне ближе, я заметил, что граф чуть ниже меня, а его глаза были совершенно черными, не такими темно-карими, что были запечатлены на портрете. Какой-то ком подступил к моему горлу, когда подошедший остановился в трёх шагах от меня — великолепный, изящный, неподражаемый в своей безупречной манере.  — Граф Александр Уман, хозяин сия замка, к вашим услугам. Искренне рад нашей…встрече, — учтиво произнёс граф все тем же мелодичным, подчеркнуто холодным голосом, от которого мороз пробежал у меня по коже. Но самое первое что меня удивило, так это то, что говорил граф по-русски. Причем говорил он хорошо. Через все явно лицемерное приветствие угадывалось, что являющийся образцом безупречного воспитания дворянского сословия, граф, вовсе не рад нашей встречи, а лишь отдаёт дань тому, что в высшем обществе звалось этикетом. А тем временем Александр, который видимо решил сразить меня наповал, ответил мне учтивый, изысканный поклон, отвечающий, наверное, всем мыслимым и немыслимым законам и правилам в данной области. В жизни бы я не повторил того, что граф проделал так легко и естественно! Эта форма приветствия, давно уже вышедшая из употребления, в полной мере показало мне ЧТО потеряло человечество, сделав новый виток развития. Все наши «здравствуйте» и «до свидания», рукопожатия и прочие — о, как это было скупо и блекло по сравнению с грациозным, лёгким, и по истине аристократическим жестом. Я был восхищен, сражен и вместе с тем безумно влюблен в человека, который был слишком идеален для этой плоской, однообразной земли, носившей его наравне со всеми. «Я схожу с ума!» — метнулась в моей голове паническая мысль, и я вздрогнул, испуганно глядя на графа, который смотрел на меня меланхоличным взглядом, в котором застыл лишь тупой интерес и не намека на другие, вполне логичные и понятные эмоции. Я боялся своего собеседника, хотя повода для этого он не давал никакого (кроме самого его существования, конечно), боялся, но вместе с тем удушающая волна восхищения и непонятной мне самому влюбленности — той самой пресловутой влюбленности, которой страдают фанатки по отношению к своему кумиру — охватывала меня снова и снова. И самое ужасное было то, что все моё существо не желало сопротивляться — не видело в этом смысла. Я ощущал себя будто во сне. Не может ведь быть такого наяву. Чарующая легкость вдруг окутала мою душу, и я позволил себе хоть чуть-чуть расслабиться и отдать дань столь дивным необычным снам. Я вдруг сообразил, что граф все-таки надеется получить от меня ответ или что-нибудь ещё, доказывающие, что разговор со мной в разы ителектуальнее, чем, скажем, со стенкой. Но мысли путались от осознания абсурдности и невозможности происходящего, а все более-менее умные фразы давно выветрились из головы. И моя милая паранойя пополам с истерическим смехом сыграла со мной злую шутку (если это шутка вообще). Я кивнул головой, нервно глядя в тёмные глаза Александра, а затем, к своему крайнему изумлению, изобразил очаровательный реверанс, который целиком и полностью отвечали моему представлению о чувстве комического. Но реверанс сей в моем исполнении смотрелся слегка странно и откровенно смешно. Я вновь обратил взгляд на человека, стоящего напротив и прочитал на его лице тень изумления и легкую, пренебрежительную, старательно скрытую, усмешку. Но несмотря на это, я старался вести себя чуток естественней и решился также представить себя: — Лёва… — отличное начало, я вспомнил свое имя! Чуть прокашлявшись, я продолжил: — Гость вашего замка. Граф смотрел на меня и молчал. Мне было очень неловко, когда его темный, пронзающий насквозь взгляд снова и снова обращался к моим голубым и светлым глазам. Он будто искал ответ на его давным-давно поставленный вопрос. — Я заметил, что вас, Лева, очень привлекли портреты в моей галлереи. Художник постарался на славу, не так ли? — Александр склонил немного влево голову. — Да. Портреты очень хороши… — как показала практика, пройденная мной еще в школе, в критических ситуациях формулировать свои мысли в разговоре очень сложно. — Но у меня возник один вопрос… Я несколько замялся, так как не знал, стоит ли мне задавать этот один вопрос или не стоит. Жалкие крохи благоразумия отвечали на это отрицательно да ещё и с восклицательным знаком, но шило подначивало меня получить ответ на ещё не заданный вопрос. А тут предоставлялась такая возможность! Правда, я еще не понял, кем на самом деле являлся, стоящий передо мной человек. Приведение, полтергейст, мое помутнение разума в перемешку с воображением? Радовало одно — дикое убивающие чувство страха прошло, а может быть, просто залегло где-то в глубине моей души. Я молчал, но где-то на ментальном уровне ощущал, что пространство между мной и графом было будто наэлектризовано, а может быть так и было на самом деле. Вокруг Александра, создавалось ощущение, было некое сильнейшие энергетическое поле, которые как бы довало понять о том, насколько силен, властен и непредсказуем человек, обладающим им. Но мое искренне любопытсво и тяга ко всему прекрасному, в том числе и к графу, все же заставили меня произнести свой вопрос вслух: — Почему ваш с невестой портрет разделен на двое? Вмиг в лице графа произошла какая-то пугающая перемена. Его глаза почти моментально потускнели, утратили яркость и то огненное пламя, которым они озарялись еще за секунду до этого; теперь же они напоминали слегка тлеющие угли. Лишенные жизни и как бы выточенные из цельного мрамора щеки, словно бы ввалились, лицо приняло еще более бледный оттенок, а под глазами обозначились темно-серые тени. Через секунду ко мне пришло осознание, что я ляпнул лишнее и было крайне не этично спрашивать о таком, возможно чрезвычайно личном, у человека, с которым вот-вот познакомился и к тому же до сих пор живущим своей эпохой. А между тем, граф долгое время молчал и не сводил с меня своих глубоких тёмных, словно бы налитых смолой глаз, от чего меня била крупная дрожь, заставляя почувствовать себя существом жалким и ничтожным, существом, чья жизнь зависит теперь от милости зверя, который играет с ним, но уйти не даст уже никогда. А после, уже придя в свое привычное сознание, горделиво поднял голову и как бы свысока обратился ко мне: — Вам действительно интересно? — Очень! — искренние воскликнул я, не смея поверить в свою удачу. Я всегда был до невозможности эгоистичным человеком и таким же оставался и сейчас. Уман же, увидев мою стальную непреклонность, внезапно оживился: — Что ж… Не хотите ли тогда испить вина в моей компании, а заодно и услышать ответ на ваш вопрос? Пить вино? С кем? С кем я сейчас вообще разговариваю, если не брать в счет имя, статус и так далее? — Если бы вы знали, что значит одиночество, вы бы всегда бы искали повод найти живое существо, с кем бы возможно было бы перекинуться словом, — задумчиво, почти мечтательно продолжил граф, наконец-то отводя взгляд в сторону. — Не сердитесь, мой друг. Вы молоды, неопытны и у вас все ещё впереди… Окажите мне честь. Голос его странно изменился — в нем ускользнула какая-то непонятная, мягкая нитка. И я, наплевав на все, был согласен идти с графом куда угодно, делать что угодно. Хотя, признаться, доля здравого смысла ощущала, что меня банально ловят на приманку, как глупую мышь на кусочек сыра, но мне было плевать. Я отбросил эту мысль куда-то в сторону. Но тем не менее, я лишь растеряно кивнул.  — Тогда прошу вас следовать за мной. Граф повернулся и строгим, безукоризненно четким, но в то же время непринужденным шагом направился в ту сторону, откуда я пришел. Проходя мимо меня, он обернулся и взглядом приказал следовать за ним. И мне ничего не осталось делать кроме как повиноваться. Александр вел меня путанными, только ему известными путями в замке, сохраняя при этом молчание, что ещё сильнее давило на мои многострадальные нервы. По пути я обнаружил еще несколько комнат, резные двери которых были заперты, заколочены, а теперь ещё и опечатаны. Ну что сказать, в этом замке каждое поколение внесло свою лепту…