Демон, овладевший ангелом

Те несколько лет, проведенные вместе с ней, я в праве назвать самыми прекрасными и счастливыми, самыми светлыми и безоблачными. Я как никогда осознавал, что по сравнению с mon ange, любые сокровища всего мира теряют свою ценность, и лишь она одна, моя прекрасная богиня, отныне и навсегда центр моего мироздания. И я опрометчиво считал, что такое счастье будет вечно. Нет, конечно, я подозревал, что родители Элизабет пришли в ярость о столь самовольной выходки дочери, считавшейся «оскорбительной» для чести семьи, но это нисколько не волновало меня, ведь отныне жизнь их дочери текла в новом недоступном им русле. Итак, Элизабет официально считалась моей невестой. Я любил её больше жизни и, казалось бы, даже небеса относились к нашему союзу благосклонно… Но… — граф-вампир помрачнел и, резким движением поднявшись со своего места, отошёл к окну. Тусклый свет бледноликой луны посеребрил его стройную фигуру, очертил великолепный силуэт. — Все рухнуло в одно мгновение. — Голос графа звучал неестественно глухо, напряженно, тихо. — Из этого окна открывается великолепный вид на окрестности, но если вы обратите взгляд на север, то сможете увидеть кромку леса, он начинается там, вдалеке, за блеклой синеватой дымкой и тянется далеко на север, — граф сделал глубокий вдох, прогоняя по лёгким бесполезный воздух, и затем продолжил своё повествование. — В этих лесах знатные аристократы нередко травили лесного зверя и, признаться, я тоже не мог устоять против искушения поучаствовать в сих развлечениях. Из той охоты я помню очень мало, память моя хранит всего несколько сцен. Помню я бешеную скачку в вечерних сумерках, молодая кровь играла в моих венах, и я не мог упустить свою добычу. И я несся без устали, уходя все глубже и глубже в лес, но не разбирая дороги. Очнулся от этого опьяневшего мой разум дурмана я только когда загнал на смерть коня, а на бархатных небесах выступили первые звезды, тускло мигавшие мне сквозь тёмные кроны деревьев. Я оказался в практически безвыходном положении и что делать и как себя вести понимал довольно расплывчато. И я брел по лесу, осознавая всю безвыходность ситуации, в которой я оказался и, занимая мое сознание довольно пессимистичными мыслями, неумолимо углублялся в лес. Внезапно я осознал, вернее какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что этим поздним вечером в тёмном лесу помимо меня есть кто-то еще. Вы скажите, чего же в этом необычного? — Александр глянул на меня, и я вдруг заметил в отблеске его глаз какую-то недобрую нотку. — Да, возможно вы и правы, но в тот момент я явственно почувствовал, что это существо нельзя причислять ни к одному известному мне биологическому виду. Это было что-то другое, что-то чарующее и опасное одновременно, — тут губы графа тронула лёгкая улыбка. — Думаю, это чувство вам уже знакомо… Я не видел тогда его, не могу даже сказать, как он выглядел или что сказал мне, так как до такого этот сын ночи не соизволил снизойти. Я помню лишь… Александр замолчал на несколько секунд, погружаюсь в самые затаенные воспоминания своей жизни. — Я помню лишь, как он набросился на меня: так бросается на свою жертву кровожадный хищник, с самого начала уверенный в своём превосходстве. В такие минуты эти огромные кошки, казалось бы, ведут себя несколько театрально, словно бы наслаждаясь совершенством своего собственного существа, наносят удары столь точные и смертельные, что это повергает, думается, природу саму в совершенное удивление. Невольно тогда вспомнил я об этом, ибо существо, с которым неверная судьба мне предначертала столкнуться лицом к лицу, в ту ужасную ночь обладало силой, просто невозможной для обычного смертного. Я помню лишь обжигающий холод его рук, захвативших меня как в тиски и… — бледное, словно бы фарфоровое лицо графа Умана свело страдальческой судрогой, словно бы являясь немым напоминанием о адской муке, когда-то давно перенесенной. — Я не помню ничего…только боль…адскую, невыносимую, всепоглощающую. Последние чувства мои отражали муку и осознание того, что жизнь скоротечно покидает моё существо, словно бы из меня её просто высасывали… Вампир поник головою, из-за чего его волосы, красиво золотившиеся тусклыми отблесками в тонком свете луны, мягко опустились ему на грудь. Моё сердце невольно екнуло, и я почувствовал, что испытывая чувство, схожие с сочувствием по отношению к этому прекрасному существу, именуемому демоном ночи, холодному бесчувственному, как о нем говорят, а на деле — глубоко несчастному человеку, навсегда потерявшемуся в узких коридорах времени. Жесты графа резко изменились. Теперь каждый его шаг или взмах руки говорили о каком-то тщательно подавляемом отчаянии, а благородные черты лица исказило выражение необъяснимого живого страдания, и я чувствовал себя несколько виноватым, прекрасно осознал, что сам того не понимая высыпал соли на старые раны.  — Как вы понимаете это был конец, начало, тьма, забвение и, в конце концов, проклятие, сковавшие с того горького мгновения и навсегда мою истерзанную душу, — если мой слух не изменял мне, голос графа-вампира как-то надтреснуто подрагивал. — С этой секунды я стал тем, кем предстал и перед вами, mon ami. Моя жизнь с этой секунды была окончена, а то, что я получил взамен можно назвать лишь сумрачным существованием между жизнью и смертью, но не больше. Конечно, в первые секунды я был поражен представшим перед моим взором миром, мгновенно изменившемуся в моих глазах, сбросившему свои былые маски. Теперь я, будто бы, находился выше всего живого, но и одновременно с этим где-то в стороне. Но недолго я восхищался своей новой природой и в скором времени я понял, что потерял в себе человека и обрёл на его месте кровожадного монстра, не способного больше жить этой притягательной греховной жизнью. Солнечные лучи теперь обжигали меня как смолянистый огонь, я вынужден был остерегаться их так же, как раньше любил их. Став вампиром, я в первую очередь проклинал судьбу и смерть, что не забрала меня. Очень скоро мои руки были запятнаны человеческой кровью, и я с ужасом понимал, что каждое новое убийство разжигает во мне азарт и жажду, но не вызывает отвращения или жалости к моим жертвам. Конечно, по началу я пытался найти способ прожить без таких ужасающих действий, но становилось только хуже. Жизнь словно бы насмехалась надо мной, заставляя на себе прочувствовать одно нерушимое правило моей природы — ничто не способно заменить человеческую кровь и попробовав её однажды, я уже не мог не желать. На этой оптимистичной ноте, граф развернулся и ещё раз осмотрел меня с головы до ног. — Порой я думал о моей несчастной возлюбленной, и эти думы пронзили моё сердце больнее, чем это бы сделал лукавый кинжал. Я хорошо, слишком хорошо понимал, что теперь сам Ад встал между мной и моей прекрасной Элизабет, а это означало только одно — я не имел права подвергать её опасности и потому бежал. Долгие месяцы протекали во тьме, поверите ли, но я был на грани безумия, мечтая о смерти как о спасении, более мне уже недоступном. О, почему сын дьявола не убил меня тогда там, в лесу, а вместо этого обрек на невыносимые страдания, конца которых я буду ждать до самого Страшного Суда! — Уман чуть ли не перешёл на крик, сливаясь воедино с горьким отчаянием. Он перевёл дыхание и отвернулся к окну, положив на холодное стекло не менее холодную ладонь.  — Прошло время, я смог укратить свою необузданную жажду. Тоска по моей любимой заставила меня прийти однажды к замку, прийти домой. Там я нашёл мою безутешную невесту, которая два с лишним года оплакивала меня как погибшего и, находясь в страшном отчаянии, снискала поддержку у своих родственников — людей весьма расчётливых, которые уже успели пригрести все мои деньги к своим рукам. Я не был удивлён. Мейс никогда не простил бы меня и не позволил прости себе Элизабет за её выходку, деньги — вот зло времени прошлого, нашего и, непременно, будущего. Я был согласен с графом. Деньги — это действительно зачастую зло, над которым большинство людей трясутся, словно Кощей над златом. — Но я обозлился не из-за этого. — я увидел как ладонь графа произвольно сжимается в кулак. — Стой поры, как я только стал вампиром, я думал, что тем самым взял на себя все грехи, что нет худшего проклятая на земле, но я ошибался… — голос его почти сошёл на нет, — Всем свойственно ошибаться, не спорю, но я не был готов для такого удара, удара в остатки моей души, удара в самое сердце… — Что же… Что же произошло? — я задал вопрос, но не слышал своего голоса, он будто пропал. — Дело в том, мой друг, что в замке Элизабет была не одна, а с каким-то кавалером, что вёл себя по-хамски с моей дамой и в моем доме! Я судорожно стал припоминать все то, что успела вкратце рассказать нам экскурсовод. А Александр замолчал, переводя дыхание. — Нам говорили о… — робко начал я, боясь задеть чувства графа. Лицо графа искривила пугающая улыбка. — Я всегда был сторонником того, чтобы вор получал по заслугам, — жёстко ответил он. — А этот человек посягнул на то, что принадлежало мне. Конечно же я не желал зла моей бедной невесте, мной в то мгновение руководила лишь ослепляющая ярость. До того момента, я не знал, что Элизабет мне не изменила, но я думал, что она предала меня, что все против меня и моего бренного существования. — все ещё видя некоторое непонимание в моих глазах, Уман расчетливо продолжил, — Но несостоявшегося жениха Элизабет, как считалось, растерзали волки, и на какое-то время воцарилось затишье, — граф Уман помолчал. — Перед бурей. — Коль вы хотите ясности, то, да, я его убил. Незаметно для всех я приходил в свой замок ночью и наблюдал, как этот человек, который, уж поверьте, не достоин быть им, с пьяной ухмылочкой и грязными намерениями приставал к Элизабет, он хотел её так, как я жажду крови, как любил деньги отец моей невесты, который и свёл её с этим воистину чудовищем ради очередной своей выгодной сделки. Я взбесился, настолько, что не контролировал себя. Ещё той ночью я явился в замок и перевернул все с ног на голову, жертвой как раз стал тот самый портрет, который я разорвал на части… Подкараулив, когда этот Жузье — так звали кавалера Элизабет — выйдет в сад, я напал на него и, не постесняюсь этого слова, убил. Именно убил самым ужасным способом из всех, что я совершал до этого. Выслушав все это, я выпил разом все содержимое моего бокала и затих. — После содеянного мне пришлось затаиться, но, когда вся суета с «несчастным» случаем прошла, а моя любимая подавлена была ещё больше… Я ей открылся, и она поняла меня и приняла мою новую природу. Я изменился для всего мира, но только не для неё. И все бы хорошо, но жизнь моей возлюбленной была ничтожно коротка, а сделать её себе подобной и тем самым отдать добровольно её душу во владение Аду я не мог помыслить даже на одно мгновение. И в одно мгновение рухнули мои последние отчаянные надежды. Граф снова замолчал, переводя дыхание. — Рассказав ей свою тайну, она поделилась своей со мной. И, поверьте, с тех пор я уверен, что жизнь — это ад или ещё хуже. Элизабет призналась мне, что спустя несколько месяцев после того как я исчез, она заболела гриппом, который успела получить, когда была в Англии у родителей. Большое горе и болезнь нещадно мучили её, а она ничего не могла сделать, потому что ей просто не хотелось. Она, конечно, никому и ничего не рассказывала о болезни, она открылась лишь мне, вампиру. Александр повернулся ко мне. Было по-настоящему больно на него смотреть. — Узнав, что я такой, она предложила мне укусить её, чтобы я сумел спасти её. Как все просто, не правда ли? Но есть одно очередное НО. Я слишком сильно любил Элизабет. Я слишком сильно ей дорожил, чтобы обрекать её на такие мучения, страдания. Жажда собственной смерти ещё жила во мне, я категорически не хотел, чтобы моя любовь чувствовала тоже самое. Она считала, что жизнь вампира — это тоже жизнь, но я то знаю, что это не так, потому что жизнь вампира — это самая настоящая смерть во всех смыслах. Голос графа стал громче, ему было очень трудно контролировать себя. Старые, глубоко поселенные в душе обиды и переживания снова очутились с ним, представ перед ним лицом к лицу. — Вместо ядовитого укуса я ей предложил лечение, хотя по её словам это было невозможно. Болезнь полностью и целиком засела в ней. Но я не мог так просто оставить её погибать. Я поклялся ей, что найду средства, найду нужные лекарства, даже если нужно будет целый мир перевернуть! Она согласилась, и я тут же и впервые за долгое время отправился в путь. Объездив почти всю Европу, я достал лекарство и мчался обратно. Придя домой, я увидел всю потускневшую мою Элизу. Да, она держалась из последних сил, но болезнь взяла свое, лекарство ей помогало, но было слишком поздно… — Александр говорил все тише и тише, — Она уговаривала меня превратить ее, сделать монстром, а я не мог. Я не мог лишить её жизни. Я был готов убить всех, но только не её. Я был слаб! Я был очень слаб, за что и поплатился! И вот в один день сама Смерть явилась за Элизабет, Она не позволила мне проводить её, Она не пустила меня к себе. Наступила тишина, ужасающая тишина. А после граф подвёл черту в этом рассказе — Моя любовь умерла у меня на коленях. Я не смог ничего сделать. Увы.