killing me

У Юнги воздуха в легких не хватает катастрофически, да и вздохнуть полной грудью не получается. То ли от быстрого бега, то ли от панического страха, но не важно всё это. Весь мир становится ненужным, неважным, отступает перед Пак Чимином. Юнги быстро нашёл его, даже не искал, сразу пришёл в то единственное место, где мог быть Чимин. Стоит ли говорить о том, что помимо своей неизменной службы около палаты, Мин знал, все места, хоть сколько нибудь любимые Чимином, все дорожки, по которым он так выборочно любил гулять. Только теперь Юнги хочет прогуляться вместе, как раньше, как будто ничего и не было. Мин даже на внушительном расстоянии изысканный аромат любимых духов Пака ощущает, вспоминает, чувствует, как он проникает в то самое нутро, что в грудной клетке находится и душой вроде как называется, этот аромат снова по венам растекается, занимает своё законное место. И Юнги снова ломает от Чимина, Юнги снова в Чимина влюбляется. В нём всё та же прозрачная изысканность, ломанная-переломанная, погребённая под толстым слоем пепла собственных же чувств, но та же, что и раньше. Мин опасался, что Пак совсем растворится в атмосфере диспансера, в больничном запахе целиком погрязнет, и ничего в итоге не останется, но вот он, Минни, сидит на корточках, приблизив лицо к коленям, к запахам цветочной клумбы принюхивается, улыбается, или это Юнги только кажется. Мин старается не шуметь, как можно тише по мелкому гравию ступает - только бы не спугнуть, подходит совсем близко, а душу тем временем выворачивает, дробит на части чувство близости-дальности, только протяни руку, дотронься, а нельзя. Странно ещё, как это Юнги не воет от боли, не стонет, срывая горло, просто смотрит сверху вниз на светлый затылок с чуть вьющимися волосами, давно требующими покраски, и заговорить пытается. - Минни... - Привет, Юнги~я, - ответ следует практически сразу, голос ломкий, осипший и отдаёт болью сотни маленьких уколов в душу, этот голос вот так близко Юнги не слышал очень и очень давно, кажется что-то чуть больше вечности. - Не думал, что ты со мной заговоришь. Чимин чуть заметно пожимает хрупкими плечами, а ещё спустя минуту молчания поднимается со своего места, лицом к Мину поворачивается. - Сейчас я не хочу тебя прогонять. Возможно. Сил нет. Юнги глаз отвести не может, взгляд скользит по родным чертам, затапливается нежностью и не вымученной болью - Чимин всё тот же, и невыносимо другой. Тонкие, ломкие волосы мягкими волнами спадают на лоб, Юнги хочется их сейчас же покрасить, чтобы как раньше, или попробовать что-нибудь кардинально другое; глаза с тонкой сетью полопанных сосудов ввалились, и из глубины их смотрит вымученный, маленький Чимин, выбраться хочет, да только собственные руки душат, не дают крикнуть спасительное "помоги"; в диспансере следят за режимом питания Пака, и только благодаря этому удаётся сохранить в нём хоть частички жизни, однако, сказать, что положение стало лучше, нельзя - сухая кожа плотно обтягивает подбородок, кажется, вот-вот и скулы кожу прорвут, нутро обожжённое обнажат. Чимин практически сливается со своей больничной одеждой, будто от лёгкого порыва ветра пошатывается, тронешь его и всё, от Пака пустое место останется, и не к чему Юнги стремиться будет, и жить тогда незачем. - И не прогоняй меня больше. Мин тянет руку к щеке Чимина, желая, по-хорошему, схватить его в охапку целиком и не отпускать никогда в жизни, чтобы больше не смел вбивать себе в голову подобные глупейшие вещи. С другой стороны, хочется все это высказать недовольным тоном, накричать может быть. А потому что Юнги тоже больно, ещё больнее, больно за двоих. Но не сделает этого Мин Юнги ни за что, просто потому что сейчас это меньше всего нужно. Чимин не шарахается в сторону, не убегает, как раньше, не кричит даже, просто эту долгую минуту смотрит на руку Юнги, чуть вздрагивает, когда ощущает лёгкое прикосновение к своей коже. И в этот момент всё то, что вбивал себе в голову Пак не то, что отходит на второй план, рушится с оглушительным грохотом, и слышно, как бьётся стекло, царапая внутренности. Только глаза непроизвольно прикрываются, не от боли на этот раз - от удовольствия, Чимин может быть не замечает, не хочет замечать, как сам толкается вперёд, навстречу теплу. Зато Юнги это видит. - Я буду гнать тебя до тех пор, пока ты не уйдёшь. - А я не уйду. Я не брошу тебя. Пак морщится, так глаза и не открыв. Хотел уколоть побольнее, а иглы оказались обоюдоострыми, да и Юнги от них уклоняется, второй рукой обхватывает Чимина за талию и, ужасаясь её ненормальной тонкости, притягивает к себе. Всё ещё боясь. Как бы не сломать. Пак дышит чаще и глаза теперь открывать не то, что не хочет, очень сильно боится - Юнги слишком рядом, слишком близко, слишком правильно выглядит то, как нежно сжимает он Чимина, слишком долго это снилось настойчиво в те ночи, когда Пак мог провалиться в сон. - Мы же хотели съездить в Пусан, навестить твоих родителей. Я хочу познакомиться с твоей мамой, - бормочет Мин, касаясь губами чужого уха, на самом деле позволяя себе наконец-то надышаться Чимином, - и в Токио. Я обещал тебе плюшевого Микки Мауса и покататься на карусели. Мне нужны новые фото. Твои фото, Минни. Я хочу фотографировать тебя. Твою улыбку - я помню, ты умеешь улыбаться. - Больше не умею,- Чимин в грудь Юнги руками упирается, слабо, но упрямо. От этих слов ещё больнее. Потому как всё то, что Пак убивал в себе, хоронил старательно, поглубже прятал, так, чтобы найти невозможно было, вытягивается наружу, снова полосует незажившие раны. Чимин отбросил все свои мечты и желания, оставив единственно верную, как ему казалось, установку. "Юнги будет лучше без него". Пак настойчиво выбивал эту установку на коже и на кровоточащем сердце под рёбрами. Выбивал с того самого дня, когда его привели в палату психиатрического диспансера и назначили комплексное лечение, с того самого дня, когда и Юнги поставили диагноз. И Чимин в первый раз захлопнул перед Мином дверь, запер её на все засовы, решив начать как можно скорее делать так, чтобы Юн отвыкал от него. Это оказалось делом трудным, просто невыносимым в исполнении. И не только потому что приступы булимии участились и никакие препараты не помогали хоть как-то снизить их частоту; Чимин сильно похудел, высох, ещё меньше, тоньше, хрустальнее стал; как только голова касалась подушки, душу сразу же разрывало на мелкие части одиночество так, что хотелось выть волком и царапать стены в панике - Пака часто находили по утрам в полусидячем, полулежачем состоянии на полу своей палаты в полубессознательном состоянии. Сложно было потому что Юнги не отказывался от Чимина, к нулю все его попытки сводил. Только Тэхён мог достучаться иногда до того самого настоящего Чимина, и всё же понимал, что одних его усилий будет мало. Здесь нужен Мин Юнги. Всегда - Мин Юнги. Во всём, что делал Чимин был Юнги. Во всех мыслях, чувствах, эмоциях. И Пак всё это убивал - значит себя убивал. Чимин был одержим своим дьяволом. - Что ты хочешь фотографировать? - шепчет Пак, до боли губы закусывая, сжимая веки до красных пятен,- то, что от меня осталось? Простое, жалкое подобие меня прежнего? Юнги, тебе это ни к чему. Я знаю. Я знаю это. Я знаю, как тебе будет лучше. Без меня. Чимин повторяет свои слова, как молитву, кому только, неизвестно - Богу или Дьяволу, они смешиваются с металлическим привкусом крови, с рваным дыханием Юнги, его запахом. Пак желает раствориться в этих объятиях, навсегда в них остаться, но не обнимает в ответ, пальцами в кожу Мина впивается, старается сделать как можно больнее. Может быть так получится. А Мин терпит - он всё стерпеть сможет, если дело касается того, на ком сошёлся клином весь свет, сильнее Чимина к себе прижимает и сдаваться не собирается, потому как видит Пака насквозь, как раскрытую книгу его читает, знает, что в его голове сейчас бушует истерика и что Юнги можно назвать в ней виноватым. Но лучше пускай Пак сейчас истерит и не принимает обратно Мина, пускай сейчас его разрывает на части, пускай он сейчас вонзает ногти в чужую кожу, чем потом, когда Юнги согласится на условия, оставит свои попытки, Чимин сгорит, потухнет. - В конце концов! Мне будет лучше без тебя,- Пак лжёт, упрямо во лжи захлёбывается,- какое ты имеешь право навязываться мне?! Уйди, не трогай меня, не разговаривай со мной, не смотри на меня. Я так хочу. Ты разве не знаешь, что нужно отпустить, если любишь? Если ты меня любишь... Юнги чувствует, как ещё сильнее смыкаются пальцы Чимина на его плечах, ещё больнее. Юнги этому рад. Эта боль, она физическая, она гораздо безобиднее, нежели та, что души наизнанку выворачивает, её пережить можно. А слова ранят сильнее. Мин не даёт закончить фразу. - Я тебя люблю. Полустон Чимина. - Но этот бред "если любишь - отпусти", он придуман трусами, которые не смогли за свою любовь побороться, или боролись, но быстро сдались и нашли себе оправдание, чтобы ночью спать можно было спокойно, не мучаясь. Я сделаю так, чтобы... - Не будет всё так, как захочется тебе, сколько ни старайся! Не бывает счастливых концов. - У меня одного ничего не получится, ты прав. Поэтому нужно, чтобы захотел ты. - Я не... - Нужно время - я готов ждать. Нужны силы - я готов сделать всё, что угодно, только если рядом будешь ты, Минни. Я не мечтаю о счастливом конце, я мечтаю о счастливой жизни, жизни с тобой, а не у закрытой двери твоей палаты. Мы поедем в Токио, пойдём в Диснейленд, испробуем все аттракционы, какие только ты захочешь, я... снова услышу твой смех, увижу твою улыбку глазами. Ну, ту самую, что сразила меня наповал в день нашего с тобой знакомства, не фальшивую, глянцевую улыбку, которой ты одаривал всех фотографов, а самую искреннюю. Ты улыбался и делал меня счастливым. - А ещё я делал тебе больно, - хрипит Чимин сквозь зубы, готовый стереть их в порошок, лишь бы рыдания не вырвались наружу. Потому что тогда остановиться не получиться, и Пак проиграет. - Я этого не помню. - Ты глупый. Ты романтик. Ты веришь в мечту. - Вообще-то это ты меня таким сделал, - Юнги чувствует, как мелко подрагивает тело Чимина в его руках, это означает близкие слёзы. Юнги знает. Знает всего Чимина наизусть - каждый жест, каждый знак, каждый миллиметр кожи, каждую мысль. Мин обхватывает руками чужое лицо, посмотреть на себя заставляет, только бы Чимин глаза открыл, - и я не поверю, что ты хоть сколько-нибудь изменился. Мой Минни. - Ты слишком самоуверен,- выплёвывает Чимин, по-детски сжимая веки ещё сильнее, чувствует, как бережно Юнги водит подушечками пальцев по его коже. - Пусть так. Ну а ты что? Сбей же с меня спесь. Открой глаза, - Юнги уже требует, нежность с грубостью мешая,- посмотри на меня и скажи, что ты меня не любишь. Ну же! Скажи это. Чимин давится стоном, носом вдыхает глубоко, чтобы загнать того старого Пак Чимина, который вырывается отчаянно, остервенело сдирает кулаки о толстое стекло, разбить его, выбраться пытается. Чимину плохо, как не было никогда раньше; ветер словно не просто шевелит листву на деревьях, кожу с тела заживо сдирает, солнце не светит - обжигает больно, и реальным только Юнги кажется. Что-то неотвратимое поднимается вверх, ломая рёбра, задевая сердце, сдирая горло; Чимину, сколько дней он выживал в диспансере, было невыносимо плохо каждую секунду, но слезами это никогда не заканчивалось. А сейчас, казалось, вот-вот внутренности разорвёт от невыносимого давления, от того, насколько сильно скручивает душу, и всё это закончится в громких, взращённых самим Чимином в одиночестве по человеческой глупости, вымученных рыданиях. Пак открывает, буквально раздирает глаза. Или за него это делает кто-то другой, что-то внутри, возможно, истошный крик о том, что без Юнги Чимину не выжить, не жить, не дышать больше. Пак открывает глаза, чтобы увидеть, как расплывается фигура Мина, его лицо, очертания смазываются, становятся нечёткими. Чтобы почувствовать, как стягивает кожу от солёной влаги, как холодит мокрые дорожки порывистый ветер. Кажется, обычно говорят, что после рыданий должно становиться легче; Чимин не знает, правда это или нет, может быть, узнает чуть позже, но сейчас душа мечется, бьётся в судорогах, её выворачивает наизнанку. - Плачь, - голос Юнги, родной до дрожи, как всегда отдаёт хрипотцой, сейчас он приглушён шепотом, обволакивает, прошивает насквозь, разливается патокой под кожей,- это хорошо. Плачь. Но плачь только при мне, чтобы я мог забрать часть твоей боли, разделить её на два. Так будет проще, легче. Юнги касается руками чужих плечей, содрогающихся от плача, снова притягивает к себе вымученного, маленького Чимина. Чимин ещё не соглашается, подпускать к себе Мина всё ещё отказывается, сомневается, зато не сомневается его внутренний голос, он удовлетворённо замолкает, кричать, надрываясь, прекращает. Стоит ли говорить, что это был голос сердца? Поэтому Пак разбивается в объятиях и полностью отдаётся возможно спасительным рыданиям. *** Тэхён смотрит - не видит, ощущает - не чувствует. Он всегда был под влиянием этих ураганных по силе чувств Мин Юнги и Пак Чимина, но сейчас, когда Чимин тонет в объятиях, когда даже Ким буквально чувствует силу и нежность рук Юнги, ему тоже разбиться вдребезги хочется. Хорошо, что они его заметить не могут, Тэхён меньше всего хотел бы сейчас ворваться и разрушить то, что в будущем должно спасти двоих людей, но и оторваться, уйти от высокого окна, выходящего как раз в ту часть парка, где было разбито больше всего клумб, Ким не мог. Пока Чон Чонгук не мог заставить себя двинуться с места и оторвать взгляд от Ким Тэхёна.