Юбка всему виной

Нас накрыло обстоятельствами, Чувствами и длинной растояния. С Его стороны — любви непринятием Далёкими нашими проблемами. Без тебя одиночество, проклятие И сердце трепещет, тихо моля: «Распрями мои крылья помятые»                   ©Нейло       Стас проснулся, как от толчка и, не открывая глаз, протянул по привычке руку, шаря по кровати в поисках родного тепла, но озябшие пальцы проехались лишь по холодной шелковистой простыне. Привычка просыпаться в объятиях любимого мужчины сейчас оказала «медвежью» услугу. Он нервно повел плечами. Озябшая спина ныла от желания окунуться в кокон горячих рук, прижаться к жаром пышущей груди, но вспомнилась обида, нанесенная накануне, отчего внутри противно заныло. Но сейчас больше, чем причиненная боль, его заботило, где Саша провел ночь.       Откинув одеяло, Стас сполз с огромной кровати и, накинув на плечи халат, едва прикрывающий бедра, прошел, босыми ногами чуть ли не по щиколотку утопая в пушистом персидском ковре, в поисках мужа в коридор. Ноги, лишившись мягкого тепла, мгновенно заледенели. Он постоял мгновение и, вернувшись в комнату, надел пушистые тапочки в виде собачек с большими обвислыми ушами и вновь покинул комнату. Заглянул в гостевые спальни, которые обычно занимали родители, приезжая погостить, но они оказались пустыми. Сердце нервно забилось в груди, разгоняя по телу не только кровь, но и поселяя в голове неприятные мысли. Стас постоял посреди коридора и отправился в единственную комнату, где он мог бы находиться. И вряд ли это была спальня их сына. Дима давно вырос из того возраста, когда спят с родителями. Он, зачастую, запирал дверь на ключ и вряд ли согласился бы провести ночь с отцом в одной комнате, тем более после скандала и домашнего ареста. Подойдя к бывшей детской, Стас повернул ручку двери и заглянул в полутьму, освещенную фонарем под окном дома.       Саша спал свернувшись комочком, хотя нет, не так. Свернувшись комом, с его почти двух метровым ростом, лежал в маленькой детской кровати. Положив под щеку руки, мирно спал, утопая в пене кружев, укрытый маленьким детским одеяльцем, едва прикрывавшем пятую точку. Голые, покрытые светлыми волосками ноги замерзли и покрылись «гусиной кожей», отчего волоски стояли дыбом, словно наэлектризованные. Стас вздохнул, вернулся в спальню, достал из шкафа еще одно одеяло и вновь направился в детскую. Саша, словно почувствовал взгляд, зашевелился, но глаз не открыл, по-прежнему выводя носом залихватские этюды. Его веки чуть подрагивали, словно он видел во сне что-то беспокойное. Верхняя губа немного выпирала вперед. Казалось он собирается кого-то поцеловать.       Стас улыбнулся, осторожно стянул с него детское одеяльце и, накрыв большим, стеганым, подоткнул со всех сторон. Лебедев заворочался, причмокивая, и повернулся на другой бок, едва не свалившись с кроватки. Стас постоял над ним с минутку, разглядывая милое сердцу лицо, погладил по взъерошенным от сна волосам, прошелся тыльной стороной ладони по щеке, заросшей дневной щетиной, склонился и нежно прикоснулся губами к виску. От нахлынувшего умиления сердце затопило сладкой, словно патока, нежностью. Нет, он не простил мужа за причиненную накануне боль, но любовь к этому большому и сильному человеку оказалась намного сильнее.       Завтрак на следующее утро проходил в гнетущей тишине. Лебедев спустился в столовую, кряхтя и охая, разминая собственную поясницу. От лежания в неудобной позе, да еще и на детской кроватке, у него было ощущение, что по телу проехали танком. «Хорошо хоть Стас одеялом накрыл», — промелькнуло в гудящей с похмелья голове, и Саша с тоской и любовью посмотрел на мужа. Он откровенно сожалел о произнесенной им сгоряча фразе и, как ни странно это звучит, соскучился по ощущению хрупкого супруга в своих объятьях. Всю ночь он спал урывками, со стоном просыпаясь. Не раз за ночь порывался вышибить дверь в спальню и накрыть это хрупкое нежное тело своим, а после вбиваться в его сладкую попку, залюбить до звезд в его серых глазах. Но сдерживал себя, зная, что только усугубит ситуацию, взяв его силой.       Стас, словно ничего не случилось, и не обращая внимания на направленный на него взгляд побитой собаки, которым его супруг пытался просверлить в нем дыру, пил свой утренний кофе, прикрыв глаза, изображая удовольствие. Он любил этот напиток, поднимающий настроение и заставляющий взбодриться, но сегодня даже привычный вкус и ласкающий обоняние аромат не оказывали нужного эффекта. Кофе казался совершенно безвкусным, а тост обдирал небо и десны, вызывая недовольство и чувство неудовлетворенности. Короткий кружевной халатик едва прикрывал бедра и обнаженные от локтя руки казались полупрозрачными на фоне ванильного гипюра. Лебедев выдохнул и напряженно прикусил губу. Долгое отсутствие близости давало о себе знать. Напряжение свернулось в паху тугим узлом, не имея выхода.       Стас вздохнул, тишина убивала.       — Тебе чай или кофе? — прошелестел еле слышно, будто спросил самого себя.       Лебедев удивленно округлил глаза. Его пристрастие к кофе, причем определенного сорта, было известно Стасу еще со времен жизни в Энске. И то, что он говорил с ним как с чужим человеком, напрягало. Лебедев прокашлялся внезапно осипшим горлом.       — Кофе, пожалуйста. — принял чашку с горячим напитком, а затем произнес. — Может, сходим вечером в кино?       Стас прикусил губу, готовый расхохотаться над потугами Саши к примирению.       — Сожалею, но сегодня я занят, — он поднялся из-за стола и вышел из столовой.       Лебедев замер с кружкой в руках. Последний такой прокол в его семейной жизни случился около десяти лет назад. Он уже успел забыть, каких трудов ему стоило тогда вновь наладить отношения.       — Дурак! Какой же я дурак! — произнес самому себе, не замечая поднявшего на него взгляд сына, сидящего напротив. А внутри все сжималось в тугой жесткий ком, дышать становилось все труднее.       — Поздравляю! Наконец-то ты это понял… — пробурчал Дима, бросая салфетку на стол. Его нетронутый завтрак так и остался на тарелке.       Лебедев, глядя в одну точку расфокусированным взглядом, ухода сына не заметил, мысли его витали далеко в прошлом, когда Стас принес на руках их Димку с вывихнутой рукой. В тот день они сильно поругались и Стас собрал вещи, собираясь уйти.       — Не отпущу! — прорычал в тишину столовой. Пальцы неосознанно сжали в кулаке рукоять вилки, согнув его в дугу. — Никогда и никуда не отпущу! — вскочил из-за стола, оставив нетронутым остывший кофе и тосты. Ворвался в гостиную, но та обдала его гнетущей тишиной.       — Черт знает что! — пробурчал, ни к кому не обращаясь, и захлопнул дверь, с тоской глядя на второй этаж на дверь спальни.       Уже в коридоре в спешке одевался, чтобы избежать соблазна выбить дверь в супружескую спальню. Игнор со стороны Стаса бил по нервам и раздирал внутренности. Казалось, их прожгло кислотой. Сунул ноги в берцы, не зашнуровав, и выскочил из дома. И, как ни старался потихоньку закрыть за собой дверь, хлопок вышел достаточно сильным для того, чтобы вздрогнул сам. Мысли бродили в голове, бились о черепную коробку, и Лебедеву никак не удавалось собраться, выделить суть. Зацепить ту самую тонкую и юркую мыслишку, которая станет выходом из создавшегося тупика, куда он так по- дурацки загнал себя сам. И нынешний сон в детской станет не единственной ночью, которую он проведет вне супружеской спальни, это уж точно, даже к бабке не ходи.       Очнулся от безрадостных мыслей он уже в гараже. Огляделся вокруг, словно не осознавая, где находится.       — Александр Викторович? Мне машину готовить? — Саша вытер руки и надел форменную куртку. Он всегда самолично отвозил и привозил начальника, не доверяя никому.       — Да, Саня, поедем в управление, — произнес генерал глухо и захлопнул за собой дверцу автомобиля.       Лебедев любил свою работу. Будучи следаком до мозга костей, от простого полицейского дослужился до генерала. Но не было дня, чтобы он шел на работу с такой неохотой. Душа была там, в спальне на втором этаже, вместе со Стасом, а сердце сжималось от отвращения к самому себе.

***

      — Три дня! Три дня он не пускает меня в спальню! — Лебедев схватил тяжелую пепельницу со стола и швырнул в стену. Он не курил уже много лет, но этот предмет интерьера, подаренный ему в управлении на его сорокалетие, так и оставался на столе в его рабочем кабинете, до сего злополучного момента.       Начальник личной охраны вздрогнул. Пепельница пролетела в опасной близости от его головы и разбилась, брызнув лиловым стеклом во все стороны. Сабуров работал у Лебедева много лет, но таким потерянным своего товарища по школе милиции еще не видел.       — Это конечно не мое дело, но ты сам виноват, — Сабуров крутил в руках тонкий хрустальный бокал с искрящимся в нем виски.       — Я это и без тебя знаю. И да, это не твое дело, — грубовато ответил Лебедев и уставился в окно. На серые от дождя и тумана дорожки сада, покрытые бурой пожухлой листвой. На опустевшие чёрные клумбы, любимое занятие мужа в их загородном особняке.       — Ну и что ты молчишь, Николаич? — Лебедев стряхнул приятные воспоминания, и посмотрел на друга.       — А мне слова не давали, — начальник охраны глотнул виски и занюхал лимоном.       — Прекрати! — повысил голос. — Ты не девочка, них*я, чтобы дуться после каждого моего слова! … Что ты думаешь обо всем этом? — произнес уже более спокойно, доставая из сейфа пачку сигарет.       Дома он их не держал, чтобы не было соблазна вновь вернуться к этой пагубной привычке. Сабуров отставил почти нетронутый стакан со спиртным на громоздкий дубовый стол. Напиваться с утра — плохая идея.       — Почему бы вам не сходить куда-нибудь вдвоем?       — Стас отказывается, ссылаясь на занятость, — Лебедев затянулся, выпуская из носа клуб дыма и закашлялся. — Какая дрянь, двадцать первый век на дворе, а сигареты по-прежнему махра-махрой.       — Тогда, может, съездить?       — Куда?       — Да откуда ж мне знать? Куда угодно, хоть в Альпы! — Сабуров поднялся. — Пойду, пожалуй!       Идея показалась Лебедеву отличной. Вывезти Стаса на горнолыжный курорт, сменить обстановку, может он оттает, и все наладится.       — Приготовь машину к одиннадцати, поедем в турагентство. Путевку на двоих, на лыжный курорт в Швейцарию, Лебедев все-таки купил. Но не на ближайшее время, а на конец декабря. Хотелось не просто сменить обстановку, но и подарить супругу сказку. Его чудо всегда был натурой романтичной, и Саша надеялся, что Стасу идея понравится.

***

      Леша решил домой отправиться пешком, оставив машину у офиса. Прогуляться, заодно проветрить голову от навязчивых мыслей. Он медленно шел по Леннеештрассе, распихивая по сторонам пожухлые желто-красные листья, зашел в булочную, затем свернул в парк Гроссер Гартен и шел, наслаждаясь запахом прелой листвы, щекочущим слух, щебетом воробьев, плещущихся в луже. В груди щемило от тоски, а мысли убегали назад в Энск. В старую однушку, ставшую приютом им с Димкой на ту единственную ночь. И до боли в кончиках пальцев хотелось прикоснуться к нему сейчас. Он долго сидел на скамейке у пруда, поджав под себя ноги в тонких кожаных туфлях, глядя на отражение свинцовых облаков в воде, и каждое из них напоминало о прогулке в парке близ кафе. Минут через пятнадцать ноги жутко замерзли, ограниченные в движении, и холод стал прокрадываться под довольно тонкое осеннее пальто, вынуждая двигаться дальше. Алексей, как обычно, раскрошил булочку паре лебедей, живущих тут постоянно, и, зябко поеживаясь, отправился домой, в тусклом свете фонарей, зажигающихся на темных после заката аллеях.       Уже дома, сняв с себя верхнюю одежду и сунув ноги в домашние тапки, он побрел на кухню. Есть не хотелось, а вот горячего чая с лимоном он выпил бы с удовольствием. А еще лучше глинтвейна, чтобы наверняка выгнать всю предполагаемую хворь. Хоть и прошло около получаса, его до сих пор знобило и ломило кости. Налив себе кипятка, он постоял у забранного тюлью окна, обнимая ладонями кружку с горячим чаем, глядя на столь поздние в этот час автомобили. Яркие огни ночных светофоров, то и дело перемаргивающихся между собой. Руки сами потянулись к телефону, и так и не выпитый еще горячий чаем перекочевал на стол, подальше от края.       Пальцы резво забегали по кнопкам, набирая текст:       «Никогда не думал, что будет так сложно находиться вдали от тебя и жить одними воспоминаниями. Я чувствую себя пятнадцатилетним юнцом, которому дали опробовать прелести секса, а после сказали, что это строжайшее табу. И мне не хватает воздуха в легких, чтобы сделать вдох…» — с перезвоном колокольчиков сообщение отправилось адресату, а Леша принялся нетерпеливо нарезать круги по комнате, в ожидании ответа.

***

      Телефон на тумбочке у кровати завибрировал и пополз к краю. Дима, как завороженный, смотрел на него, разлепив, наконец, глаза, и отрывая голову от клавиатуры. На нежной коже щеки отпечаталась сетка раскладки клавиш, делая его похожим на фэнтезийного морского жителя, покрытого чешуей.       Он потер щеку и поднял взгляд к часам на стене. Стрелки, мерно подрагивая, преодолевали третий час ночи. Парень чертыхнулся и, закрыв вкладки отрытых окон, выключил гудящий компьютер, погружая комнату в тишину. Телефон вновь сработал повторным вибросигналом и Дима рванул к нему, не давая с грохотом свалиться на пол.       На включившемся экране высветился значок пришедшего сообщения от Леши, которого он с нетерпением ждал весь вечер, но уснул, так и не дождавшись. Спина ныла от сна в неудобной позе, а за щеку будто камней напихали. Дима со вздохом умиротворения открыл сообщение и, спустя миг, буквы запрыгали перед глазами, дыхание сбилось, а в горле образовался ком.       «Никогда не думал, что будет так сложно находиться вдали от тебя и жить одними воспоминаниями. Я чувствую себя пятнадцатилетним юнцом, которому дали опробовать прелести секса, а после сказали, что это строжайшее табу. И мне не хватает воздуха в легких, чтобы сделать вдох. Никто в этом мире не знает, как мне тебя не хватает. Только теперь, находясь вдали, я начал понимать, что значит тоска и одиночество. Часами брожу по пустой квартире в поисках того, что может отвлечь. И не нахожу. Сегодня поймал себя на том, что стою и, словно фетишист, прижимаю к лицу футболку, в которой спал ты. Да, я так и не смог заставить себя постирать ее. Словно, постирав, я порву ту единственную связующую нить, что по-прежнему соединяет нас. Сидя в парке, по пути домой, я дико завидовал паре лебедей. Ты слышал о лебединой верности? Лебеди находят пару на всю жизнь. И они были вместе…»       Одинокая слеза побежала по щеке. Дима всхлипнул, забрался, не раздеваясь, в постель и зло смахнул влагу со щеки. Что он мог ответить? Он и сам пока не знал, что чувствовал. Боль, тоску, желание прижаться, как тогда, в Энске. Но была ли это любовь? А может всего лишь влечение и детская влюбленность, которая за давностью дней, в разлуке исчезнет, растворится как дым? Правильным ли будет ответить «люблю» не разобравшись в себе и своих тараканах? Но Диме казалось, что именно этого от него и ждет Леша. Каждое его сообщение, каждое слово буквально кричало от тоски и боли. И вправе ли он дать человеку надежду, а после отнять ее? Он вновь включил свой девайс и набрал лишь одну фразу: «Тоскую по тебе…», и отправил сообщение.

***

      — Дим, что с тобой происходит? Еще только середина октября, а у тебя уже вторая пара по бухучету, — Лена закинула рюкзак на плечо и повернулась к рассеянно глядящему по сторонам Димке. — Мить, ты меня слушаешь или в облаках летаешь? Да что с тобой в конце-концов? Очнись, скоро сессия, оглянуться не успеешь!       Лена довольно ощутимо стукнула парня по плечу и, покачав головой, вышла из аудитории. Дима, словно очнувшись, встрепенулся и, похватав со стола в охапку тетрадь, ручку и рюкзак, бросился следом.       — Лен, извини, ты что-то сказала? Девушка повернулась и недоверчево уставилась на него, покачала головой.       — Знаешь Лебедев, я предполагала, что ты того, — Лена покрутила пальцем у виска, — но не думала, что до такой степени.       -Лен! Ну ты чего? — Дима ошарашенно смотрел вслед уходящей девушке. Та шла по коридору, качая головой.       Следующей парой была литература и тот самый злополучный семинар, который переносили уже вторую неделю и к которому Дима так и не подготовился. Закинув свой рюкзак на плечо, он едва успел сделать шаг, как ощутил рывок, заставивший его завалиться назад, выпустив из рук рюкзак. Но как ни странно, на пол он не упал, а оказался в медвежьих объятиях, и, по всей видимости, этот человек был ему смутно знаком.       Дима испуганно пошевелился, пытаясь отстраниться, но был прижат еще плотнее к мощному торсу, нависающему над ним сзади. Ухо обдало горячим дыханием, и тихий едва слышный голос прошелестел, посылая мурашки по спине:       — Как же трудно тебя застать одного, Лебедев! Наконец-то твой Цербер отчалил. Ведь она не по мальчикам, ты знал? — мочку уха вдруг обхватили горячие губы, чуть прикусив, отпустили и впадинки за ухом коснулся горячий влажный язык. От этой нехитрой и вовсе не желанной ласки у Димы заныло в груди, а собственный член стал предательски наливаться приятной тяжестью, с примесью какогото непонятного ощущения и Дима не мог дать ему определения.       Он опасливо огляделся по сторонам. «Не хватало еще ходить по универу со стояком… Вот будет развлекалово!» — но, как ни странно, внимания на него никто не обращал. Он облегченно выдохнул, но, как оказалось, напрасно — чужая ладонь медленно заползла под джемпер и, прошлась, нежно поглаживая, по мышцам пресса, остановилась на груди, перекатывая подушечками пальцев горошинку соска. В нос бил сладкий запах туалетной воды. И Дима, прикрыв глаза, пытался сквозь путающиеся мысли пспомнить обладателя этой руки.       Перед внутренним взором всплыл образ плюшевого медведя.       — Железнов, отпусти меня немедленно!       Ухажер улыбнулся и как-то томно выдохнул, отчего своевольный Димкин орган весело дернулся вверх, натягивая молнию брюк как туристическую палатку. Димка всхлипнул и едва не завыл в голос, от желания прикоснуться к себе. «Долбаный недотрах!» — крутилось в мыслях.       — Видишь, ты уже узнаешь меня, значит мы на верном пути, — Женька проехался носом по затылку, втягивая запах Димкиных волос, а после зарылся лицом в горловину джемпера и прикусил плечо.       — Ты совсем спятил? Люди смотрят! — елозил Дима в медвежьих объятьях, отчего становилось только хуже. Член бился о молнию как метроном и ему казалось, что все видят его конфуз.       — Да, спятил! — Женька яростно шептал в ухо. — Пусть смотрят и завидуют! — кольцо объятий еще плотнее сомкнулось вокруг хрупкого извивающегося торса Димы. — Спятил так, что не вижу никого, кроме тебя, но и просто видеть и не касаться — причиняет боль.       Димка все же вывернулся из огромных рук и, развернувшись к незадачливому ухажеру и натянув пониже джемпер, залепил смачную пощечину.       Женька как-то сразу растерял свой пыл и будто сдулся. Прикрыв ладонью проступающие на щеке красные полосы от пальцев, он пробубнил, глядя куда-то вниз:       — Давай в кино сходим?       Димка нервно хохотнул, глядя на его потуги, и вспомнил попытки примирения отца, трехдневной давности. “ Повезет же кому-то, кому достанется этот медведь, — промелькнуло в сознании и Дима осекся. — Только что Женя признавался в чувствах к нему, к Диме, и он до сих пор со стояком стоит напротив него. А может именно Женька, а не Леша предназначен ему судьбой?»       — Я под домашним арестом… — признался, сожалея.       — А мы на детский сеанс… — Женя с мольбой смотрел на него. Глаза парня напоминали зенки нагадившего в тапки соседского Мурзика, жившего у них в подъезде в Озерках. Дима, задумавшись, согласно кивнул.       — Но только на детский сеанс. Сразу после лекций.       Женька неожиданно схватил его за плечи и дернул на себя:       — Спасибо! — проговорил в ухо и растворился в толпе студентов. Конечно, это было подло и низко с его стороны — дарить надежду парню. Но как иначе он мог проверить себя, свои чувства. Тем более он Жене никаких обещаний не давал. «Это всего лишь киносеанс…»  — повторял как мантру, входя в аудиторию и занимая свое постоянное место в заднем ряду.