Юбка всему виной

      Лежа на диване и прижавшись обнаженной спиной к груди Саши, Стас еле удерживал открытыми слипающиеся глаза. За полуопущенными веками все ещё вспыхивали яркие всполохи затухающего оргазма. А рваное дыхание никак не приходило в норму. Но улыбка, яркая, как последний вспыхнувший луч заката, по-прежнему не покидала припухших искусанных в порыве страсти губ. От легкого покалывания губы подрагивали, но Стас ни за какие блага не отказался бы ни от этих знаков собственника, ни от бурного шквала эмоций, от которых болело тело и ломило кости.       — Стас, у меня для тебя сюрприз, — Лебедев поглаживал мужа по волосам, груди, округлым бедрам.       — Как, еще один?       Александр хмыкнул:       — Я купил путевки в Альпы. Трехнедельный тур. Ты поедешь со мной?       — Угу… — произнес Стас, уже отключаясь. И Саша, приподнявшись на локте за его спиной, разочарованно поджал губы — «спит, придется попытаться снова». Но Стас, будто уловив его мысли, продолжил совсем ослабевшим голосом: — Только надо будет перенести кое-какие мероприятия и разобраться с делами по максимуму, — и провалился в сон.       «Услышал…» — облегченно выдохнул Лебедев-старший и потянулся через плечо поцеловать в висок.       Щелкнувший в холле замок заставил его замереть на половине пути. Резво соскочив с дивана и накинув на обнаженного Стаса скатерть, расшитую яркими цветами — подарок матери ко дню рождения — он быстро запрыгнул в форменные брюки без трусов и носков, как был, с незастегнутой ширинкой и обнаженным торсом, вышел в холл, тихо прикрыв за собой дверь.       Глядя на сына, нарочито медленно и тихо раздевающегося в полутьме помещения, он вспомнил, как и сам, бывало, еще в молодости, когда решетка зоны дважды в день отрезала его от мира, вот так же тихо, стараясь не разбудить ни мужа, ни сына, старался прошмыгнуть в кухню, чтобы заправиться поздним ужином, всегда оставленным Стасом под вафельным полотенцем на столе, и отправиться в постель. Хлюпнувший в полутьме носом Димка вывел его из состояния прострации и приятных воспоминаний. Сожаление о чем-то забытом и утраченном годы назад, кольнуло внутри и расплылось кляксой стыда, за все упущенные часы общения с сыном, когда он пропадал сутками на службе, оставляя своего непоседу на Стаса.       — Что так поздно? — произнес в темноте, не включая в холле свет. Димка с испугу слабо вскрикнул и выронил из рук ключи от машины, и присел, шаря рукой по полу. В холле включился свет:       — К курсовой готовился, в библиотеке был, — Димка старался говорить отстраненно, пряча припухшие от слез глаза и сдерживая дрожь в голосе, но предательский румянец окрасил кончики ушей и пополз по щекам.       «Сын так и не научился врать», — хмыкнул Лебедев-старший, когда в кармане сына пиликнул входящим СМС якобы отобранный около недели назад гаджет.       — Есть будешь? — Саша, словно все ещё находясь под нехилой дозой кайфа, не стал указывать сыну на очевидный прокол, но взял себе на заметку наличие у Димки обходных путей и запасных ходов, развернулся и, не дожидаясь ответа, прошлепал босой на кухню. Замерший в страхе Димка с облегчением выдохнул и, сипло буркнув вслед «буду», поплелся за ним. Нога с лежащим в кармане телефоном горела, а руки чесались от желания вытащить гаджет и прочесть послание Леши. Димка чувствовал. Спинным мозгом мог пожертвовать на спор, что сообщение от него. Но отец, молча крутящийся у плиты, останавливал его.       Димка сел на свое постоянное место у холодильника, ухватившись обеими руками за сидение, чтобы не дать волю рукам, и пристально следил за действиями отца, непривычный к его полуобнаженному виду на кухне. Отметив про себя, что папа такого бы не позволил. Он искал одну из десятка правдоподобных причин залезть в карман, но все, как под копирку, казались надуманными и притянутыми за уши, ведь телефонная симка была всё еще у отца. Нога в нервном напряжении дрожала и отбивала ритм по покрытому ламинатом полу, отчего звуки казались намного громче в тишине, а спина покрылась испариной, когда вдруг отец, словно почувствовав его напряжение, произнес:       — Расслабься уже, никто не собирается делать из тебя подушечку для игл. И вообще, иди вымой руки, — словно отпуская вожжи и давая время расслабиться и прийти в себя       Димка хрипло и с надрывом выдохнул, метнувшись в ванную. Щелкнул затвором двери и сполз спиной по ней на пол. Дрожащими руками, словно после ночной попойки, включил телефон и прочел послание Леши. Чувство вины за свой дурацкий эксперимент затопило изнутри, скользкое и липкое настолько, что Диме захотелось помыть не только руки, но и залезть в ванну самому и как следует отмыться, прежде чем касаться телефона. Боялся довериться собственным чувствам и тем самым, как ему казалось, оскорбил чувства Алексея.       Он полным слез невидящим взглядом бегал по строчкам, и соленая влага горячими дорожками побежала по щекам. Быстро порхая тонкими пальцами по сенсорной клавиатуре, набрал ответ и отправил, горестно всхлипнув. Подняться удалось с трудом, ноги будто после пробежки дрожали, и Дима, плеснув пару раз водой в лицо, уткнулся в большое махровое полотенце.       — Ну где ты там? — отец постучал костяшками по двери, и шлепки его ног послышались в холле.       Дима открыл дверь и, уже выходя, услышал напутственное:       — Уберешь за собой и спать… Плохо выглядишь, — и скрылся в гостиной.       Димка уставился за окно, на утопающий в лиловых, накрывших пригород сумерках сад, на кусты черноплодки и лимонника, отбрасывающие чернильные тени, и не мог проглотить ни куска. Аппетит пропал напрочь. Он возил вилкой по тарелке, размазывая приготовленный отцом омлет, и злился на это дурацкое свидание, внесшее разлад в его внутренний мир, на свою глупость и недальновидность, за обиду, нанесенную Женьке, уверенный, что парень не простит. И ощущал себя едва ли не предателем по отношению к Леше.       Просиживать и дальше за столом желания не было. Димка рывком поднялся, отчего стул под ним забалансировал и, выбросив нетронутый ужин в помойное ведро — отдадут псам — взбежал по лестнице в свою комнату. Он, не раздеваясь, упал на кровать, потянув на дрожащие в нервном ознобе плечи покрывало, забылся беспокойным сном. То просыпаясь от снившейся хмари, то вновь засыпая, в беспокойстве мечась по подушке.

***

      Выйдя из офиса полицейского управления, Леша поехал в собственную фирму. Вопросы, что задавал ему булле, оставили какой-то неприятный горьковатый привкус внутри, и Леша то и дело морщился, ощущая так и не отпустившее напряжение. Плечи ныли, а в горле до сих пор стоял запах разложения и формалина.       В фирме он зарылся в отчеты, просматривая бумаги за последние полгода, безуспешно проверяя и перепроверяя баланс, пытаясь свести дебет с кредитом. И злясь на свою безалаберность. Чем больше он пытался вникнуть, тем больше убеждался в необходимости аудита. Весь день он нервно сжимал в руке телефон, боясь пропустить смску или звонок от Димы, и едва не расстался с сердцем, когда телефон, наконец, брякнул пришедшим сообщением. И Леша завис над одним единственным словом, как каленым железом выжегшим отметину в сердце: «ЛЮБЛЮ».       Это единственное, короткое, но такое емкое слово, было дороже ему тысячи фраз — уже сказанных и еще не написанных. Он как мантру твердил его вновь и вновь, уподобившись сумасшедшему, отчего заработал не один подозрительный взгляд.       Нервно подергивая плечом, позвонил Юргену, некогда работавшему с ним в сетевом маркете, а после, уйдя на повышение, переехавшему в Бонн и там открывшему свою «Аудиторскую Фирму». Услуги старого друга были недешевы, но Леша ему единственному во всей Германии, наверное, мог бы доверить финансовую проверку своей состоятельности.       Весь вечер и ночь он ждал звонка от Димы и не выпускал из рук телефон, отчего трубка протестующе нагрелась, словно выражая своё недовольство. Но так и не дождавшись уснул, выронив его из ослабевшей во сне руки. А с утра его маленькую фирму наводнили люди Юргена, шныряя из кабинета в кабинет и косо, словно с укором, глядя в глаза.       Да, особыми знаниями в области экономики и ведения дела он похвастаться не мог, поэтому и доверился сумевшему хорошо и сразу зарекомендовать себя Гансу. Тот действительно был неплохим экономистом. И, судя по обстоятельствам положения дел на пивоварне, настолько хорошим, что Леша не замечал, что его постоянно обкрадывают.

***

      Утром Дима боялся смотреть в глаза отцу. Не выспавшийся толком, с припухшими от недосыпа веками и залегшими под глазами синими тенями, он спустился к завтраку и наткнулся на вопросительный ничего не понимающий взгляд Стаса и хищную, почти довольную улыбку отца.       — Ну, присаживайся, сынок… — придвигая тарелку с «Яичницей по-турински» и овсяной кашей. Это было сказано таким тоном и с каким-то намеком, что Стас, не понимая, что происходит между его двумя самыми дорогими людьми, повернулся к мужу.       Димка плюхнулся на стул и обнял ладонями кружку с горячим кофе. Заледеневшие от нервного напряжения буквально искрившего между ними, подушечки пальцев Димы покалывало. Завтракать не хотелось. Со вчерашнего дня будто пустота поселилась внутри. Он вновь ковырялся в тарелке, смешивая яйца и овсянку в нечто неудобоваримое, отчего к горлу подкатывала тошнота.       — Как дела в Университете? — прервал молчание Стас, и Дима, с благодарностью глядя на папу, ухватился за эту тему.       — Три дня назад снова подложили бомбу, — ляпнул, не подумав, и увидел напрягшийся взгляд отца. — Это была учебная тревога, — добавил оправдываясь, но отец по-прежнему был напряжен.       — Может тогда останешься дома? — забеспокоился Стас, покосившись на мужа.       — Не говори глупостей, с ним все будет в порядке, — Лебедев встал из-за стола и вышел в холл. Из столовой был отчетливо слышен его напряженный глухой бас, но слов разобрать было невозможно. Вернувшись через пару минут, он вновь принялся за завтрак, бросив, как бы невзначай:       — Машину оставь дома. Сабуров тебя довезет, — и добавил нарочито заботливо. — Плохо выглядишь.       А Диме, замершему над тарелкой, показалось, что продолжается «вчера». Витавшие в столовой ароматы еды и кофе будто растворились в пространстве, не оставив даже флюидов. Одолевало состояние невесомости и наркотического транса. Подняв взгляд, он словно выпал из межпространственного кармана, вспомнив, о чем хотел спросить.       — А вернусь я как?       — Позвонишь Сабурову, заберет, — Дима едва не заржал в голос. Он всю неделю прятался от отца, скрывая телефон, а он, похоже, знал, что у него есть второй гаджет.

***

      В универ ехали молча. Ни Сабуров, ни Димка не произнесли ни слова, каждый думая о своем. Покрытые подтаявшим снегом дороги превратились в непроходимые болота, посыпанные песком и реагентом, они утопали в снежной каше. Редкие пешеходы, уподобляясь антилопам и маралам, скакали через огромные лужи, временами оскальзываясь и балансируя на неустойчивой скользкой поверхности.       — Как закончатся занятия, позвони! — крикнул Александр Николаевич в спину уходящего Димки и, подняв стекло , тронулся с места.       Железнов в универе не появился ни в этот ни в два последующие дня, словно забив на учебу напрочь. Все это время Дима не находил себе места, высматривая сокурсника в коридорах между лекциями, сначала волнуясь, затем все больше психуя, а после послал его ко всем чертям.       Проблем у него хватало и без истерик великовозрастных дурней. К имеющимся двум хвостам по «Истории права» и «Экономике», прибавилось еще два по «Психологии» и «Литературе 18 — 19 веков». Лебедев раскрыл тетрадь и записал тему лекции, — Любимцы Екатерины братья Орловы и их влияние на престол — которую историк, Михалсергеич, вывел на доске, особенно любовно выделив завитушки над и под ней.       В тишине огромного амфитеатра аудитории, занудный, гундосый голос лектора нагонял сонливость.       «Братья — Григорий и Алексей — родились в семье новгородского губернатора Григория Ивановича Орлова. Их путь был определён: прошедшие обучение в Шляхетском кадетском корпусе храбрецы принимали участие в военных действиях, горели ими и ежесекундно готовы были ринуться в бой, не думая о последствиях».       Лебедев зевнул в кулак и вновь принялся записывать. Эти лекции по «Истории русской литературы» Димка особо не жаловал. Старый, седовласый препод умудрялся даже интересный материал превратить в скучную занудную трепотню.       «В одна тысяча семьсот шестидесятом году старший из братьев, Григорий, поступил на службу адъютантом к графу Петру Шувалову. Статный красавец быстро покорил Санкт-Петербург и его женскую половину, в том числе и возлюбленную графа, княгиню Куракину. Быстро разлетевшаяся весть об интрижке молодого военного и княгини привлекла внимание супруги наследника престола, Екатерины Алексеевны. Между молодой и нелюбимой женой наследника и юным Григорием завязались отношения, результатом которых в одна тысяча семьсот шестьдесят втором году стал сын Алексей. Петр III знал об этом и хотел избавиться от неверной супруги. Тем более, что на ее месте он давно видел свою фаворитку Елизавету Воронцову».       Михалсергеич поправил траченный молью гофрированный воротник, так неуместно смотрящийся с его в мелкую клетку серым костюмом и продолжил повествование с каким-то надрывом в его писклявом голосе:       «Алексей Орлов вбежал в спальню будущей императрицы с вестью об аресте их сподвижника Петра Богдановича Пассека. Это был сигнал: медлить нельзя. Быстро собравшись, Екатерина отправилась в Измайловский полк, затем в Семёновский.       Едва молодая жена наследника скрылась за дубовой дверью казармы, Алексей ухватил брата за рукав гренадерского кафтана.       — Гришка, подожди! — Орлов старший повернулся к брату, блеснув из-под дуг бровей горящим от предчувствия близких баталий взглядом. Лихорадочный румянец окрасил щеки, скрывающиеся за пышными буклями англицкого парика и Григорий стал еще больше походить на переодетую девицу. Тонкий, стройный, с покатыми плечами и тонкой, словно утянутой в корсет, талией, он сводил Алексея с ума.       Словно желая проверить, младший Орлов провел по спине горячей ладонью, посылая толпы мурашек по возбужденному телу брата. Под тонким слоем сукна и батиста угадывались шнуры стягивающие пластины китового уса в дамском корсете.       Алексей рвано выдохнул, скользнув взглядом по любимому лицу и остановившись на дернувшемся кадыке. Орлов-младший смачно облизал тубы. Его широкие плечи и могучая грудь заходили ходуном от предвкушения близкого удовольствия.       — Нет! Не сейчас, не здесь, Алешка! Да и времени нет! Господи помилуй, да что ты в самом деле?! — шептал громко, едва ли не в голос Григорий.       — А когда оно будет, время-то?! Ты сам уразумей! Не приведи Господь, последний день живем! Ведь на самого Государя руку подняли, — Алексей прошелся по стройному телу брата осоловелым сальным взглядом, затягивая его в конюшню и плотно прикрывая за собой двери.       Прижав Григория к стойлу, накрыв губы жестким поцелуем, он, словно любимого жеребца, охаживал его широкой ладонью, оглаживая бока, живот и грудь.       — Алеша, но не в конюшне же, хоть постель какую! — стонал Григорий в губы Алексею.       — А мы по-быстрому Гришенька, не обессудь! Что есть, родимый! — шептал в губы, расстегивая пуговки сюртука и батистовой рубахи.       Руки Лешки проникли под тонкую невесомую ткань, оглаживая выступающие над дамским корсетом, как пуговки, напряженные соски брата. Тот стонал и выгибался, под большими горячими руками. Алексей поднял Гришку на жердь стойла и приник губами к узкой почти мальчишеской груди, а руки горячие шаловливые, шарили в расстегнутых приспущенных кюлотах.       — Ну что же ты, Лешенька, не томи, родимый! — шептал Григорий, задыхаясь от бегущего волнами по венам желания — Прошу, возьми, коснись!       Алексей подхватил его на руки и, сдернув с лошади попону, опустил его поверх нее. Гришка, словно сорвавшийся с цепи пес, жадно дергал полы братнего сюртука и пуговицы на гульфике. Его глаза лихорадочно блестели, и он, раз за разом, облизывал пересохшие губы, и едва не скулил в голос от желания, наконец, коснуться Алешкиной плоти. И глубоко и рвано задышал, когда в расстегнутых полах показалась широкая покрытая светлыми волосками грудь брата.       — Хочу, не томи! — шептал куда-то в шею, щекоча пересохшими губами, вспотевшую плоть, как путник слизывал с шеи мелкие соленые капли.       Алексей припал к губам, оголяя крепкий мужской зад, так любимый самой Екатериной, супругой наследника престола. Он огладил ладонью тугие ягодицы и прошелся сухими, чуть шершавыми пальцами вдоль сжавшейся дырочки, и Гришка застонал, закрыв глаза и облизывая призывно губы. Поднявшись на колени, он притянул брата к своему восставшему члену, мягко подталкивая его в приоткрытый розовый рот.       Григорий смачно и со чмоком несколько раз наделся на член, едва ли не до самого основания, обильно смачивая его слюной. Алешка рыкнул, а после рывком задрав ноги брата вошел в тугую попку. Гришка взвизгнул, и слезы появились в уголках глаз. Но заполошно мотал головой из стороны в сторону.       — Не останавливайся, прошу, возьми же меня всего, хочу! — Алешка двинулся глубже, натягивая его на свой ствол, толстый и жесткий, длинный.       — О да, как жеребец, мой, только мой! — Шептал Гришка в сухие губы.       Алешка вошел, наконец, до самых яиц, похоронив свой член в тугой заднице Гришки и замер, прикрыв от удовольствия глаза. И тихо, по-лошадиному, всхрапывая, когда маленькие коготки брата царапали грудь.       — Да ты что, жеребец, уснул что ли? Проснись! — прошипел вдруг Гришка знакомым Ленкиным голосом.»       Димка открыл глаза и схватился за голову, под громкий хохот аудитории. Рядом, с гневным, красным от раздражения лицом, сидела Ленка.       — Ты совсем рехнулся, Лебедев, спать на лекциях. Тебе что, ночи мало? — зло прошипела подруга.       — Ну что же, дорогой наш граф Орлов-Лебедев, на следующую лекцию Вы подготовите доклад по нашей сегодняшней теме и замените меня на кафедре. А мы посмотрим, как вы проведете лекцию, — пропел Михалсергеич противным голоском. — А пока, дорогой наш граф, у вас очередной неуд.