***
Кемерово. Начало декабря После серьезного разговора с отцом, для Димы наступил период тихого игнора с его стороны. Они по прежнему собирались вместе за столом на семейные завтраки и ужины, где отец ограничивался короткими «да» и «нет» в присутствии супруга либо коротким кивком, когда его не было с ними, но это и все, что он получал от отца за свою выходку. По молчаливому согласию с обеих сторон, его лишили машины, телефона, карманных денег и резко ограничили свободу передвижения. И это до глубины души обижало Диму. Стас в этой ситуации находился меж двух огней, сохраняя дипломатический нейтралитет, оставаясь единственным родным человеком, не отвернувшимся от него. На занятия в универ его по-прежнему возил Сабуров и словно в отместку, ходил по коридорам универа за ним, будто тень или персональная охрана. — Салют всем! Привет, принцесса! — выплывая из-за спины, пророкотал в ухо Железнов. — Отвали, придурок, ему и так не сладко, как под конвоем живет! — прошипела Ленка, яростно сверкая глазами в сторону однокурсника. Димка ухватил его за рукав и открыл было рот, чтобы наконец поговорить, поставить точку в истории с их дурацким экспериментом. Но Женька грубо стряхнул ладонь Димы: — Сомневаюсь, ведь у него ледяное сердце, — в глазах была холодная насмешка, граничащая с брезгливостью. — Да, только так ты и должен был подумать, — разочарованно произнес Лебедев-младший, закинув рюкзак на плечо, быстрым шагом отправился вниз по лестнице в сопровождении Сабурова. Дима старался не обращать внимания на своего молчаливого спутника. Тот не пытался завести с ним разговор, погруженный либо в свои мысли, либо безучастно глядя на детские обиды, ограничиваясь лишь присутствием, но работу свою исполнял исправно. — Я сейчас, погоди здесь, — бросил через плечо, зная, что Сабуров его слышал, и скрылся за дверью туалетной комнаты. Глаза, полные обиды и разочарования, жгло, как огнем. Он склонился над раковиной, плеснул в лицо водой, попытался охладить пылающие щеки. Сейчас, как никогда раньше, он хотел оказаться в объятиях Леши, прижаться к его широкой груди, зная, что он не даст в обиду, защитит. Но он даже позвонить не имел возможности. Димка всхлипнул. И резко поднял кверху покрасневшие глаза, готовые разразиться слезами. От слов Железнова сковало спину, напряженные лопатки ныли. Он еще раз плеснул водой в лицо и резко выдохнул, беря себя в руки, не позволяя себе раскиснуть перед студентами. Впереди ждала та самая проклятущая лекция у Михалсергеича. В остальном, день прошел вполне спокойно. Как ни странно, проведенная им лекция историку понравилась, он поставил ему автоматом зачет, выслушал возмущенные крики студентов, по поводу такой несправедливости и выпроводил всех за дверь, оставив Лебедева в аудитории. — Что с тобой происходит, Дмитрий? Лебедев поморщился. У него сформировалось стойкое отвращение к своему полному имени, он предпочитал короткое Дима. Что ответить преподу он не знал, да и не собирался его посвящать ни в свои проблемы, ни в свою жизнь. Он молча, насупившись, уткнулся взглядом в пуговицу на груди ненавистного клетчатого костюма Михалсергеича, прикусив щеку изнутри, чтобы не ляпнуть ничего лишнего. Тот смотрел на него, словно Димка какое-то редкое, неизвестное науке животное, которое необходимо срочно оскальпировать и изучить. — Ладно, Лебедев, иди уже! На следующую лекцию опоздаешь, — со вздохом махнул рукой историк, открывая дверь. Сабуров, ожидавший его в коридоре у самой двери, сначала завис, когда парень, будто ошпаренный выскочил из открывшейся двери и понесся по коридору. Покачав головой, поспешил следом. А дома Димку ждал новый сюрприз. Подаривший надежду на скорую встречу с Лешей, а после ввергнувший в уныние. Вернувшись, он застал Стаса, пакующего вещи в супружеской спальне. Поначалу испугался, что из-за него родители расстаются, поскольку холодность в отношениях, в последнее время наблюдавшаяся между всеми членами семейства, посеяла сомнения в его неискушенной душе. Димка тихо порадовался, возведя взгляд к небу, что это не так. — Отец приобрел путевки в Швейцарию, на лыжный курорт, — объявил вдруг Стас. — На три недели, — добавил с улыбкой. — Как раз на новогодние праздники захватим. В груди Димки вспыхнула слабым, едва тлеющим огоньком надежда, что он каким-то образом во время путешествия сможет отлучиться в Дрезден, к Лёше. Правда он сам пока не знал, как обставить и объяснить предкам, зачем ему туда надо, но все-таки возвопил песчаные замки своих желаний. — А где мы будем жить? — воодушевился он. — Мы? — удивленно пророкотал появившийся в дверях отец. Он подошел, обнял и поцеловал Стаса, а затем взглянул в сияющие надеждой глаза сына. — А ты никуда не поедешь! Будешь заниматься, исправлять хвосты, да-да, не удивляйся, мне хорошо известно о твоей успеваемости. Будешь готовиться к сессии. Димка, глядя на насмешливые глаза отца, почувствовал себя в очередной раз преданным и никому тут в этой семье не нужным. — Прости, — с трудом вымолвил Стас, с сожалением глядя на расстроенного сына. Дима сглотнул ком, вставший поперек горла, мешая дышать. Больше, чем игнора, установившегося в отношении него, Димка терпеть не мог жалости к себе. Коротко бросив тихое «извините», он покинул родительскую спальню и, уже прикрыв за собой дверь, услышал недовольный голос Стаса: — Ну зачем ты так с ним, Саша? — Ничего, подуется и перестанет, коротко бросил отец, — и на этом закроем тему.***
Дрезден. Начало декабря. «Сегодня у нас выпал первый снег — это нередкое явление для Германии и тем более ценное, что в нашей области он выпадает в небольших объемах. Я смотрел в окно на бегущих по улице пешеходов с хмурыми, безрадостными лицами и думал о наших сибирских зимах. О снежных сугробах чуть ли не в человеческий рост. Попытался представить тебя с огромной снегоуборочной лопатой в руках. Не получилось… Вот если только катающим шары для лепки снеговика. В теплом лыжном комбинезоне и куртке, в шапке с помпоном. С горящими от мороза щеками и беспредельной радостью в глазах. Счастливого, смеющегося, с восторгом ребенка подбрасывающего снег. Ты сделал ангела. Мне приснилось — ты сделал ангела! Теперь я вспомнил. Мне в очередной раз снился ты… Безумно скучаю. Твой Леша…» — отправил очередное и скорее всего безответное СМС. Первую неделю декабря, получив отчет от аудиторов, Алексей был в состоянии прострации и заторможенности. Просыпался по утрам, ел, всё еще на автомате ходил на теперь уже не принадлежащую ему пивоварню, хотя бы просто потому, что просто некуда было пойти, а слоняться без дела он не привык. Занимал себя работой до самого вечера, потому что домой идти не хотелось. По сто раз на дню теребил телефон, в ожидании звонка или СМС от Димы, но так и не дождавшись набирал сам, слушая в трубку длинные гудки. Но Дима не ответил ни на один из сотни звонков, ни на одно из сотен сообщений. Алексей помнил их все, наизусть. «Каждую строчку, каждую букву в каждом гребаном слове» — он снова приложился к начатой бутылке баварского пива, что стояла перед ним на столе уже вторые сутки, брезгливо передернул плечами — теплое, без газа оно напоминало по вкусу, наверное, ослиную мочу. Это все выводило его из себя. Он злился, слонялся весь вечер по дому из угла в угол и ждал разрешения покинуть Дрезден. Долгожданный звонок из полицейского управления прозвучал в один из вечеров, когда он уже не надеялся услышать хоть один живой голос в этом каменном склепе, называемом домом. Увидев на экране телефона незнакомый номер, сначала не решался снять трубку, но затем ответил и услышал раздраженный голос герра Кунце. — Герр КорОтков? Приходите завтра, мне хотелось бы прояснить кое-какие вопросы, относительно нашего расследования. Алексей, сглотнув, кивнул, а после, сообразив, что собеседник не видит его, поспешно вставил: — Конечно! В какое время Вам удобно меня принять? — Подходите к девяти, чем раньше, тем лучше, — и не дожидаясь ответа отключился. Такая явная грубость царапнула изнутри, будто когтями. Он принял душ, заварил себе чашку чая, щедро по-английски добавив молока. Залпом выпил и отправился спать, надеясь, что новый день принесет положительные результаты и выяснится, что вся эта афера Ганса лишь сон. На утро оказалось, что все происходящее вовсе не сон. И вызов в полицию тоже вполне реален, поскольку в почтовом ящике, притулившемся у начала подъездной дорожки, возле куста гортензии, среди пачки газет, рекламных проспектов, лежала повестка за подписью герра Рихагда Кунце, присланная двое суток назад. Алексей тут же достал телефон, проверил входящие. Звонок из полиции действительно был вчера, а не как ему казалось много раньше. Он схватился за голову: — «Значит звонок был повторным» — этот булле и без того особыми почестями его не одаривал, а теперь и подавно волком глядеть будет. Потратив на сборы около получаса, он выскочил из дома и побежал в сторону метро. Утро в полицейском управлении напоминало торги на фондовой бирже. Все куда-то шли, бежали, нетерпеливо отталкивая друг друга. Толкались у кофейного автомата, как оголтелые, что-то кричали друг другу через весь участок. Бурно обсуждался сенсационный проигрыш в Чемпионате Мира, уже на первом групповом этапе. Причем в обсуждении проигрыша участвовали не только сильная половина, но и женщины. Крик стоял такой, что Алексей слегка подзавис, забыв о причине своего появления в управлении и очнулся, когда получил ощутимый удар по руке. Схватившись за саднящее место, зашипел повернувшись к своему обидчику. Парень, стоящий рядом, молча указал в конец коридора, где у открытой двери стоял Кунце, гневно глядя на него. Коротков спохватился, быстро пересекая коридор, поспешил навстречу. — Вы хотели меня видеть, простите? — Алексей протянул Кунце повестку, а после смиренно сел на стул в углу у шкафа, который ему предложили в первое посещение. — Да! — довольно грубо отреагировал Кунце и грузно приземлил на стул свое немаленькое тело. Леша огляделся вокруг. За прошедшие недели здесь мало что изменилось, как в облике самого Кунце, так и в окружающей обстановке. Тот же кулер в углу, ионизатор воздуха, тот же подпертый рогатиной заваливающийся на бок, как Пизанская башня, кактус, стоящий на подоконнике, среди папок и скоросшивателей. Те же тяжелые ботинки, сброшенные с ног под столом. Разве что прибавилось папок на столе, да вонь от грязных носков этого быка стала резче. Алексей судорожно вздохнул, задержал дыхание, стараясь дышать реже. Кунце, наконец, положил ручку и поднял на Алексея тяжелый взгляд: — Герр КорОтков, мы провели расследование. У следствия появились вопросы. Я пригласил вас для прояснения кое-каких сведений. — Слушаю Вас… — Во сколько вы оцениваете свой бизнес? — Кунце прищурился выпустив в потолок кольцо сигаретного дыма. — Около восьми миллионов евро. Вот тут, — он протянул папку с результатом аудиторской проверки и еще кое-какой отчетностью следователю, — вы найдете всю необходимую информацию за двенадцать лет. — Очень кстати. Спасибо! — Кунце бегло пролистал документы. — Он был успешным? Приносил стабильный доход? — Да, почему вы спрашиваете? — Сейчас объясню, но прежде ответьте на вопрос. Вам знаком человек по фамилии Реут? — Кунце протянул Фотографию мужчины заснятого выходящим из, судя по всему, гостиницы и Алексей словно провалился в прошлое. Его лицо побледнело, а взгляд будто обратился внутрь. Он, словно это было вчера, вспомнил Энск, особняк Миши, в котором они со Стасом прожили каких-то пару месяцев. Вспомнил день, когда вернулся пораньше с работы и поднялся в спальню, как ему казалось, своего парня, и застал Михаила, навалившегося на яростно отбивающегося от него Стаса. — Я не понимаю, простите, при чем тут Реут? — Так вы знаете его? — Да… — Алексей вкратце посвятил следователя в курс дела. — И вы не придали дело огласке, не начали судебного рабирательства? — Нет! Мы просто покинули особняк. Мой друг был категорически против огласки и хотел скорее забыть все, что тогда произошло… Все-таки я не понимаю, — нахмурился Алексей. Булле откашлялся. Он, как и все немцы, не любил русских, но в данном случае ему было даже жаль сидящего перед ним бывшего бизнесмена. Он достал документ из папки: — Вот это, договор о купле-продаже, заверенный нотариально. Согласно ему, — он протянул документ Короткову, — Ганс Шварц продал ваш бизнес за два миллиона евро, — Кунце снова пустил в потолок клуб дыма. — Вот теперь объясните мне, видно я чего-то не понимаю. Какой резон красть у партнера бизнес, успешный, приносящий стабильный доход, чтобы после, уже через пару дней продать его за четверть цены? — Я не знаю… Я, правда не знаю. — Все это смахивает на месть Вам. А Шварц — подсадная утка. Этот «привет» из прошлого, ударивший по нему столь неожиданно, выбил Короткова из колеи. Он без единой мысли в голове смотрел на изменившееся, хотя и не сказать чтобы постаревшее, лицо человека, с которым некогда его свела судьба. И не мог поверить, что это месть за разбитую губу, неудавшееся изнасилование. — Вы с ним пересекались еще когда-нибудь: по делам бизнеса или вне его? — Нет, нигде и никогда… Сразу после того случая, мы разъехались. Стас — во Францию на восемь месяцев, я сюда — в Германию. Мы со Стасом встретились за это время один раз, около месяца назад. — Ну что ж, у меня пока нет вопросов. Можете идти. Вы как потерпевшая сторона вне подозрений. Если у меня возникнут еще вопросы, я Вам позвоню, — булле протянул пропуск зависшему Лёше. — Вы свободны, можете идти.