Бой с Тенью

      В небольшой комнатке горел тусклый бело-жёлтый огонёк, блики которого отражались в каплях, стекающих с толстого стекла, изрисованного грязными разводами. За стареньким, но ещё крепеньким рабочим столом сидел парень, забрав волосы в короткий хвостик на затылке, чтобы непослушная чёлка не лезла в глаза и не мешала работать. Его тонкие пальцы были испачканы в масле, неудобные очки в бежевой оправе с дополнительным моноклем сползали на нос, призывая их носителя извечно поправлять сей нужный аксессуар. Правда, нарастающее желание выбросить такой незамысловатый предмет в окно и купить более удобный и новый нещадно давило на и без того ноющие виски, а зудящие от продолжительного выглядывания любых мельчайших неполадок в древних механических часиках глаза буквально слипались и слезились. Недосып явно плохо влиял на хрупкое здоровье юноши, но как откажешь бабушке в такой мелочи. Да, он потратил шесть или девять часов на возню с сим раритетом, что достался ей от дедушки, да, он не поел вовремя, за что обязательно получит по шее, но что не сделаешь ради той, кто является начальницей дома и той, у кого вы, собственно, снимаете квартирку. Верно?       Последняя шестерёнка жалобно скрипнула, и часики наконец-то заработали! Радостный малый чуть не подпрыгнул от неожиданности, задев ногой угол стола, и, чертыхнувшись, схватился руками за ушибленное колено, колкая боль от которого стала медленно расползаться по бедру, подобно пробирающейся по сосудам игле. Без сомнений, синяк будет хороший.       Глубоко вздохнув, он посмотрел на время: 6:57. За окном уже должен был сиять рассвет, но сегодня с самого утра шёл сильный ливень, завывал холодный и пробирающий до костей ветер, а тёмные кучевые облака нависли над городом, подавляя своей видимой тяжестью любые попытки выйти на улицу в ненастную погоду.  — Обычно он не задерживается… — тихо произнёс юноша, оглядывая сонными глазами разгулье стихии.       Откинувшись на спинку скрипучего крутящегося кресла в клетчатой обделке, напоминающей собой шахматную доску, он зевнул, распуская волосы и снимая очки, всматриваясь в потолок.  — Да, Дони, ты совсем ослеп… — вынес вердикт парень, видя перед собой не простенькую люстру с давно прогоревшей лампочкой, которую следовало поменять дней эдак десять назад, а размытые пятна: серо-черноватая клякса на бело-бежевом полотне, хоть потолок был на высоте чуть больше двух с половиной метров.       Потирая злосчастные глаза, юноша поднялся со стула, скрипнувшего ему на прощанье, и поплёлся на кухню — желудок вдруг отчаянно запротестовал из-за восьмичасового голодания. Но Дон не был бы Доном, если бы прежде, чем есть что-то основное, он не заварил себе чашечку крепкого кофе. Тёмного, терпкого, отдающего противной дешёвой горечью, напоминающий чем-то этот грязный город кофе. Как-никак, а падать в объятия Морфея было ещё рановато.       Пикнул чайник, звякнула об чашку ложечка, слегка зашипела пенка, тут же оседая на тёмно-коричневую гладь, а Донателло, делая глоток, привычно морщился от обжигающего кипятка, лавиной сходящего по пищеводу в пустой желудок, опаляя его нежные стенки. Кто-то скажет, что он просто убивает себя изнутри, обжигая органы, но ему не привыкать к этому огню.       Вновь отпив небольшим глотком, юноша присел за обеденный стол, обхватывая серо-фиолетовую кружку ладонями, позволяя жару напитка плавно перетечь в уставшие руки, в очередной раз обнаруживая, что он их опять забыл помыть. Теперь вся посуда испачкалась в масле, но, обещая себе оттереть её с моющим средством аж три раза, Дон смотрит на разбегающиеся по поверхности кофе малюсенькие волны, рябью отдающиеся от краёв, и поднимает голову, вглядываясь в стекающие по окну тяжёлые капли. В такую погоду хочется закутаться в одеялко до самых ушей, чтобы не ощущать этого подбирающегося ко всем частям беззащитного тела холода, обнять игрушечного медвежонка, почувствовать рядом что-то тёплое, родное, понимая, что ты не одинок, полистать любимую книжку, дабы отвлечься от созерцания грозного ливня, пытающегося разбить собой окно и ворваться в комнату, послушать музыку в наушниках, лишь бы не слышать эту пугающую барабанную дробь, эхом отдающуюся по тихой квартире. Да, сейчас Дони хотел бы быть с кем-нибудь живым, а не с близким по мышлению компьютером, тоскливо гудящим за стенкой и манящим ярким монитором в страну кодов и программ…       Вдруг раздался дверной звонок, разрушая эту сонную идиллию с проливным дождём. Парень едва вздрогнул, но тут же одёрнул себя, мотая головой, и пошёл открывать замок, чтобы впустить запоздавшего жильца в серый дом. Он даже не спрашивает, кто стоит за этой шаткой дверью, ведь ответ очевиден…  — Сегодня ты задержался… — проговаривает Донателло, впуская промокшего до нитки парня на порог.  — Шавок понабежало, вот и пришлось разгребать, — отмахнулся Рафаэль, вваливаясь в коридор и потирая по-привычке ноющую шею. — Ты опять не спал? — недовольно покосился на брата, замечая гадкие буро-синие мешки под глазами, бледные щёки и покрасневшие прожилки сосудов у золотисто-карих радужек.       Даже самый маленький недосып на младшем отражался так, будто он целую неделю бодрствовал, поглощая в день по двадцать кружек крепкого кофе и всевозможных энергетиков, а на восьмые сутки превращался в настоящего зомби, желающего упасть на кровать и больше с неё не вставать.  — За определённые «поблажки» я позволил себе не поспать пару часиков и решить проблему тётушки Оливии в виде стареньких механических часов, доставшихся ей от… — начал было объяснять юноша, но его тут же перебили.  — Можешь больше ничего не говорить, — хрипло зевнул старший, скидывая с опушенных плеч чёрную накидку, открывая вид на свою изорванную тёмно-багровую майку и коричневые подвёрнутые штаны, пропитанные алой кровью, как его собственной, так и кровью бывших противников. — Ты хоть поел?  — Только что кофе допил… Приготовить омлет? — предложил, пытаясь вглядеться в раны, но без очков это было очень трудно сделать.       В этот раз брату досталось больше обычного, когда он отделывался лёгкими порезами карманным ножичком или незначительными синяками, поэтому Дони не хотел сейчас нагружать его ещё и готовкой.  — Если хочешь… — выдохнул Раф, разминая плечи и скрываясь за дверью ванной. — Только руки помой, горе-мастер… — бросил тот напоследок, заставив младшего ойкнуть.       Как следует отерев грязные руки и серо-фиолетовую кружку с моющим средством аж три раза, чтобы запаха не осталось, Донателло заглянул в холодильник, к которому он не прикасался уже недели две, если не больше, взял пять яиц с беленькими крапинками, голубенький пакет молока, предварительно проверив его срок годности и, убедившись, что оно уже прокисло, вздохнул и выкинул его в мусорное ведро.  — Ладно, будет яичница! — сказал сам себе парень, доставая из ветхой тумбочки сковороду и капая на поцарапанную поверхность подсолнечного масла, такого пахучего, что казалось, будто тебя поместили в цех по выдавливанию сей скользкой жидкости из маленьких семечек, и от этого очень хотелось чем-нибудь заткнуть несчастные ноздри. Через несколько минут незамысловатое творение умелых рук покоилось на двух тарелочках: одно яйцо с половинкой — на тарелке «горе-мастера», а остальные три с половиной — на тарелке старшего брата.       Пока Раф принимал душ, юноша решил выключить компьютер, дать отдохнуть необходимой для своего заработка технике, любовно проводя пальцами по монитору и клавиатуре, вслушиваясь в затихающее гудение старого, проверенного временем друга. Да, именно друга. Может и странно так называть неодушевлённый предмет, что стоит на рабочем столе, включается при нажатии круглой кнопочки на системном блоке, работает, пока не прогорит материнская плата, но Дони считал это вполне нормальным. Компьютер облегчал работу, позволял хоть чем-то заниматься на дому и зарабатывать какие-то деньги, принимал и переписывал любую информацию, вне зависимости от её размера или содержания, помогал успокоится или развеяться, когда становилось грустно или гадко на душе. Да и как мог он думать по-другому, когда сам лично собрал свой «Тоир» из запчастей и ненужных деталей, добытых буквально на свалке…       Падали тяжёлые капли на поникшую голову, горячими ручьями сбегая по зудящей от грязи и ран коже, окрашиваясь в тёмно-багровый цвет, подобно изорванной майке Рафа, которая уже благополучно валялась в корзинке вместе со штанами. Парень упёрся лбом в стенку душа, пытаясь расслабиться и позволить воде вымыть противную усталость, скопившуюся в ломящем как при лихорадке теле, особенно отдающуюся в правом боку и ногах, пульсирующую в висках натянутой тетивой, готовой вот-вот выпустить острую стрелу ненавистной боли прямо в взъерошенную голову, и без того трещащую по швам. Сегодняшние бои были действительно тяжёлыми, так как толпа требовала больше «хлеба и зрелищ», нежели обычно, вынудив организаторов, как их называли, выпустить на арену и диких тварей, коих некоторые богатенькие личности приобретали за приличные деньги на Чёрном Рынке. Если бы Рафаэль не числился как один из «самых сильных и живучих», то его бы эта участь миновала. Повезло ещё, что седьмой раунд кончился прямо за секунду до рассвета, который условно всегда начинался в 5:00, потому что именно тогда активизировались «Уличные Стражи» — подобие старой полиции, только состоящее из патрулей натренированных киборгов-тварей, похожих на помесь собак с велоцерапторами и созданных специально для поиска таких подпольных баров и арен, контрабандистов, пьяниц, наркоманов и прочей шелухи общества. В восьмом раунде обещали выпустить каких-то совсем страшных зверей, и, когда объявили конец турнира, все зрители разочарованно завыли. После Раф подслушал у местных зевак, что к финалу более крупного мероприятия должны будут подвезти самого Вендиго. Он и многие другие никогда не видели этих монстров вживую, но слышали от ветеранов боёв, что они невероятно ловки, обладают быстрой регенерацией, а уже это считалось весомым преимуществом, и редким разъедающим ядом, способным убить человека за три минуты. «Поймать такого зверя и выжить — непосильная задача для самых опытных и толковых охотников, а его приручение — просто фантастическая сказка» — считали раньше, а теперь, если у тебя много денег, которые некуда девать, разве что есть за завтраком, обедом и ужином, то можно попытаться схватить удачу за призрачный хвост…       Неприятно защипал глубокий порез на правой руке, рваной линией проходящий вдоль синих вен и чудом их не задевающий, когда парень начал промывать его с травяным мылом, которое Дони заказывал специально для подобных случаев. «Чтобы твои раны не гноились и в них не попала какая-нибудь инфекция! И всё равно, сколько оно стоит, твоя жизнь важнее!». Не без слабой улыбки вспоминал слова брата Рафаэль, растирая приятно пахнущую массу буро-бежевого цвета по телу, разглядывая грудь, покрытую мерзко расплывающимися сине-фиолетовыми синяками с тёмно-багровыми кровоподтёками, плечи и бока, изрисованные тонкими царапинами и ссадинами. В них умудрился залезть гадкий рыже-жёлтый песок, так же застрявший и в прядях волос, вызывая противный зуд и желание побриться налысо, лишь бы отделаться от этого неприятного ощущения.       Как следует промыв раны и волосы, Раф решил уже закончить с водными процедурами, но в горле внезапно запершило.  — Только этого мне не хватало! — злобно рыкнул парень, вытираясь мягким полотенцем с забавными мишками, обнимающими огромные сердечки, и надевая домашние белую рубаху и серые лёгкие штаны, несмотря на то, что за окном было отнюдь не лето. — Выпью горячего чаю с целебной пилюлей и всё пройдёт. Болеть мне нельзя ни в коем случае! Только не сейчас! — выдохнул он, направляясь в кухню.       Прежде, чем братья приступили к трапезе, Дони достал из настенных шкафчиков бинты и мази и стал помогать Рафу латать раны. Особенно юношу тревожил рваный порез вдоль вен: если кому-то и удавалось удачно нанести удар, пробивая блоки, то ему либо несказанно везло, либо Раф не успевал среагировать из-за большого количества оппонентов, либо же с ним было что-то не так. На последний вариант младший поставил бы всё, что имел сейчас под боком, ведь видок старшего совсем не воодушевлял: неестественно красные скулы и кончики ушей, понуренная растрёпанная голова, сильно опущенные плечи, напряжённые мышцы, хоть он и старался расслабиться…  — А ты не хочешь ли заболеть, мой дорогой? — выгнул бровь «горе-мастер», прищуривая глаза и поправляя очки.  — Ха, когда я болел последний раз? — усмехнулся парень, тут же морщась из-за слишком тугой перевязки. Кто сказал, что Дони не может дёргать за ниточки?  — Вот именно, — сказал Донателло, продолжая бинтовать, как ни в чём не бывало. — Ты ничем не болел уже несколько лет, но всё это время ты сражался, так что твой организм и без болезней надорваться успел, поэтому заболеть сейчас тебе легче лёгкого, — выдал он, обрезая конец бинта и складывая мази обратно в шкафчик.  — Не беспокойся, я не заболею. Точнее, не могу позволить себе заболеть именно сейчас, — спокойно проговорил Рафаэль, пододвигая стул к столу и разглядывая красиво выложенную яичницу, стакан с чёрным чаем и пару бутербродов с маслом и сыром, едва сдерживая улыбки. Простой, но отчего-то горькой улыбки.       У Дони так выходило только с едой, да и то не всегда. Обычно, стоило оставить его одного на несколько часов в прибранной заранее комнате, когда на рабочем столе не нагромождены стопки исписанных бумажек, каких-то запчастей от всевозможной техники на свете, кружек с кофе, которые скапливались в левом углу и выстраивались в настоящие пирамиды; когда на полочках в шкафу не вили гнёзда водолазки и штаны, а упорядоченно покоились на своих определённых местах, кровать заправлена и представляла из себя Великую равнину, а не Альпы, и вообще был порядок, так стоило вернуться под утро, как всегда наблюдалась одна и та же картина: всюду разбросаны то листочки из блокнота, то ключи и шестерёнки, на полу частенько пролито масло или то же кофе, в каком-то углу сменные кофты и майки, а в другом — перегоревшие провода и железные детальки сломанных вещиц, и много, чего ещё… Всё это получалось тогда, когда Дон отвлекался или совмещал две-три работёнки сразу, желая быть полезным и хоть чем-то заниматься, «просиживая жизнь дома».       Нельзя сказать, что Рафаэля подобное радовало или оставляло равнодушным. Отнюдь нет. Старший прекрасно знал, какое у брата здоровье и почему следовало ограничивать выходы на открытый воздух. Стоит ему выйти на улицу летом, как проявлялась противная и ненавистная аллергия, а на что, они сами не понимали толком. Осенью вообще выходить из маленькой крепости не хотелось — именно в эту пору начинались проливные дожди и сильные ураганы, блуждали всякие инфекции, словно их приманили пряником из самых тёмных и дальних переулков, откуда они не вылезали весь год, и так же дело обстояло с весной, что считалась рассадником самых скверных форм бешенства и прочих прелестей подворотен. Для зимних же прогулок братьям просто не хватало очень тёплых курток, появляющихся только в ноябре–декабре месяце и стоящих больше однокомнатной квартирки на окраинах, способных защитить от лютых морозов, настоящими стальными оковами схватывающих тело даже днём, не говоря уже про ночь. К тому же, у Донателло была ещё одна серьёзная проблема, помимо худобы, нездоровой бледности, как у вампира, постоянного недосыпа из-за бессонницы и проявляющейся на всё подряд, кроме горячо любимого компьютера, аллергии — плохое зрение. Да и непросто плохое, а ужасно плохое! Боец до сих пор удивляется, как младший ещё не ослеп, часами заседая перед монитором и перепечатывая какой-то документ или же пролистывая какие-нибудь ленты на сайтах, одевая при этом чуть ли не двое очков сразу, а после щурясь, подобно их соседке по площадке Марьи Седсовой, когда рассматривал простую газетную статью с бело-черными картинками.       Однажды, когда старшему это надоело, он таки отвёл, а точнее — притащил за шкирку брата в больницу, которую можно было сравнить с почти развалившимся рынком: коридоры могли просвечиваться от тонкости стен, покрытых плесенью и грязью у подножья, и зияющих в них дыр, с потолка сыпалась серая штукатурка, которую Раф по приходу домой вымывал из волос не одну минуту, кабинеты больше напоминали собой ряды тех самых продуктовых лавок с соответствующим расстояние между ними в метр-два, а горе-врачи были точными торгашами — только и умели, что рекомендовать тот или иной препарат и таблетки, стоящие не мало по меркам среднестатистического человека. Единственным плюсом стала её бесплатность…       Всей больнице тогда несказанно повезло сразу по двум причинам: во-первых, у парня было неплохое настроение после расчета за квартирку, обошедшегося без постоянных причитаний тётушки Оливии, а, во-вторых, в этом питомнике, где зверей заменяли нищие, алкоголики и простые люди со всеми язвами и болезнями в мире, нашёлся-таки один толковый доктор, что смог рассказать всё про зрение Дона и спасти сие здание от праведного гнева старшего. Оказалось, что у младшего постоянное ухудшение зрения связано с пережитой ранее болезнью, скорее всего той, с которой он провалялся в кровати аж пять месяцев в детстве, и, чтобы остановить этот процесс, придётся покупать очень дорогие капли и глазные мази, содержащие «волшебный» экстракт златолиста, а это, как знал сам Раф, очень редкое растение, считающееся вымирающим. При этом абсолютной гарантии на полнейшее восстановление быть не могло…       Братья приступили к трапезе, проходящей обычно в тишине, нарушаемой только равномерным дыханием, бряканьем чайной ложки и звоном посуды, когда её приходилось мыть в раковине, на которую боец всегда ворчал то из-за хлорированной воды, то из-за вонючего запаха, лавиной расходящегося по кухне после прочистки трубы. Каждый думал о чём-то своём: Донателло размышлял над очередной игрушкой или механической безделушкой, чьи хозяева просили починить столь незатейливую, но ценную или памятную вещицу, а он не мог отказать, глядя в бездонно жалобные глазки ребятишек и старушек, укоряя себя за слишком доброе сердце, а Рафаэль вспоминал свои прошлые бои, прокручивал в голове комбинации и техники противников, чтобы быть готовым отразить и нанести очередной удар. Редко они могли перемолвиться словечком-другим, дабы хоть как-то скрасить обстановку, тяжестью давившей на мысли и чувства. По сути, каждый раз, как они садились за этот простенький квадратный столик, братьям было не комфортно, ведь они знали, смотря друг на друга, что младший о чём-то недоговаривает старшему и наоборот. Дони не хотел доставать, как он считал, своим глупым детским беспокойством и без того измученного Рафа, зарабатывающего им на жизнь не самым правильным трудом, рискуя попасть под статью, если делишки того подпольного бара вскроют, а тот в свою очередь не хотел показаться слабым, не желал, чтобы больной паренёк слушал жалобы, понятные каждому прохожему, видевшему уставшего бойца хотя бы раз в жизни…       На следующее утро всё также шёл противный дождь, и, как передавали в новостях, будет идти ещё не одну неделю. Многие ненавидели за подобное тёмные громоздкие тучи, беспросветной пеленой застилающие небосвод и днём, и ночью, не давая увидеть лучик солнца или одинокую звезду, щедро увлажняющие потресканные дороги на окраинах города, вымывая грязь и всякий мусор с серых улиц, унося их в переполняющуюся в такую пору канализацию. Многие относились уныло-спокойно к капризам природы. Многие просто не обращали на это внимание…       Завывал ветер, напоминая одинокого волка, потерявшего свою семью в беспощадной зимней пурге, гулял в переулках и подворотнях, срывал шапки с голов мужиков и выбивал тонкие зонтики из ручек девушек, рискнувших пройтись по скользким тротуарам на каблучках. Немногие крысы, выбравшиеся на поверхность, дабы спастись от подземного затопления, жались друг к другу в сточных трубах, забитых настолько, что даже ливень не мог пробить этот слой мощными каплями, в мусорных баках, если удавалось отыскать свободный, не забитый всем на свете, от чего можно было избавиться, начиная от простых бумажек и заканчивая поломанной техникой, если не находилось свободного мастера, способного починить её. Бездомным собакам и кошкам, которых ещё не успели закрыть в пожизненных приютах, ничем не отличающихся от жутких средневековых тюремных камер, становилось особенно плохо осенью, хоть сорокаградусные морозы в тёмные зимние ночи и пятидесятиградусные испепеляющие полдни летом всё также оставались серьёзными испытаниями на прочность и для людей, но именно в эту слякотную пору, называвшуюся раньше «Золотой», блуждали все болезни, известные человечеству…       Затянув потуже клетчатый шарф на шее, выдыхая облачко пара на в миг запотевшее стекло, Рафаэль недовольно поморщился, когда трамвай слишком резко вошёл в поворот так, что послышался скрежет бедных рельс, и его придавил какой-то полненький мужичок, используя как опору, чтобы не свалиться совсем. От подобного никто в восторге не будет, и боец не стал исключением, поэтому, стоило транспорту выровняться, он недовольно буркнул сквозь мягкую ткань.  — Не можете ли вы немножко отодвинуться. Вон, тут место есть, — указывая на местечко у дамы с пышными формами, держащей на коленях небольшого щеночка терьера, прорычал парень, когда, будто на зло, трамвай вновь качнулся и его опять придавил этот мужчина, наступив, вдобавок, на ногу каблуком сапога.  — Простите, — извинился человек, отодвигаясь от мысленно чертыхнувшегося бойца.       Общественный транспорт он всегда считал тем ещё испытанием, не уступающим турнирам, ведь стоило только отвлечься на секундочку, как выходило, что ты либо пропустил свою остановку, либо споткнулся о какого-то растяпу, пытаясь пробраться сквозь дебри живых столбов, попутно задевая тех или иных руками и ногами то по коленям, то по локтям, то по спине и груди, вырывая недовольное ворчание в лучшем случае, а в худшем — парочку-другую нецензурных словечек.       Через десять минут толкучки, вызванной наплывами целых толп народа, которым именно сегодня, именно сейчас захотелось прокатиться именно в этом троллейбусе, парень пробился к выходу и быстрым шагом направился к аптеке, расположенной чуть дальше остановки. Стараясь сохранить безразличное лицо и не обращать внимания на бегущие по щекам ледяные капли, он изредка поднимал голову, чтобы посмотреть на светофор, барахливший и от старости, и от ржавчины, съевшей его почти на половину, и от плохой погоды. Зелёный свет, пролившийся, подобно лучику солнца в тянущейся пелене медленно уплывающих секунд, остановил потрёпанные машины и громоздкие грузовики, позволяя-таки перебраться на другую сторону серой реки, состоящей из блеклых людских масс, спешащих по своим делам и не удостаивающих прохожих и скользящим взглядом.       Стоило Рафу подойти к стеклянной дверце аптеки, заманивающей покупателей своей красно-зелёной вывеской с незамысловатым крестиком, как из соседнего переулка донёсся подозрительно довольный смех и противно-наглый голосок.  — Ну, что? Мы договорились? Иль тебе ещё объяснить детали?       Обычный человек бы просто не услышал разговора из-за ливня, да и он, наверно, тоже бы проигнорировал эти слова и просто занялся своими покупками, но бойцу не понравился тон, с каким они были сказаны.       Нахмурившись, Рафаэль направился в тёмный переулок, закрытый стальными противно скрипучими навесами, заглядывая за угол и натыкаясь на картину, схожую для всех типичных сериалов про подростков. Какого-то паренька прижали к стенке аж пять высоких хулиганов, как выделил он их для себя по характерной для тех одежде, состоящей из рваных джинс, таких же кожаных курток, потрёпанных кроссовок, различающихся между собой лишь оттенками чёрного и серого, ну и грязью, какой все пятеро были обильно измазаны. Первый же малец казался ниже всех этих типов чуть ли не на полторы головы, да и выглядел помладше, но его одежда не сильно отличалась: коричнево-серая куртка развевалась на ветру, как и тёмно-бежевый жилет с жёлтой майкой, отчего парнишка заметно дрожал, светло-коричневые джинсы почти полностью перепачкались в той же грязи, а про обувку, точнее, про те же кроссы можно просто молчать, ведь они тянулись каши попросить.  — Мы так не договаривались! — возмущался мальчишка, вцепившись обеими руками в удерживающую и прижимающую его к стенке ладонь, болезненно сжимающей тонкое горло, полностью открытое для коварно капающих со свода навеса капель. — Ты же не предупреждал об этом!  — Ха, смотрите, решил дурочка включит! Слушать — слушай, а проверяй. Слышал о таком? — ухмылялся тощий парень, слегка встряхивая трясущегося от холода мальца.  — Может тебе ещё разок объяснить, что к чему? — спросил единственный полный член банды, разминая кулаки.  — А может не надо? — с нотками надежды спросил прижатый человечек, но его мольба разбилась хрусталём о слова худого хулигана.  — Наверно, придётся… — довольно оскалился тот, а остальные начали смыкать кольцо вокруг несчастного паренька.       Раф был готов поспорить, что внутри у того всё сжималось, подобно стальным тискам. Иной бы просто развернулся и занялся делами, забыв увиденное, но, отвесив себе хорошего мысленного подзатыльника и обречённо вздохнув, боец вышел из тени и направился к группе хулиганов, попутно похрустывая затёкшей от бездействия шеей.  — Эй, знаете ли, но обижать маленьких нехорошо, — сказав эпическую речь, Рафаэль остановился в паре метрах от парней, заставляя их удивлённо обернуться на свой низкий голос, частично охрипший из-за скребущего горла, которое он успел проклясть по дороге уже четырнадцать раз. — Лучше оставьте паренька и валите в ту дыру, из которой вылезли…  — А то что? — ехидно вспрыснул тощий дурачок, перебив его и явно не понимая, что им действительно сейчас могут надавать по шее.  — А то вам даже помойные крысы завидовать не будут, — закончил фразу боец, предупреждающе сверкнув глазами, отчего двое сразу же заметно напряглись.  — Э… Это, Лит, а может, мы не будем с этим типом связываться? — нерешительно спросил у мнимого лидера один парень, получая очень чёткий ответ.  — Ха, что, взгляда его испугались, слабаки! Нас пятеро, а он один! Давайте, соберитесь! — подбодрил он их, подхватывая ржавую металлическую обраму с мусорного бака, похожую на остатки бампера машины, правда очень древней. — Зря ты сюда влез, дружок.  — А для уличной шпаны ты говоришь довольно уверенно, — выдохнул облачко белого пара боец, поведя плечами. — Ну, подходите. Хоть по одному, хоть все сразу. Мусорных баков на всех хватит…  — Кончай трепаться, сволочь! — огрызнулся тощий, бросаясь на Рафаэля с импровизированной битой. От настолько предсказуемого выпада парень смог бы увернуться и с закрытыми глазами, так что ничего лучше, нежели простого шажка в сторону, чтобы ещё и позлить самоуверенных мальчишек, он не придумал.  — Какие мы грубые. Мамочка не учила, что ругаться некрасиво? — усмехнулся боец, уворачиваясь от второго такого же замаха.  — Чего вы встали, идиоты? Окружайте его! — закипел, как наполненный чайник, лидер, призывая свою банду к каким-нибудь действиям.       В сию секунду опомнившиеся хулиганы, вооружившись подручными обломками и досками, взяли Рафа в кольцо и готовились наброситься, подобно гиенам на гниющий труп. Двое всё так же настороженно обводили странного незнакомца опасливым взглядом и казались чуточку умнее, или пугливее своих дружков, но лишь на самую малость. Остальные вместе с тощим лидером, пытались произвести впечатление грозных и серьёзно настроенных ребят, но это у них плохо выходило. Обычные подворотные шавки, стремящиеся погромче лаять, чтобы спугнуть бродячих кошек, но боящиеся получить пинок от мимолётных прохожих. Жаль, что таких групп самоуверенных школьников, которых мёдом не корми, а отжать у маленьких конфетку дай, становилось всё больше. Эти не первые, попавшиеся Рафаэлю на глаза, но первые, что вынудили пустить в ход силу. Сейчас он чувствовал лёгкую бодрость, и тело приятно согревало тепло то ли от шарфа, то ли от предстоящей разминки.       Крайний парень бросился вперёд, замахиваясь сломанной доской над головой бойца, но нацеленную руку тут же перехватили и скрутили за спину, а её хозяина отправили в полёт до ближайшей стенки. Двое, принимая эстафету, закружились вокруг, забегали, напоминая чем-то вихрь, а лидер и полненький зашли с разных сторон и, выждав момент, выскочили одновременно, таким образом пытаясь сбить противника столку, но лом второго перехватили, резко дёргая на себя, из-за чего тот потерял равновесие, а первого намеренно проигнорировали, но уступили дорогу, позволяя лбам товарищей столкнуться с хорошим таким звуком, а после — отправили двух сбитых парней под бок к чёрному баку. Третьему Раф поставил подножку, обойдя которую, он наткнулся на чужой кулак, аккурат пришедшийся слабым, но ощутимым ударом по селезёнке, а из рук четвёртого выбили стеклянный осколок продолговатой формы и, схватив за шкирку, пинком отправили к злосчастной двоице под бак. Лидер гневно зашипел, хватая валяющуюся рядом биту, и вновь кинулся на парня, получая ответным кулаком в живот, обвисая на руке противника, а толстячок с худым кинулись с боков и спины, надеясь пробить оборону незнакомца, но так же попали под горячую руку…       Но вдруг, что стало сюрпризом и для самого Рафаэля, из-за одного хулигана выскочил другой, удачно подгадав момент, и прошёлся сломанной доской по забинтованной руке. Боль от потревоженной раны резким потоком ворвалась в голову, заставив тело рефлекторно дёрнуться, отбрасывая подростков в стороны. Схватившись за руку, которую будто бензином облили и подожгли, боец, на секунду прикрыл глаза, в мгновение возвращая дыханию сбитый ритм.  — Теперь-то ты не такой пафосный, папочка? — с издёвкой передразнил его тон лидер, переключая какой-то рубильник в голове Рафа.       Он резко выдохнул, вмиг оказываясь перед расслабившимся хулиганом и одним движением припечатал того к кирпичной стене, да так, что по виску незадачливого парня побежала струйка тёплой крови.  — Лучше валите отсюда, пока я добрый… — угрожающе прорычал боец, сжимая волосы для лучшего эффекта и прожигая подростка убийственным взглядом. Можно было ощутить, как аура вокруг него изменилась с безразлично-спокойной на яростно-бешеную, подобную резко проснувшемуся вулкану, мирно спящему до этого момента не одну сотню лет.       Не дождавшись ответа, видя страх в глазах и вслушиваясь в сбитое дыхание всех хулиганов, Рафаэль отбросил их лидера к злосчастным мусорным бакам, давая им возможность подхватить того и быстренько исчезнуть за ближайшим углом. Внутри бойца ещё бушевал растревоженный огонь, обдавая внутренности горячим паром, сжимая колотящееся сердце раскалённой хваткой, застревая в горле неостывшими углями, готовыми превратиться в утробный рык. Сжав кулаки, он легонько коснулся пальцами пульсирующих висков, глубоко вздыхая и переводя взгляд на виновника всей этой заварушки…       Растрёпанный паренёк сидел на том самом месте у стенки, к которой его недавно прижимали, и глупо-растерянными голубыми глазками изучал стоящего перед ним высокого незнакомца в чёрной длинной накидке, таких же рваных штанах и туфлях, совсем не новых, а уже прилично затёртых, и с клетчатым шарфом на шее. Несмотря на плохую погоду, он не носил шапки, так что тёмно-алые волосы, зачёсанные по вискам, но спадающие на брови и переносицу длинной чёлкой, казались острыми иголками, способными порезать одним только своим видом. По широким плечам сбегали редкие капельки, падающие с концов стальных навесов. Редкими бликами отражались в них огоньки отдалённых вывесок и проезжающих мимо машин. В зелёных, подобно только что появившейся весенней травке, нарисованной в детских книжечках, сузившихся глазах с маленьким чёрным зрачком читалось прежнее спокойствие и сдержанность.  — Ты цел, малец? — отвлёк боец вопросом засмотревшегося на него паренька.  — А-ага… — неуверенно, будто только что проснувшись, промямлил тот, моргнув пару раз.  — Они ничего у тебя не забрали? — поздновато, но всё-таки поинтересовался Рафаэль, протягивая мальчишке руку и помогая подняться.  — В-вроде нет… Только телефон, — похлопав себя по карманам, заключил паренёк, но через секунду его слегка удивлённое лицо сменилось на испуганно-плаксивое. — Нет, нет! Они ещё и мой кошелёк стащили! Как я теперь домой вернусь? — жалобно протянул он, трепля себя за волосы.  — Вот же… — вздохнул Раф, потирая похрустывающую шею и вновь оглядывая несчастного пострадавшего: растрёпанные светло-золотистые волосы, даже слегка волнистые, сейчас были мокрыми и грязными, как и вся его одежда, и падали на личико; на правой щеке виднелась царапина, скорее всего от карманного ножика, а на левой, прямо под глазом — приличный фингал; на левом плече зияла дыра, видимо сделанная при резком отдёргивании рукава; кроссы, что скоро будут просить каши, жалобно хлябали, когда малец переступал с ноги на ногу, мелко вздрагивая от порывов холодного ветра… Если просто описать весь его вид, то перед бойцом стоял либо нищий, либо побитый кем-то пацан, скорее всего нарвавшийся на плохую компанию по собственной глупости. Второй вариант казался куда правдоподобнее…  — Ладно уж, я провожу тебя до дома, — спокойно проговорил Рафаэль, натыкаясь на очередной удивлённый, полный непонимания взгляд кристально чистых, голубых глаз, объясняющие фыркая. — Не могу же я вот так тебя бросить в подворотне! Тебя же, как не как, побили и обокрали, да и ты весь промок… Вот, возьми мою накидку.  — А… Э-э… С-спасибо… — неспешно принимая предложенную одежду, накидывая её на плечи и зарываясь носом в тёплую ткань, подмечая, что она пропахла дешёвым порошком и частично каким-то маслом, скорее всего машинным, проговорил парнишка. — А ты не замёрзнешь? Дождь же…  — За меня не беспокойся и шевели ножками! — бросил он ему, заворачивая за угол к аптеке и светофору, заставляя ойкнуть и засеменить за собой. — Кстати, как тебя звать? — спросил, когда они поравнялись.  — Микеланджело. Можно просто Майки или Мики, — ответил малец, шмыгая носом, а сам Рафаэль заметил, что и его горло начинало назойливо скрести.  — Можешь говорить уверенней? Я же не кусаюсь, — чуть раздражённо фыркнул боец, подмечая нотки неуверенности и смятения в голосе стоящего рядом человечка.  — Могу! Просто… Я не думал, что какой-то незнакомец может помочь какому-то другому незнакомому человеку в беде… — виновато пискнул Майки, обхватывая себя руками, дабы удержать быстро уходящее тепло чуть дольше. — Я думал, что люди сейчас пекутся только о себе, забывая и про друзей, и про близких, не говоря уже о простых прохожих…  — Да, таких сейчас много… — согласился Рафаэль, затягивая шарф на зудящей шее потуже. Как-никак, а на улице бушевала осень, а он стоял в одном сером свитере в белую полосочку, позволяя ледяному ветру беспощадно хлестать себя по продувающимся бокам. Если он заболеет, то прибьёт и себя, и тех хулиганов, и эту проклятую дождливую осень, и весь этот грязный мутный город.  — Поэтому я очень удивился, когда ты спас меня от тех ребят… Кстати, ты не назвал своего имени! — опомнился паренёк, воодушевлённо подпрыгнув, замечая загорающийся зелёный свет светофора.  — Ах, да… Рафаэль я, — выдохнул облачко пара, пока они переходили дорогу, быстрым шагом направляясь к остановке, чтобы не промокнуть окончательно.  — А твоё имя подходит к твоим волосам и глазам, — сделал неожиданное открытие для них обоих Мики, вновь разглядывая бойца.  — Такого комплимента мне ещё никто не делал… — удивлённо выгнул бровь Раф, смотря на мальца сверху вниз. — Тебе сколько, мелкий?  — Я не маленький! — возмутился на такое обращение паренёк, задирая носик вверх. — Мне уже пятнадцать!  — Ну я и говорю, давай, заходи в трамвай, мелкий! — усмехнулся тот в ответ, подталкивая несогласного с подобным обращением Майки ко входу в транспорт.       Ещё тогда, когда Рафаэль ехал сюда в первом трамвае, он думал, что общественный транспорт — это то ещё испытание, похожее на турниры, в которых приходилось участвовать бойцу, но теперь ему казалось, что хуже переполненной в час пик и душной машины, колесившей не первый десяток лет по скрипучим рельсам и не имеющей даже самого дохленького кондиционера, может быть только сам Ад с его девятью кругами. Из-за смертельной толкучки, вызванной резкими поворотами троллейбуса и нежеланием машиниста сбавлять оборотов при входе в них, приходилось жаться друг к другу, будто вы являлись лучшими друзьями, расстающимися навсегда. Парень стоял прямо посреди транспорта, держась левой рукой за потолочный поручень, так как ни за что другое держаться просто не получалось, а парнишка, уткнувшись ему в грудь остреньким носиком и ухватившись ручкой за его локоть, ведь до поручня он не мог дотянуться, прижимался к нему, подталкиваемый толпившимися людьми со всех сторон.  — Не люблю общественный транспорт! — буркнул Мики в серый свитер, приятно щекочущий мягкие щёчки. — В нём всегда слишком тесно и душно, и воняет всем подряд!  — «Ты не знаешь, как может вонять!» — подумал про себя Рафаэль, вспоминая амброзию ароматов на арене после десяти-двенадцать безостановочных боёв.  — А ты думал, в сказку попал? — спросил уже его вслух, выдыхая горячий воздух в макушку мальца.  — Как же хочется домой! — протянул Микеланджело, поднимая светлую головку и встречаясь взглядом с двумя зелёными изумрудами, лениво уставившимися куда-то сквозь него на затоптанный пол.  — Так, где ты, собственно, живёшь? — задал вопрос боец, мысленно проклиная возящихся и задевающих его руками людишек, стоящих за спиной.  — В Южном районе на Бераторской улице, — моргнул паренёк.  — Хорошо, тогда объясни мне, как ты умудрился попасть в неприятности аж в Северном районе, что на другом конце города находится? — не до конца понимая случившуюся ситуацию, поинтересовался Раф, слегка наклоняясь вместе с трамваем в сторону.  — Ну-у-у… Моему брату нужны были некоторые вещи для работы, а в нашем районе их не было ни в одном магазине, поэтому я и поехал в Северный район, потому что слышал, что здесь можно купить всё, — начал объяснять Майки, когда транспорт выровнялся.  — А те хулиганы, что на тебя напали? — выдохнул боец, толкая расслабившуюся и навалившуюся пьянчугу обратно к стеклу.  — А-а, они… Ну, с ними я связался ещё в восьмом классе, думал, что ребята крутые, а после того, как они однажды подарили мне краденный скейт за несколько тысяч, их перевели в другую школу, а на меня и брата чуть кражу не повесили, а когда я наткнулся на них сегодня, они затащили меня в переулок и потребовали вернуть скейт, который у меня давно забрали, и угрожать начали, что и с меня шкурку снимут, и с брата…  — А он, конечно, про всё это не знает? — ожидая положительный ответ, спросил Рафаэль.  — Нет, не знает, — вздохнул Мики.  — Думаю, тебе лучше ему всё рассказать. Уж лучше ты выслушаешь его нравоучительные лекции сейчас, нежели потом второй раз наткнёшься на тех типов и получишь сполна ото всех сразу, — посоветовал он пареньку, наблюдая за пешеходами на тротуаре.  — Думаешь? — с детской надеждой пробурчал Майки в свитер.  — Думаю… — выдохнул боец, замечая название нужной остановки. — Давай-ка, мы наконец-то выходим!       Когда же грязная и промокшая до нитки парочка поднялась на пятый этаж по ржавой лестнице, задев несколько углов и обмелившись ещё и штукатуркой в силу неработающего пять последних лет лифта, то, остановившись в нерешительности перед багрово-коричневой дверью, Майки нервно сглотнул и позвонил в пиликающий, подобно больному и хромому соловью, звонок. Боец предпочёл бы оставить мелкого у двери и уйти домой, но Микеланджело упросил его остаться и помочь объяснить вкратце произошедшую ситуацию. Выскочивший на порог парень в тёмно-синей футболке с интересно пришитой ромашкой на груди, в домашних бело-бежевых штанах и тапочках с мишками, оказался на пару сантиметров ниже Рафаэля и вызвал у того лёгкую добрую усмешку. На его глаза, похожих на два глубоких огранённых сапфира, падала неровными прядями чёлка, а некоторые угольно-чёрные с отдалённым отблеском морской синевы локоны были забраны за ухо.  — М-Майки?! Где ты был?! Что с тобой случилось?! Тебя кто-то побил?! Как это вышло?! Да и кто это? Почему вы такие грязные? Так, почему вы вообще вместе?! — перешёл сразу в нападение старший брат, обеспокоенно осматривая младшего и подозрительно косясь на странного незнакомца. Мики пытался вставить своё словечко между вопросами, градом валившихся на него, только его всегда сбивали. Раф молча наблюдал за всей этой тирадой, пока его не отвлекли от пространственных размышлений вопросом.  — Постойте, у вас, что, кровь?  — Какого… — только и смог сказать боец, поднимая правую руку и наблюдая полностью окровавленный бинт, что уже не мог сдержать рвущуюся наружу алую жидкость, тонкими струйками сбегающую по ладони и тяжёлыми каплями падающую на бетонный пол этажа. Это его и удивило, и насторожило одновременно: как он не смог почувствовать открывшуюся рану и кровавые тёплые потоки на ладони?  — Проходите скорее в дом! Я перебинтую вам руку! — без промедления старший брат мальца подхватил его под здоровую руку и потащил в коридор, не обращая внимания на возражения и отговорки, а после вообще сказал, как отрезал. — Если не обработать рану, вы рискуете потерять много крови, а, может, и инфекцию подхватите! Так что не отнекивайтесь и сидите смирно!       Пришлось Рафаэлю уступить напору решительно настроенного парня и принять помощь, не смотря на огромное желание поскорее вернуться домой и поспать, ведь следующая ночка обещала быть тяжёлой…       Раненого «пришельца» разместили в гостиной, предварительно заставив закатать перепачканный в крови рукав чуть ли не до плеча. Пока заботливый братец Мики искал бинты, перекись и мази в кухонных тумбочках, попутно выслушивая объяснения младшего, Рафаэль рассматривал небольшую, но по-домашнему уютную комнатку со старыми, местами отклеившимися, но ещё сносными обоями молочно-бежевого цвета с незамысловатыми узорами, похожими на снежинки, такими же потолками с желтоватыми плинтусами и полами, покрытыми жёстким кругловатым красно-зелёно-жёлтым ковром. Простенький телевизор смотрел прямо на него тёмным монитором, справа от которого расположился горшок с высокой древовидной Монорской Розой, поддерживаемой подвязанной тростью. Простенький диван, на котором сидел боец, не отличался мягкостью, как на вид и не отличалось ею затёртое местами кресло, расположенное у стенки, справа от маленького кофейного столика. Под цвет ковру, на окнах висели плотные тёмно-красные шторы, не пропускающие ни солнечного лучика, ни лунного блика.       Да, эта простая комнатёнка была поуютнее их блекло-серой гостиной, если ту часть съёмной квартирки можно было так назвать…  — Нет, мы тут просто гости, так сказать. Владелицей этой квартиры является наша тётя Жанна, — отвечал Леонардо, как он представился, на вопрос Рафаэля, обрабатывая пульсирующий порез перекисью на наличие какой-нибудь заразы, пока боец следил сонными глазами за плавными движениями ловких пальцев парня.  — Раз вы гости, то почему же ты впустил незнакомца в квартиру, по сути и не являющейся твоею, рискуя открыть путь настоящему бандиту или убийце, например? — поинтересовался красноволосый, склонив голову на бок.  — Во-первых, ты ранен и истекаешь кровью, — начал братец Майки, давая ране проветриться прежде, чем наложить на неё мазь. — А, во-вторых, Микеланджело, пусть и может сглупить по неопытности, но способен чувствовать истинные помыслы людей, поэтому, если бы ты спас его со скрытыми намерениями, то он бы понял это сразу и не позволил бы тебе провожать себя до самого дома. Хоть ты и выглядишь не очень дружелюбным, но сердце у тебя доброе, как сказал мне Майки…  — А малец не простым оказался, — признался Раф, полностью расслабляясь и откидываясь на спинку дивана. Всё тело пронзала непонятная усталость, противным комком собираясь в груди и пытаясь продавить собой рёбра. Раньше с ним подобного не случалось.  — Может чаю? — спросил Лео, уже перебинтовывая пострадавшую в бою руку, стараясь не затягивать слишком сильно, чтобы не растревожить только успокоившийся порез.  — Спасибо, конечно, за предложение, но вынужден отказаться, — протянул боец, жмурясь. — Я лучше домой поеду, а то спать сильно хочется…  — Тогда я тебя подвезу, — неожиданно выдал парень, направляясь в соседнюю комнату, видимо свою. — И это не обсуждается!  — Валяй! — также неожиданно согласился Рафаэль, взмахнув здоровой рукой и удивляясь своему полному безразличию к происходящему.       Он должен был отмахнуться, сказать: «Бензин зря потратишь, я далеко живу!», а боец просто расслабленно выдохнул, подмечая противную, как сама повседневность, усталость, бетонной плитой навалившуюся на потрёпанную душу, острыми иглами впивающуюся в ноющие без причины мышцы, лёгкой дрожью пробегающую вдоль позвоночника, щекочущим комочком свёртываясь на вспотевшем затылке.       Зарекаясь уже второй раз за день, чтобы, не дай Бог, не заболеть, он не заметил уже одевшегося Леонардо, разлепив сонные глаза только после того, как парень потрепал его за плечо, ещё разок проклиная всё на свете. Чёрная вязанная водолазка с широким горлом немного обтягивала плечи, а обычные джинсы были завёрнуты у стоп. Видимо, ещё великоваты…  — Тебе точно плохо, — заверил брат Микеланджело, коснувшись холодными пальцами горячего лба бойца. — У тебя, похоже, температура. Может, лучше не домой, а в больницу?  — Я тебя умоляю! В наших больницах не лечат, а калечат! Разве не знаешь? — усмехнулся в ответ красноволосый, лениво потягиваясь и поднимаясь с нагретого местечка. — Да и не забивай себе голову! Попью горячего чайку и поправлюсь за считанные минуты…  — Со здоровьем шутки плохи, — вздохнул Лео, застёгивая молнию серой куртки и протягивая бойцу чёрную накидку, не успевшую как следует высохнуть за те двадцать с чем-то минут, пока Рафаэль отсиживался на диванчике.       Закинув её на широкое плечо, тот хотел было выйти в коридор, но подлетевший Мики спешно одёрнул его за рукав свитера, заставляя обернуться.  — Что такое, мелкий? — удивился он, глядя на чем-то воодушевлённого паренька.  — Ещё раз спасибо, за то, что спас от тех хулиганов и довёл до дома! Я твой должник! Если тебе что-нибудь понадобится, то говори смело! — пропел Майки, кланяясь своему герою чуть ли не в ноги, на что Раф лишь улыбнулся, потрепав его по блондинистой голове.  — Тогда не связывайся с подобными ребятами. Понял, мелкий?  — Ага! И я не мелкий! Я Микеланджело! — возмущённо воскликнул малец, надув покрасневшие щёчки.  — Конечно, конечно! — усмехнулся боец, поворачиваясь к пролётной лестнице, поминая добрым словом сломанный лифт.  — Майки, закрой дверь и приберись в своей комнате, а то тётя Жанна опять будет ругаться, — дал указания младшему Леонардо, выходя на порог. — А про тех хулиганов мы потом поговорим.  — Хорошо, — почесал затылок Мики, мысленно уже представив нудно-мучительную лекцию старшего брата. — Пока-пока! — крикнул он напоследок уходящим парням, уловив краешком уха вкрадчивое «Ага»…       Лео попросил Рафаэля подождать у подъезда, пока он сбегает к гаражам и выведет машину. Кивнув, боец прислонился к бетонной стенке, где штукатурки уже и в помине не было, и неспешно выдохнул, потуже затягивая клетчатый шарфик на зудящей шее, нервно скребущей чуть ли не на нёбе.       Всё также шёл сильный дождь, мелькали огни пролетающих мимо легковушек, хлябали по громадным лужам в резиновых сапогах одни, в туфлях — другие, в кроссовках — третьи, жалобно пищал светофор на переходе, толпились прозябшие люди на остановке, шуршали листвой небольшие деревья, колыхались на ветру редкие травинки, пробившиеся сквозь потрескавшийся у обочин тротуар, а за этой обыденно-унылой картиной изо дня в день наблюдал парень с тёмно-алыми волосами, правда, лужи зимой сменялись гололёдом, а летом — раскалённым асфальтом. Ему был привычен свет клубных вывесок, манящих на всевозможные ночные развлечения, баров, созывающих всех желающих запить своё непомерное горе кружкой-другой или просто выпить за ещё один прожитый впустую день, авто-мастерских и складов, в недрах которых зарывались наркоманы, пытаясь выведать что-нибудь о следующих партиях любимой травки у своих дружков-по-несчастью. Ему привычны шумы моторов поддержанных и краденных машин и мотоциклов, продаваемых по полной цене, неразборчивый шёпот, гневные возгласы и потрясённые победой вопли пёстрой толпы, собирающейся на старых аренах, звон оповещающего о начале раунда таймера и пробирающий до костей рёв дикого зверя, выпущенного из тесной клетки. Ему уже невыносимы эти вывески, разъедающие глаза кислотно-радужными цветами, эти сырые улицы, забитые мусором, какой можно найти на любой городской свалке, пропахшие мокрым асфальтом осенью и раскалённым бензином летом, эти вонючие забегаловки, где можно найти кого угодно, только не нормального человека, эти отвратительные крики сумасшедших придурков, радующихся поражению или смерти одного из бойцов, эти замученные взгляды измотанных диких зверей, которых удалось сломить и заставить есть помои, вместо свежего, пропитанного кровью мяса… Ему надоел весь этот город. Хотелось просто взять брата, кое-какие вещички и уехать отсюда подальше, туда, куда ни один здравомыслящий не полезет, а, если и полезет, то обязательно расшибётся насмерть в попытках добраться до их уединённого гнёздышка.       Да, Рафаэлю хотелось вернуться… Но возвращаться им просто некуда…       Из размышлений его вырвал гудок машины. Встрепенувшись, боец обнаружил перед собой тёмный жигулёнок, удивился сохранности выцветшей краски и поношенных шин, залез в салон, по цвету обделки напоминающий какой-то тёмный дуб, и поудобнее устроился на проваливающемся от времени сидении.  — Над чем задумался? — спросил Лео, выезжая из поворота на трассу, вспоминая, что Раф никак не отреагировал на машину, стоявшую у него прямо перед носом.  — Да так… Размышлял, какой у нас тут замечательный городок, какой народ приветливый, какая чудесная сегодня погодка и как хорошо было бы не заболеть… — оскалился боец, елозя с непривычки, стараясь поудобнее откинуться на спинку сиденья и пряча голову в ворот накидки. — А о чём ещё можно думать, пол дня проторчав в душном транспорте и бесконечных толпах воняющих чем угодно, только не человечиной, людей?  — Даже не знаю… Может о том, что завтра, возможно, выглянет солнце, не будет всех этих толп в транспорте и на улицах, везде будет чистота и порядок, нищих не будет больше и все будут равны в правах? — улыбнулся парень, останавливаясь перед нагруженным досками и каким-то металлоломом грузовиком, поглядывая на светофор.  — Ха, да ты у нас оптимист, я погляжу! — усмехнулся на подобное заявление Рафаэль  — Ну, а что ходить с кислым лицо и проклинать всё человечество во всех смертных грехах, если это всё никуда не денется? — спросил, заворачивая по кольцевой, Леонардо. — Зачем портить себе настроение лишний раз?  — Если его нет изначально, то и портить, соответственно, нечего… — буркнул, словно самому себе, нежели своему собеседнику, красноволосый, подпирая голову кулаком.  — То-то ты такой серьёзный и хмурый, — заключил парень, замечая очередную пробку прямо по встречной, облегчённо выдыхая, что её нет на их трассе.  — Я не всегда такой, хотя частенько… — поглядывая на массы толпящихся на остановках людей, отвечал тот. — Если ты способен видеть в этом сером мире солнечный лучик, хоть и слабый, то это хорошо, без сомнения, но что делать тем, кто простой блик, иллюзию от настоящего отличить не может?  — Хм… Попытаться найти себе определённую цель в жизни? — предложил черноволосый.  — А если эта определённая цель уже есть, но это делу не помогает? — перевёл на него взгляд боец, наблюдая мелькающую серьёзность в синих глазах.  — Тогда стоит подумать, а такая ли цель нужна тебе? Не кому-нибудь, а лично тебе самому… — выдвинул новое предположение Лео, стараясь не отвлекаться от дороги, извилистой змеёй пролегающей по сузившимся улицам, являющимися переходными мостиками из Южного района в Северный.  — А, если и нужна… — продолжил напирать Рафаэль, замечая просыпающееся внутри любопытство, что спало в нём уже не первый год, прячась под тяжёлыми перинами слепой уверенности в непоколебимости поставленных целей.  — Может быть, тебе не хватает чего-то? — прямо спросил парень, тут же исправляясь. — Не в физическом плане, а в моральном. Духовном…  — Моральном плане? — слегка удивился тот. — Чего же, например?  — Ну, например, поддержки родных и близких, простого душевного тепла, понимания с их стороны… — почти не думая над ответом выдал Леонардо, а бойца словно обдали ледяной водой в жаркий день. Он резко сник, разгоревшийся пыл внезапно остыл, обращаясь в тёмный пепел, неприятным осадком выпадая на сердце, застилая болезненными воспоминаниями разум. Лео продолжал говорить, только его уже не слушали, полностью погрузившись в свои думы, бесцельно глядя на серую плывущую дорогу.  — Я сказал что-то не то? — обеспокоенно спросил парень, замечая побледневшее лицо собеседника.  — Хм? Нет, просто я не привык к подобным лекциям о смысле жизни и нравоучительным урока по преодолению повседневной скуки, — лениво зевнул Рафаэль, наблюдая знакомый подъезд. — Мы уже приехали?  — Да, — переменившись в лице, ответил тот, заворачивая во двор и понимая, что его слова просто пролетели мимо ушей. — Тебе не следует летать в облаках, а нужно как следует отдохнуть и подлечиться, — напоследок сказал Лео выходящему из жигуля бойцу, замечая слегка пошатывающуюся походку последнего.  — Если будешь беспокоиться о каждом первом встречном, то про себя забудешь, — махнул на прощанье здоровой рукой Раф. — Бывай!       Парень лишь выдохнул, провожая красноволосого слегка удивлённым взглядом, разворачиваясь и выезжая обратно на трассу. Этот человек, спасший его младшего брата, показался ему необычным: эти изумрудные глаза с каким-то матовым оттенком вместо здорового блеска смотрели не на стоящего перед собой, не пробирались в душу, а пытались понять, оценить собеседника, как вещь, выставленную на продажу за заоблачную цену. Если в глазах, как считалось, отражалась душа, то у того она была либо скрыта под семью печатями, либо представляла из себя разбитый пазл, который необходимо было заново собрать, чтобы оживить ходящую статую…       Рафаэль чувствовал ещё большую усталость, облокачиваясь о стенку рядом с дверью своей квартирки, нещадно давя с чего-то ставшими непослушными пальцами на красную кнопочку звонка. Ещё в машине его начинало слегка укачивать, да и голова будто свинцом наполнилась, а размеренная речь учителя-Леонардо неустанно клонила в сон на протяжении почти всей дороги. Сейчас боец хотел просто упасть на скрипучую кровать, уткнуться носом в перьевую подушку и наконец поспать, ведь вчера он вообще не смог заснуть. В чём-то парень оказался прав — Рафу следовало немножко отдохнуть. Совсем чуть-чуть…       Кое-как Рафаэль рассказал Дони произошедшую историю, опуская момент избиения хулиганов, толкучки в троллейбусе, вновь открывшегося пореза, подвоза до самого дома и болящую голову с ломящим телом, пока брат заваривал ему крепкий чай с малиновым вареньем, которое ему, вместо оплаты за часы, подарила бабушка-тётушка Оливия. Хоть такая ягода и считалась очень дорогим деликатесом, но у пожилой женщины был свой золотой запас, так что она могла себе позволить закрыть на зиму баночку-другую.  — Ты, случаем, не заболел? — опять спросил Донателло, подмечая румянец на щеках бойца напару с неестественной бледностью.  — Даже, если и да, то я просто попью чайку с малинкой и посплю, а сегодня вечером уже буду здоров, — выдохнул Рафаэль, с наслаждением попивая бодрящий напиток, стараясь растянуть удовольствие, обжигающим теплом разливающееся по горлу.  — Может, тебе сегодня стоит пропустить бои? — предложил младший.  — Через две недели будет отборочный турнир. Если я пропущу хотя бы один бой, то меня могут заменить другим, — серьёзно ответил он, сжимая кружку ладонями, глядя на тёмно-коричневую гладь. — Я слишком долго сражался, чтобы вот так взять и от всего достигнутого отказаться…       Дони лишь вздохнул, проглотив своё беспокойство и умоляющие слова, прекрасно зная, что старшего таким не пронять, не остановить, не, уж тем более, образумить. Он знал, что Раф сражается для него, для того, чтобы вылечить его поганое зрение, чтобы горе-мастер совсем не ослеп, для того, чтобы накопить денег и наконец уехать из этого гадкого города, поселиться в какой-нибудь деревушке и прожить свой век спокойно, без всей этой суеты… Но вместе с тем после каждого боя он возвращается измотанным, нередко злым и раздражённым, надрывает своё отнюдь не титаническое здоровье, рискуя потерять жизнь на этих подпольных турнирах.       Видя, как резко погрустнел младший, Рафаэль быстренько допил чай, подошёл к моющему посуду брату и потрепал его по тёмной голове.  — Не переживай, Дони, это будет мой последний турнир, я обещаю… — слегка взъерошив каштановые пряди, проговорил боец и пошёл в свою комнату, а Донателло лишь сжал мочалку в руке, сдерживая огорчённый вздох, подбирающийся к горлу каждый раз, когда старший вот так прикасался к нему, веля успокоиться и не бояться.  — «Если же я не буду за тебя волноваться, то кто же будет, Раф?» — подумал парень, поправляя сползшие на нос очки и ставя в сушилку последнюю домытую тарелку.  — Ну просто замечательно! — наполовину прорычав и наполовину простонав, выдал боец, наблюдая на электронном градуснике температуру в 45 с небольшим хвостиком градусов, пытаясь потеплее укутаться уже в два одеяла и обложиться тремя подушками, которые он стащил из одной старой квартирки без согласия бабушки Оливии, проклиная всё и вся на этом поганом бело-сером свете. Да, человек бы давно концы отдал при таком-то жаре, когда все внутренние органы заживо варятся в мясной кастрюле из косточек и плоти, но для Рафаэля она была сравнима с температурой в 38 у простого смертного.       Повернувшись на другой бок и посмотрев на часы, показывающие лишь 19:29, он вновь отвернулся к стене, чуть ли не утыкаясь носом в тёмные обои, пропахшие какой-то пылью несмотря на частую влажную уборку. Парень попытался уснуть, приманивая Морфея всякими лестными словами и песенками, но сон не спешил приходить, вызывая лёгкое раздражение. В груди горел, нет, полыхал настоящий лесной пожар, противным жаром отдаваясь в щёки, но в ногах же поселилась сама матушка-зима, превратив их в настоящие айсберги. Мышцы неприятно ныли, в висках пульсировала свинцовая усталость, а во рту распростёрлась пустыня.       Сейчас ему нужно было поспать и поспать хорошо, за две ночи сразу, ведь в полуфинал выходили лишь бойцы среднего класса и высокого, к которому принадлежал сам Раф. Приходилось прорываться к этой вершине, часто натыкаясь на серьёзных противников с многолетним опытом, но он же прорвался! А теперь, когда он так близок к своей цели, он валяется с простудой, рискуя упустить всё, что с таким трудом добывал!  — Да ни в жизнь! — злобно рыкнул боец, закутываясь в одеяло и надеясь поспать хотя бы до пол одиннадцатого, ведь до бара приходилось добираться аж сорок минут без учёта пробок и задержки автобусов…