Under the skin

      Мы начинаем лепить ярлыки на людей с самого детства. Сначала что-то примитивное: «жадина» на того, кто не поделился шоколадкой, «зануда» на отговаривающего всю компанию от идеи залезть в чужой сад, «заучка» на отказывающегося отправиться на вечеринку вместо подготовки к завтрашнему экзамену.       Потом приходит черёд «предателей», уводящих парня, «фальшивок», копирующих стиль, «шестерок», резко сменяющих сторону конфликта. Рука без раздумий выводит «подстилка», «наркоман», «подкаблучник», а в голове уже рождаются более специфичные «врет о социальном статусе», «спит с деканом», «обворовала подругу», «отсидел за наркоту», «сделала аборт, но врет, что девственница».       К двадцати годам без хотя бы одной надписи на лбу не остаётся никого.       Если бы Лия составляла рейтинг самых отвратительных людей, Марк бы возглавлял этот список. Хотя к его статусу подбиралось ещё с десяток человек, он имел весомые причины удерживаться на вершине. Причины, за которые она бы с радостью его убила, не будь столь гуманна. Стоило отзвенеть последнему звонку у одиннадцатых классов, первой мыслью было радостное осознание, что их дороги больше не станут пересекаться ежедневно. А через месяц и вовсе появился повод станцевать радостно перед костром, разожженным на воспоминаниях, связанных с ним – Марк улетел учиться в Германию.       Лия надеялась, что навсегда. Как выяснилось, нет.       Пальцы вцепились в ножку бокала, словно это бы резко поменяло картинку перед глазами, но реальность меняться не спешила. Разум требовал срочно уйти отсюда, но то, что заставило поздним вечером сбежать в бар, твердило остаться, ведь голова все такая же тяжелая, а мысли все такие же настойчивые.       – Ты, в гордом одиночестве, в моем баре, – заинтересованно протянул Марк, облокачиваясь левой стороной на столешницу и не сводя насмешливого взгляда с неё. – Ни верного рыцаря, ни фрейлин. Принцесса стала нищенкой?       Мысленно приказывая себе дышать медленно, пропускать мимо ушей привычные шпильки и подавлять раздражение, вспыхивающее в ответ на это старое обращение, Лия чуть подалась вперёд.       – В баре твоего отчима, – спокойно, даже слишком, поправила она. – И я не одна.       Плавно соскользнув со своего места и оставив практически нетронутый мартини на стойке, она не стала даже утруждать себя прощанием: каждая секунда пребывания рядом с этим человеком разжигала внутри давно потухшее пламя бешенства. Совсем не то, что ей требовалось: все кончилось, когда закрылись школьные двери. Она выросла. Она все пережила и оставила в прошлом семилетней давности.       И в первую очередь – этого человека.       Лопатки жёг пристальный взгляд: ей не поверили или просто её не пожелали отпустить. Теперь она просто не может пойти к выходу. Она сказала, что не одна, значит, должна вернуться «к своим». Например, к той неизвестной компании, к которой её звала блондинка – отказа ведь не было. Но толпа на танцполе выглядела намного привлекательнее, потому что там ни с кем общаться не придётся, делая вид, что этих людей она и вправду знает. Поэтому, стараясь, чтобы это не выглядело внезапной сменой курса, Лия, прислушиваясь к музыке, двинулась в самую гущу наслаждающейся субботой молодёжи. И стараясь не вспоминать свои шестнадцать, когда тоже приходилось пытаться выглядеть на двадцать, чтобы охранник на входе пустил, или хотя бы сделать юбку покороче – с некоторыми прокатывало.       Потные тела давили со всех сторон, дешевые пайетки и неформальные шипы цепляли тонкий шёлк, заставляя смириться с тем, что платье придётся выбросить. Впрочем, после того, как с ним случайно встретились губы какой-то девчонки, щедро обмазанные блеском и оставившие жирный след четко у горловины, пути назад оказались отрезаны. Жаль, это творение французов ей крайне нравилось.       – Красотка, не потанцуешь с нами? – внезапно прозвучавший где-то справа голос отвлёк от сожалений о платье.       Обернувшись к говорившему, Лия оценила наброшенную поверх дешевой футболки клетчатую рубашку, худое телосложение, беспорядочно лежащие короткие волнистые волосы и качнула головой.       – Найди себе девочку по возрасту, – намекая на его откровенно детский (парень выглядел не старше восемнадцати) вид, посоветовала Лия.       Она собиралась продолжить движение в сторону центра танцпола, но на плече сомкнулась чья-то рука и незнакомый голос поинтересовался:       – Точно не хочешь?       Обернувшись, Лия обнаружила рядом ещё одного парня, в теории, постарше и на этот раз рыжего, на голову выше неё, но в таком же откровенно «рабочем» прикиде.       – У вас со слухом проблемы? – она поморщилась: от стоящего слишком близко парня разило каким-то паршивым парфюмом. Облился старательнее некоторых дам: видимо, чтоб в толпе обнаружить было легче.       – Прекращай ломаться, пошли, – проигнорировал ее слова тот же рыжий, потянув за собой к кудрявому дружку.       Лия дернула плечом, пытаясь освободиться, но это ничего не дало. Как и попытка просто остаться на месте – даже если парни были не старшее неё, они явно превосходили её по силе. Гендерные особенности никто не отменял.       Если бы её воспитывали иначе, она б кусалась, царапалась, кричала и вообще устроила цирк. Но из более спокойных и менее позорящих её методов в голову пришло только наступить шпилькой на ногу, что отменялось по причине неподходящей обуви у «ухажеров»: армейские берцы угрожали её собственным туфлям. Стоило поддаться и подыграть мальчикам, чтобы ослабить бдительность и привлечь охрану – вряд ли эти индивиды имеют особую неприкосновенность.       Но собственные планы по спасению обрушились под весом чужих. И ещё неизвестно, к лучшему ли.        – Мама не учила различать «да» и «нет»? – прозвучало насмешливо из-за спины: не требовалось даже оборачиваться, чтобы узнать, кого именно принесло на её защиту.       Горячая рука легла на талию, притягивая ближе к «герою».       – А тебя мама не учила не лезть в чужие дела? – ничуть не смутился тот самый кудрявый.       – Дела, касающиеся моей девушки, априори не чужие.       Потребовалась вся сила воли, чтобы ни единым мускулом лица не выдать своего отношения к прицепленному на неё ярлыку. С этим разбираться будет позже. Пока любые заявления – для её сиюминутного блага, и пока они не рискуют попасть в прессу (или к бабушке), их можно подтверждать.       – Что ж ты девушку одну отпускаешь? Её и увести могут, – парень напротив точно не понимал, с кем говорит.        – Вы что ли? – хмыкнул Марк. – Она с вами все равно не пойдёт. А если попробуете насильно увести, – непрозрачно намекнул он, – здесь полно охраны, знающей её в лицо. Можете попытаться, но сразу уточните, на каком кладбище вас лучше закопать: сделаю вам последний подарок.       – Нарываешься? – уточнил кудрявый, пока его рыжий приятель продолжал держать Лию за руку.       – Даю бесплатный и очень ценный совет.       – Можешь засунуть свой совет себе в задницу.       Над своим ухом Лия услышала шумный вздох, похоже, выражающий театральную скорбь и неодобрение. Все это представление ее начало раздражать, но просто улизнуть сейчас она явно не могла.       – Последил бы за языком. Особенно при девушке, – порекомендовал ему Марк и, уже более равнодушно, добавил: – Надо проследить за тем, кого сюда пускают: бар скоро в черкизонскую пивнушку превратится.       – Мажор, что ли? – скривился рыжий, но все же от Лии руку убрал: видимо, упоминание охраны во второй раз как-то его напрягло.       Еще бы отцепиться от «спасителя» и можно спокойно выдохнуть. Единственная причина, по которой Лия вообще позволяла себя спасать конкретному индивиду, заключалась в том, что от него хотя бы ясно, чего ждать. В отличие от непривлекательных товарищей в дешевых тряпках.       На презрительно выданный ярлык Марк никак не отреагировал: по крайней мере, словесно. Что было на его лице, Лия не знала, будучи прислоненной к нему лопатками. И что он там сделал свободной рукой, тоже не представляла, но парни, внезапно посмотревшие куда-то вперед и влево, напряглись. Из-за спины раздалось хмурое:        – Вызывали, Марк Игоревич?       О, ну конечно! Один тех амбалов, что контролировали помещение, похоже. Кто бы сомневался, что лучшее решение проблемы – применение грубой силы и, желательно, чужой. Собственные руки бы этот человек никогда не стал марать.       На лицах парней отразилось недовольство, смешанное с отвращением и глубоко запрятанным испугом. Наверное, им даже стоило посочувствовать – попытались склеить девушку, сделали это не совсем удачно, а нарвались на проблемы, словно рискнули её изнасиловать. Что-то, конечно, подсказывало, что и этим знакомство могло кончиться, но концентрироваться на подобных предположениях не хотелось.       – Парни, кажется, перепили, – ровным голосом ответил Марк. – Проследи, чтобы они нашли выход отсюда.       – Понял, – отозвался тот же голос, а потом в поле зрения попала крупная мужская фигура в темной форме с кожаной кобурой на левом бедре.       Почему-то эта деталь особенно напрягла Лию. Парней, кажется, тоже, потому что они явно решили обойтись без близкого знакомства с охранником и поспешили покинуть толпу танцующих. Стоило им это сделать, Лия резко сбросила чужую руку со своей талии и отошла на несколько шагов. Спектакль окончен, ей и пяти минут хватило, чтоб осознать – теперь она точно готова уехать. И совсем не потому, что её может попытаться закадрить кто-то ещё: после такого «спасения» можно смело ожидать еще чего-то.       – И к чему это было? – уточнила Лия, раскрывая клатч и доставая оттуда мобильный. Почти не глядя отпечатком разблокировала экран и тапнула по иконке такси.       Привычно наблюдающий за ней Марк, не выдающий намерения приблизиться, пожал плечами.       – Хотелось разок побыть на месте героя для принцессы.       – Если ты намекаешь на то, что я теперь должна из благодарности тебя поцеловать, ты сказкой ошибся.       Так же, как ошиблась она сама семь лет назад. Счастье, что не в момент, когда уже поздно.       – В твоей слюне слишком много яда – воздержусь.       – Не больше чем в твоей – неизвестного дерьма, подхваченного у подружек. Всех немок оприходовал?       – Что я слышу, – сложив руки на груди, хохотнул Марк. – Ревнуешь?       Предсказуемость его фраз и шпилек порой крайне раздражала. И то, что она все ещё на них периодически реагировала – тоже.       – Меня твоя жизнь не касается, – отрезала Лия.        Телефон пиликнул, сообщая, что серая Хонда подъезжает. В другой ситуации, увидев, что назначена та же машина, она бы отменила заказ, надеясь попасть на кого-то другого. Но сейчас превыше всего была необходимость покинуть это место, поэтому она готова даже вытерпеть того же водителя, видимо, все полчаса кружившего в одном округе.       – Передавай привет брату, – бросила напоследок Лия, мысленно ликуя, потому что по лицу Марка проскользнула гримаса отвращения.       Приятно, когда последний удар остаётся за тобой.

***

      Сложно заметить изменения в человеке, когда видишь его каждый день – кажется, он был таким всегда. Но когда жизнь разводит вас в разные стороны на семь лет, впору принять его и за чужака. Когда в дамских романчиках пишут слезливые истории о том, как мальчик и девочка, разлученные в детстве, вдруг через десять-пятнадцать лет узнают друг друга и вспоминают старое обещание о свадьбе, чаще хочется не умилиться, а закончить на этом знакомство с историей. Потому что это случается слишком редко, чтобы поверить.       Спустя семь лет Марк уже почти не помнил лиц своих одноклассников (особенно потому, что трижды сменил школу) и узнал бы, наверное, только тех, с кем поддерживал отношения долго. Или тех, кто имел какие-то очень яркие черты. Учителей он бы с легкостью сейчас спутал с какими-нибудь знакомыми семьи – среди них было немало и седых, и упитанных, и в очках, и в костюмах.       Но лицо Лии Аренсберг выбросить из головы оказалось сложнее.       В семнадцать она была очаровательнее с ямочками на округлых щеках и вечно собранными волосами: кажется, она как-то призналась, что бабушка не разрешает носить их распущенными. В двадцать четыре черты её лица стали резче, фигура тоньше (или просто теперь её не скрывала форма лицея), а из раскосых глаз исчезло тепло. Хотя последнее, наверное, случилось еще тогда. Но если в семнадцать она была очаровательна и воздушна, то в двадцать четыре маска хорошей девочки разбилась.       Впрочем, не исключено, что про запас (для случаев личной необходимости) у нее имелся еще с десяток.       А еще, что в семнадцать, что в двадцать четыре, Лия Аренсберг не потеряла одного из своих главных талантов – идеально наносить удар по болевым точкам. Упоминание брата, словно бы мимоходом, сказало больше, чем любые развернутые монологи: о том, что она ничего не забыла. Что для нее ничего не изменилось. И, вполне возможно, о том, что за семь лет их отношения никуда не исчезли. Интересно, почему брат не ввел её в их дом?       Потребовав у бармена повторить недавний шот, Марк потер виски. Эти чертовы новости, заставившие его вернуться в Россию (он, конечно, не планировал оставаться в Германии вечно, но в ближайшее время вылетать тоже не собирался), выглядели абсурдно. Как в глупых сказках – кто из трех (поправка: двух) царевичей просьбу выполнит лучше, тот и получит власть. Отчим, конечно, не трон предлагал – всего-то пока место его заместителя и три заведения в довесок, но это значило и передачу должности главы компании однажды.       И без того понятно, что будут испытания после: абсурд – отдать все тому, кто раньше женится. Это не гарант, что новый владелец не развалит все за месяц. Но сейчас задача выглядела смешно. И с явным подвохом. Хотя женившийся год назад брат действительно оказался допущен к управлению тремя ресторанами, в то время как самого Марка оставили за бортом.       Просто ничего не сказали вовремя.       – Что, красотка не поддалась? – на соседний стул приземлился крепкий парень с бокалом виски. На лице, которое заслуживало запечатлеть его в камне, потому что именно на него клевали все девушки, расплылась довольная усмешка.       Поморщившись, Марк отобрал виски у приятеля, чтобы осушить бокал одним глотком. Возмущенный возглас он пропустил мимо ушей.       – Красоткой она была только со спины, – прокомментировал он, предпочтя соврать вместо того, чтобы объяснять, почему эту красотку соблазнять не было смысла.       В отместку за то, что он прикончил чужой виски, приятель успел забрать его шот раньше, чем Марк обернулся в сторону выполнившего заказ бармена. На туманное «потом» Глеб месть никогда не откладывал. Когда-то именно благодаря этому его качеству парни и сдружились. Хотя можно ли было назвать это дружбой, если все семь лет они никак не контактировали. Но именно ему первому Марк и написал, выходя на парковку в Шереметьево.       – Не проблема – другую найдем, – пожал плечами Глеб, пробуя шот. – Вон блондиночка в золотом симпатичная, – махнул он рукой в направлении танцпола, где действительно извивалась высокая девица со светлым каре и в блестящем платье.       Но после внезапного столкновения с девушкой, с которой так рано он встречаться не собирался, желание стереть воспоминания о немках как-то стихло. Потому что голову опять заполнили те мысли, которые Марк старательно выгонял подальше все утро.       – Лучше скажи мне, есть ли у тебя человек, который может в любом брачном контракте найти лазейку, чтобы муж не получил после развода ничего – все отошло жене.       – Ты там местами мужа и жену не попутал? – уточнил Глеб недоуменно.       С мрачной усмешкой Марк обернулся к нему.       – Ничуть. Свадьба – еще не финиш этой гонки.       – Зачем тебе это? – друга вся эта таинственность ничуть не пугала: он скорее пытался разгадать неудачные исходы.       Марк пожал плечами. Не то, чтобы ему очень хотелось перенять дело отчима – прибыльное, бесспорно, но совсем не вписывающееся в перечень его личных желаний. Он никогда не видел себя ресторатором. И это даже при том, что должен был по крови получить подобную страсть. Но иметь запасной аэродром стоит, даже при том, что будущее ему уже обеспечили. Только об этом никому знать не стоило.       И главная цель выглядела иначе.       – Может, я просто хочу доказать, что тоже чего-то стою?       Вопрос, не требующий ответа, Глеб принял на веру. В конце концов, это было бы логичным желанием, вытекающим из последних семнадцати лет жизни. Когда единственным смыслом жизни является попытка стать тем, с кем сравнивают. А не кого.       Но в действительности это уже давно перестало интересовать Марка. Куда важнее стало отобрать все у брата, который семнадцать лет отнимал все у него.

***

      Возвращение на родной Кутузовский свершилось в рекордно короткие двадцать минут, не считая ожидания машины на улице: даже там приятнее было находиться, чем в баре, где существовали все риски для потери последних крупиц спокойствия и рассудительности. И, наверное, удалось бы порадоваться факту прибытия домой, если бы ровно в ту же секунду, когда второй замок щёлкнул, запирая входную дверь, в широкой полутемной прихожей, освещённой лишь парой настенных бра, не появилась бабушка.       Иветта Аренсберг бы сошла за всех всадников Апокалипсиса разом, как минимум персонально для своей семьи и Лии в частности. В свои почти шестьдесят пять (которые успешно выдавались за пятьдесят) она совершенно не походила на «бабушку» в классическом понимании: ту самую, что должна баловать внуков, кормить их и вязать колючие шарфы. Причём, она не совпадала с канонами ни русской, ни немецкой бабушки – это была истинная глава немаленькой семьи, не желающая сдавать собственную власть кому-либо. А поднимать восстание было себе дороже, хотя бы потому, что от этого зависело благосостояние всех.       Именно бабушка потребовала, чтобы её зять взял фамилию жены (о том, как непросто дался этот брак её дочери, лучше умолчать); именно бабушка настояла дать внукам нерусские имена (чтобы корни не забывали, как это объяснялось); именно бабушка следила за каждым шагом всех членов семьи и была самым страшным палачом, карающим за малейший промах.       Лия более чем была уверена, что если бы не бабушка, её бы не заставили с пяти лет учить немецкий до того уровня, когда в двенадцать она уже говорила на нем относительно свободно, в шесть бы не отдали в хореографическое, а в десять – в музыкальную школу. Спасибо, что ничто из этого не было призвано стать её будущей профессией и однажды кончилось. Хотя выбором её профессии, ожидаемо, тоже занялась бабушка, и, в чем не стоило сомневаться, с браком будет так же. Отчасти успокаивало то, что через подобное проходили и младшая сестра, и брат, но утешение, честно говоря, слабое.       И самый большой спрос, все равно, именно с неё.       – И где ты гуляла, юная леди, позволь спросить?       Со скрещёнными на груди тонкими руками, в длинном шелковом пеньюаре, убранными в пучок все ещё темными совсем не от краски волосами и жёстко смотрящими серыми глазами, она создавала впечатление бездушной статуи. Впрочем, даже эта женщина имела свои слабости и минуты тепла, хотя сейчас о них совсем не вспоминалось. Отводя глаза и выражая всем своим видом искреннее раскаяние (единственный способ получить пощаду), Лия как можно более спокойным голосом произнесла:       – Родители Даниила пригласили на ужин, я немного задержалась, прошу простить.       «Немного», конечно, было не совсем тем словом, потому что в двенадцатом часу с ужина не возвращаются. Но один момент все же должен был хоть немного успокоить и смягчить бабушку.       – Езерские, – отрывисто кивнула та. – Что ж, хорошо.       Главное теперь, чтобы Даниил или его родители при очередном визите не спросили при бабушке, почему она так рано сбежала: это быстро вскроет ложь и повлечёт за собой локальный Армагеддон.       Про себя облегченно выдохнув, Лия попыталась было прошмыгнуть мимо всевидящего ока в свою спальню, но не успела сделать и десяти шагов, как её остановил слишком несвоевременный вопрос:       – Разговор о свадьбе ещё не заводился?       Мысленно застонав, Лия, находящаяся в полуметре от бабушки, была вынуждена поднять на ту глаза. Когда ж ещё ее личную жизнь обсуждать, как не в глубокой ночи?       – Я не думаю, что мы готовы к этому шагу.       Как минимум она – точно нет. Одно дело иметь мужчину, с которым можно появиться где угодно и который всегда выступает отличным прикрытием для семьи, а другое – связать себя с ним на всю жизнь. Потому что бабушка (все сводится к одному знаменателю) не допустит развода. А Лия не имела абсолютной уверенности в том, что лет через десять не осознает, что любовь прошла.       – Он ухаживает за тобой уже четыре года, – напомнила бабушка, сверля пристальным взглядом. – Вы официально встречаетесь два с половиной. Только не говори мне, что вы планируете гражданский брак, – последние слова были произнесены с таким отвращением, словно за ними крылось все зло мира.       Гражданский брак Лия точно не планировала, ещё в детстве нарисовав себе идеальную свадьбу, но иногда ей казалось, что она готова пойти даже на это, лишь бы хоть как-то показать, что она достаточно взрослая, чтобы что-то в собственной жизни решить самостоятельно.       Правда потом она вспоминала, что однажды вышло из её самостоятельности.       – Никакого гражданского брака, – заверила она бабушку. – Просто свадьба – вещь слишком серьёзная, чтобы однажды просто случиться. Мы должны быть уверены, что все решили правильно.       С полминуты бабушка рассматривала её лицо, будто бы искала признаки неискренности или каких-то скрытых мыслей, но потом все же её тонкие, идеально очерченные губы едва изогнулись, показывая намёк на улыбку. Подойдя ближе, бабушка коротко коснулась сухими губами её лба.       – Доброй ночи, дорогая, – пожелала она.       Едва ли не танцуя от того, что допрос кончился довольно быстро и мирно, Лия эхом повторила эти слова и, стараясь не срываться на бег, прошла в собственную спальню. И только когда дверь за её спиной издала успокаивающий щелчок, она облегченно шумно выдохнула.       И, преодолев расстояние в пару метров, с наслаждением упала на застеленную пушистым покрывалом широкую постель.       Голова оставалась все такой же тяжёлой и забитой не выветрившимися по причине рухнувшего плана мыслями, но сейчас она была готова только последовать золотому правилу Скарлетт. Никаких размышлений сегодня.