Under the skin

      Самая большая глупость – использовать общие мерки для всех. Мы пытаемся сравнивать чужую боль и свою, отказываемся принять на веру то, что сами не испытывали. Мы забываем о том, что никогда не сумеем абсолютно разобраться в чужих мыслях. Никогда не сможем прочувствовать другого человека, каким бы близким он ни был.       Марк, с каждым днем все сильнее сходящий с ума от необходимости сохранять отношения в тайне, не понимает до конца, почему Лия так боится огласки. Ему кажется, что хорошая девочка просто боится запятнать свою безупречность связью с таким как он. И эти мысли каждый раз вызывают в нем приступы бешенства, смешанного с горечью.       Он не знает, как долго готов продолжать все.       И потому, когда вдруг к нему подходит Глеб с поздравлениями, а потом еще несколько одноклассников затрагивают эту же тему, Марк словно успокаивается: Лия наконец решилась. Странно, что ничего ему не сказала, но решилась – и это моментально выметает из головы все мрачные вещи. Значит, для них действительно все серьезно.       Марк находит Лию на большом перерыве: во дворе, на скамейке со стаканом сока в напряженных пальцах. Май медленно подходит к концу, и сидеть в душных стенах лицея никому не хочется. Особенно старшеклассникам, измученным предстоящими экзаменами. Для одиннадцатого – итоговыми, для десятого – промежуточными по профильным предметам. Лия еще с апреля выходит обедать на улицу: то со смузи, то с яблоком, но сегодня почему-то рядом нет ни одной её одноклассницы, а сама она как-то слишком напряжена – это Марк замечает, подходя к ней слева. Лицо бесстрастное, губы плотно стянуты, плечи подняты.       Думая, что это связано с учебой, Марк просто подходит ближе и осторожно обнимает её (стараясь не задеть стакан), касается губами стянутых в идеальный низкий пучок темных волос и выдыхает «привет».       Вместо ответа Лия резко отталкивает его, вырываясь из объятий.       В её покрасневших глазах столько ненависти, что Марк на миг замирает. Хмурится непонимающе и смотрит на соскочившую со скамейки девушку, шагнувшую назад от него.       – Как ты смеешь ко мне подходить?! – практически шипит она, скорее бездумно, нежели с определенными намерениями, сжимая пальцы свободной руки в кулак.       Марк тонет в недоумении. Им уже незачем притворяться, и на её лице нет ни капли фальши – это сбивает его с толку. И становится холодно: все то долгожданное тепло, которое обнимало его с утра, исчезает.       – Лия, – он совершенно не понимает, в чем дело, и медленно протягивает руку, пытаясь коснуться плеча девушки.       Та только отходит еще на шаг и смотрит с той же эмоцией, но теперь Марк начинает угадывать в глубине покрасневших глаз боль.       – Не трогай меня, – едва ли не по буквам произносит Лия, стараясь контролировать голос. – Твое терпение не вечно, да, Романовский? – с презрением выплевывает она, почти впервые называя его по фамилии. – Надоело ждать. Еще пара недель и рассказывать о своих победах будет некому, да? Поздравляю, о тебе теперь весь лицей с восхищением говорит!       Стакан с недопитым соком летит куда-то в сторону, с громким звоном разбиваясь об асфальт.       Из этого всего Марк понимает лишь одно: их отношения предала огласке не Лия. Еще предстоит понять, кто именно, хотя он сам этому кому-то был благодарен. Неизвестно, сколько бы они оба тянули.       – Это не я, – коротко отвечает Марк, пристально смотря на Лию; она не верит.       Не расслабляется ни капли, не становится ни на грамм спокойнее. Все так же яростно сверлит взглядом и часто дышит сквозь приоткрытые губы.       – Хочешь сказать, это не в твоем инстаграме пост появился? – раздраженно отзывается она. Телефон, лежащий на скамейке, быстро оказывается в её руках, а через несколько секунд он уже повернут экраном к Марку.       Экраном с фотографией, действительно сделанной им самим: глупое селфи на благотворительном вечере, куда они оба попали со своими родителями. Глупое селфи двух вырвавшихся на пару минут подростков. То, как Лия обнимает его и прижимается алыми губами к шее, оставляя след под воротником рубашки, не оставляет шансов на другое прочтение снимка. И подпись «выкрал принцессу у дракона» совершенно в его стиле и непрозрачно намекает на то, что ему все же удалось увести девушку из-под носа строгой бабушки.       Почти шесть сотен лайков вместе с сотней комментариев не оставляют шанса на то, что никто еще не заметил этот coming-out.       Правда становится неясно, почему сам Марк не заметил такую активность в собственном инстаграме. И как вообще… хотя нет, «как» – вполне ясно. Вчера вечером его телефон брала сестра, сославшаяся на то, что утопила в бокале в бассейне собственный.       Мелкая дрянь!       Похоже, она еще и уведомления отключила. А сам Марк точно каждый час по соцсетям не гулял.        – Вероника, – сквозь зубы цедит он, раздраженно взъерошивая волосы и стараясь дышать ровно. – Это Вероника.       – Откуда мне знать, что не ты? – качает головой Лия, скрещивая руки на груди.       – Лия… – Марк поднимает на нее глаза, но наталкивается на абсолютное недоверие.       – Ты, который едва ли не ведущий списки своих бывших подружек. Ты, который столько хотел встречаться открыто. Ты, который даже не подумал связаться со мной утром, явно наслаждавшийся этими сплетнями, с утра гулящими по лицею. Как я могу тебе верить?       Марк видит эту неприкрытую горечь, слышит усталость в голосе, и с его языка срывается то, что он не хочет говорить:        – А как могу верить я, когда ты из-за глупых страхов почти полгода отказываешься раскрыть наши отношения? Может, дело совсем не в бабушке? Идеальная девочка Лия Аренсберг просто не хочет грязное пятно на своей репутации.       Они оба – оглушенные. Она – его словами, уничтожившими все её надежды на то, что он способен понять. Что он способен видеть то, что она не хочет признать даже себе. Он – собственными мыслями, которые он никогда не собирался облечь в слова.       Лия смотрит на него так, словно видит впервые. Почти не моргает, едва ли дышит, и только губы слабо-слабо шевелятся, словно она пытается что-то сказать. Но Марку намного больше говорит дорожка, которую чертит слеза по бледной щеке. Одна-единственная, не превращающаяся в позорные рыдания: эта девушка умеет даже плакать красиво. Но этой одной-единственной хватает, чтобы полностью осознать, что он сказал.       И что это значило для самой Лии.       Даже если он и был уверен, что её дрожь перед бабушкой – глупа и ей стоит уже стать смелее в желаниях и поступках, он знал, как она дорожит семьей. Знал, но не понимал.       И не имел права бить в эту точку.        Он хочет подойти: делает шаг, и с губ почти срываются извинения. Но Лия отшатывается с ужасом в глазах.       – Нет, – качает она головой. – Молчи. Я больше ничего не хочу от тебя слышать сегодня.       Она резко разворачивается и стремительно уходит: у нее еще есть занятия. И хотя все внутри требует догнать (Лия никогда не бегает, даже если очень хочет – леди не носятся как угорелые), Марк знает, что сделает только хуже.       И остается на месте, словно приросший к идеально выметенному асфальту, и смотрит в удаляющуюся безупречно ровную спину.

***

      Если в детстве Лие еще снилось что-то хорошее – чаще на основе тех книг и фильмов, которые она «глотала» днем, то уже в старшей школе она почти не видела сны. Впрочем, часто она предпочитала их не видеть совсем, потому что в большинстве случаев они гарантировали отвратное разбитое состояние и головную боль. Потому что почти всегда это был один и тот же проклятый сюжет. Где-то подробнее, где-то короче, но изученный до последней детали.       Четкий, с полным воспроизведением запахов и звуков. Эмоций. Мыслей.       Сон, который любил возвращаться, когда нервная система истошно орала и требовала помощи.       Подавившись собственным криком, Лия открыла глаза. Руки, цепляющиеся за смятую простынь, сотрясала дрожь, в уши словно натолкали ком ваты. Сердце пропускало удары. Ощущения, испытанные во сне, казались абсолютно реальными. Тело ныло от фантомных побоев. Дышать не получалось: в легкие не попадало ни капли воздуха. Никакие попытки делать глубокие и мерные вдохи и выдохи не спасали – спазм не пропадал, ощущение тошноты тоже. Панические атаки давно не напоминали о себе, тем более после снов.       И даже если все это – давно минувшее, сознание не забыло. Сознание реагировало как в первый раз. Сознание опять сходило с ума.       Сев в постели, но не включая свет, Лия потянулась к бутылке минералки, стоящей на прикроватной тумбочке. Налила в стакан немного, пытаясь не расплескать в процессе. Сделала глоток. Затошнило еще сильнее. Сжав гладкое стекло в руках, Лия закусила губы до онемения и прислушалась. За бешеным стуком пульса вроде бы не было никаких звуков. Значит, бабушка не проснулась. К счастью.       Часы показывали почти пять. Жаль – лучше бы полночь. Осторожно (насколько это было возможно в её состоянии) выдвинув верхний ящик, Лия достала оттуда полупустую пачку успокоительного полегче и выдавила из блистера на ладонь таблетку. Для того, чтобы её выпить, пришлось налить еще порцию минералки.       И рухнуть обратно на подушки, широко раскрытыми глазами смотря в потолок. Потому что если их закрыть, станет еще хуже.       Воспитанием внучек бабушка занималась мало. Точнее, она не действовала напрямую: выбирала для них занятия, лицей, университет. Контролировала поведение, оценки, желания и цели, гардероб. Могла запретить общаться с кем-то. Но до того, как девочки пошли в первый класс, они были дома. А Лия по состоянию здоровья тут просидела и вовсе два лишних года, вынужденная учиться с приглашенными преподавателями.       И все время, пока девочки находились дома, с ними сидели няни. Они менялись часто – в основном потому, что бабушка находила в них недостатки быстро. Но одну Лия запомнила если не навсегда, то на несколько десятков лет. Потому что именно ей оказалась обязана пристрастию к сильным успокоительным.       В тот вечер родители уехали на день рождения к одногруппнице матери, брат спал в детской, Илзе лежала в больнице (буквально вчера забрали в инфекционное), а бабушка еще не вернулась с работы. Восьмилетняя Лия заканчивала с заданием по немецкому, желая выбросить все эти тетрадки и учебники из окна. Ей вполне нормально давались языки, но она была ребенком, который совершенно точно не желал с утра до вечера учиться, в перерывах выезжая на хореографию. Все подружки бегали во дворе, объедались мороженым, пока она старательно выводила очередное предложение, проговаривая его вслух по слогам. Летние сумерки за окном и детские счастливые крики никак не способствовали концентрации.       Бросив еще один недовольный взгляд на дописанный ровным, округлым почерком абзац, она отбросила от себя ручку с забавным пушком на конце и поджала губы. Нет, ей точно нужно отвлечься. Немецкий никуда не убежит – бабушка вернется не скоро, она успеет доделать все. Там осталось-то: перевести еще одну страничку и все.       На то, чтобы сменить домашнее платье на прогулочное потребовалось пять минут. На то, чтобы переплести косу – еще столько же. Выскользнув из комнаты, Лия направилась искать няню – если не отпроситься, то хотя бы уговорить выйти с ней во двор. В гостиной её не обнаружилось, хотя телевизор работал и достаточно громко. Какому-то очередному сериалу девочка не уделила никакого внимания – осмотрелась и пошла дальше. В шестикомнатной (еще до рождения детей родители купили себе соседнюю с бабушкиной трешку, а потом просто совместили) квартире не так много мест, куда можно пойти. По крайней мере в доме бы искать пришлось дольше.       В малой детской никого, кроме спящего четырехлетнего брата, не было. На кухне тоже, хотя там что-то кипело на плите. В ванных свет не горел. Двери на балконы были закрыты. Нахмурившись посреди коридора, Лия задумалась. Все указывало на то, что няня здесь, но где конкретно? Оставалось только два варианта, и оба они выглядели очень неправильно.       Свернув направо, она повернула круглую ручку и толкнула дверь в спальню родителей. Поиски кончились – няня стояла у большого зеркала, висящего над широким комодом цвета слоновой кости, и прикладывала что-то к ушам.       Она обернулась на шум, и это позволило Лие увидеть картинку полностью.       – Что вы делаете в маминой комнате? Зачем вы трогаете мамины сережки? – поинтересовалась девочка, чувствуя, что происходит нечто неправильное.       Няня была совсем чужой. А то, что эти изумрудные капли с цветком у основания принадлежали маме, Лия знала отлично – сама не раз с ними игралась. И не раз получала напоминание, что их нельзя доставать из шкатулки. Мама их очень любила. Вряд ли бы она позволила чужой женщине их трогать.       – Ничего, – нахмурилась няня, тут же опуская украшение в открытую шкатулку.       Лицо её, и без того никогда не казавшееся Лие особо красивым (возможно, из-за шрама на вытянутом подбородке), стало уж совсем непривлекательным. Поежившись, Лия хотела было что-то сказать, но замерла, увидев блеск мелких камней на руке няни. Сережки оказались не единственным, что той приглянулось.       – Вы взяли мамин браслет, – озадаченно моргнув, произнесла она, а потом, словно придя в себя, уже громче повторила обвиняющим тоном: – Вы взяли мамин!…       Договорить ей не дала тут же оказавшаяся няня, зажавшая ей рот ладонью и злобно на нее зыркнувшая.       – Ничего я не брала, – прошипела та, – это мое. А ты, если раскроешь рот,..       На этот раз договорить не удалось ей, потому что Лия резко укусила её за ладонь. Секундная заминка няни дала девочке возможность сбежать в собственную комнату. Спешно кинувшись к телефонной трубке, она попыталась вспомнить номер родителей, но сбилась на пятой цифре. Пришлось набирать все заново.       Она не успела: только пошли гудки, как дверь детской распахнулась и в проеме появилась напоминающая бешеную фурию фигура няни. Испуганно вжавшись в кресло, на которое она забралась с ногами (чего ей никогда не позволяли), Лия обхватила обеими руками трубку и молилась, чтобы гудки наконец прервались родным голосом.       – Быстро положила телефон! – раздался истеричный вскрик няни. И, не дождавшись реакции (тем более что девочка еще сильнее вцепилась в указанный предмет), она стремительно пересекла комнату, чтобы вырвать телефон из детских слабых рук.       – Я все равно маме расскажу! – отчаянно выкрикнула Лия, не зная, куда ей деться с этого кресла, потому что няня нависла над ней коршуном, обдавая отвратительным восточным ароматом и, кажется, заняв все пространство детской. Настолько страшной она казалась.       – Не расскажешь!       И за этими словами последовал внезапный удар: той трубкой, которую женщина держала в руке, по плечу; Лия вскрикнула и от боли, и от ужаса – её еще никогда не били. И никогда не кричали. Бабушка, конечно, наказывала внучек, но никогда не поднимала ни них руку. Не повышала голоса. Папа, едва ли не обожествляющий дочерей, вообще бы о таком подумать не смог. Потому подобное девочка испытала впервые и просто поперхнулась собственным вдохом, во все глаза смотря на няню.       А та явно не собиралась успокаиваться, другой рукой схватив её за воротник платья и потянув вверх.       – Ты никому ничего не расскажешь, поняла? – прошипела она.       Как бы Лия ни была испугана, она все еще не могла признать тот факт, что чужой человек осмелился покуситься на вещи её мамы. И теперь этот человек пытался у нее вытребовать молчание. Возможно, её ударят еще раз, но когда бабушка или папа узнают, они выгонят эту женщину. И обязательно сделают так, чтобы она понесла наказание. Поэтому, упрямо сдерживая слезы, Лия, дрогнувшим голосом, бросила:       – Расскажу! И вам будет очень плохо, потому что ба…       Последовал новый удар, на этот раз по скуле все той же телефонной трубкой. Боль прошла по шее до ключицы, заставляя девочку вскрикнуть от неожиданности.       – Ничего ты никому не расскажешь, маленькая дрянь. И мне плевать на твою бабушку, – процедила она, отбросив Лию обратно в кресло и резко вцепившись ей в подбородок, чтобы создать между ними прямой зрительный контакт. – Я буду даже рада уничтожить то, что дорого этой стерве.       Лия не понимала, о чем идет речь, но зато отлично улавливала эмоции и они ей совсем не нравились. Её начало трясти, потому что она уже не верила, что её просто раз ударят и оставят в покое. Она даже пожалела, что бабушка должна вернуться не скоро: ей бы удалось все остановить. Но все же, даже до ужаса напуганная, Лия пыталась хоть что-то сделать. Смотря в упор на няню, она потянулась правой рукой в сторону и едва не подпрыгнула от радости, когда нащупала на столике у кресла узкий учебник немецкого. Вцепившись в него, она что только было силы попыталась ударить няню куда пришлось.       Попыталась – потому что она была девочкой и ей было восемь. Удар, пусть даже углом и в глаз, может и дезориентировал ненадолго няню, но не был способен ту вырубить. А потому больше ухудшил ситуацию, чем помог. Потому что явно довел женщину до бешенства.       Взвизгнув, она закрыла пострадавший глаз рукой и тут же замахнулась на девочку, попытавшуюся выскользнуть из кресла, но не успевшую убежать. Новый удар пришелся на спину и сбил с ног. Лия почувствовала, что задыхается, когда очередная вспышка боли обожгла ногу, потом лопатку. Она что-то кричала, заглушая своими криками оскорбления няни (там было что-то о выродке немецкой шлюхи – это единственное, что осталось в памяти), а потом боль пронзила голову и все потемнело.       Потом были скучные дни в больнице, недели кошмаров, какие-то таблетки, от которых постоянно хотелось спать. Недели бессонницы, которую удавалось скрывать относительно недолго. Первый приступ, который врачи не распознали и просто увезли задыхающегося ребенка на скорой: так девочка запомнила – с ней что-то не в порядке. А дальше – еженедельные визиты к психотерапевту, потому что девочку начинало трясти от любых криков. Даже если это была ссора мимо проходящей пары. Даже если это её совсем не касалось.       Намного позже, уже учась в школе, Лия узнала, что няней была сестра одной из бывших подружек папы, которая метила на место его жены даже после того, как он женился. В какой-то момент она просто пропала. Папа вздохнул с облегчением, не зная, что к этому приложила руку бабушка. Отправила в психиатрическую лечебницу насильно. Где девушка скончалась через шесть лет. В семье Аренсберг её сестра появилась с совсем другими именем-фамилией (если бы об родстве девушек узнали, её бы не взяли), по рекомендации хорошо знакомых людей. И исключительно ради мести.       Это был последний раз, когда няню девочкам искали не через агенство и не с десятью рекомендациями.       Отчасти у нее вышло – после случившегося бабушка не отходила от Лии несколько недель. Но самой девочке все же досталось больше: долгие десять лет она не могла избавиться от этих кошмаров. Психотерапевты объясняли все эмоциональной лабильностью, постоянным подавлением внутренних реакций, семейным давлением и еще кучей непонятных вещей, которые складывались вместе и порождали подобный ответ на психологическую травму.       Лие от их диагнозов легче не становилось, но со временем постепенно кошмары начали забываться. В стрессовых ситуациях она уже реагировала не так ярко. Но в восемнадцать, после выпускного она столкнулась с еще одним эпизодом жестокости в свой адрес. Только на этот раз – от человека, которому безоговорочно доверяла. От человека, которому согласилась довериться.       И в тот момент, задыхаясь от паники, бешенства в глазах напротив и вида крови на руке Андрея (к счастью, ударившего не её, а стену возле её головы), Лия молилась, чтобы все поскорее закончилось. Каким именно был финал, она уже не увидела, потеряв сознание.       Потом были новые недели бессонницы, долгие попытки понять, как это могло случиться с ней. Почему близкий друг (и человек, в искренние чувства которого она верила) оказался даже большим чудовищем, чем когда-то – Марк. И новый период анксиолитиков в ящике прикроватной тумбочки.       Следующие шесть лет она жила с упаковками нескольких видов успокоительного по квартире и во всех сумочках. Шесть лет ощущала, как её накрывает, от чужих криков (теперь только непосредственно в её адрес) и густого восточного запаха парфюма – проклятые триггеры, которые никак не могло забыть подсознание.       Приступы стали слабее, но улетучиться окончательно были не готовы.

***

      Нащупав уже не такой дрожащей рукой на второй половине постели мобильный, Лия с полминуты гипнотизировала включенный экран: часы показывали пять минут шестого. На пары к десяти. Но спать сейчас слишком страшно – иногда кошмары возвращались в ту же ночь. Пусть и обидно – почти не спать целую неделю, а получив возможность, её лишиться. Отвлекаться абсолютно нечем: все проекты закончены, по учебе все сделано. Правда, видимо ценой её нервной системы, что усилило вероятность приступа. Будить сестру сейчас смысла никакого, Илзе просто её пошлет. К любителям встать пораньше она точно не относилась.       Заснуть бы Лия согласилась только под сильным транквилизатором, но если выпить – на пары не попадет: на нее таблетки действовали мощно. Хотя это и нравилось. Они отключали все и помогали ничего не видеть во сне. Анксиолитик полегче успокаивал хуже и точно не гарантировал ей нормальный сон.       Значит требовалось что-то сделать.       Задумчиво разблокировав экран, Лия проверила активность жениха в мессенджере и отправила короткое: «Спишь?». В ожидании ответа проверила ленту инстаграма, пролистала новые подборки пинтереста, стащив на личные доски несколько интересных изображений для вдохновения, даже зашла в новостной паблик. Но через пятнадцать минут проверив статус сообщения, увидела, что оно даже еще не доставлено («выключил телефон, значит»). Пришлось вернуться в контакт, чтобы проверить наличие Алисы онлайн: единственная из подруг и близких знакомых, кто мессенджеры трогал раз в неделю и продолжал общаться через соцсеть. Это раздражало, тем более что сама Лия больше сидела в фэйсбуке, но воевать с подругой было бесполезно. Проще смириться.       Несмотря на то, что Алиса была той еще сумасшедшей птичкой, кажется даже во сне остающейся везде онлайн, сейчас её в сети не наблюдалось. Или правда крепко спит, или очередной романтик жениху устраивает. В последнее верилось больше. Вот только причины сейчас Лию совсем не волновали – факт от этого не менялся. Единственный человек, кроме Даниила, которому она могла написать в любое время для встречи, оказался сейчас недоступен. Попытка звонка (хотя это делать в глубокой ночи обычно мешало воспитание) ничего не дала – абонент выключил телефон.       Раздраженно выдохнув, Лия села в постели, рассматривая список «друзей» на полторы тысячи человек. Ей срочно требовалось выбраться из дома, а делать это в одиночестве она опасалась. Как и садиться за руль после таблеток – спать вроде не хотелось, но инструкция-то предупреждала.       Отстраненно запустив прокрутку списка контактов в сети еще раз, Лия уже собиралась выйти из приложения и заблокировать экран, как на нем высветился мобильный номер без каких-либо дополнительных обозначений. Музыка, не отключающаяся в режиме «не беспокоить», если экран горит, разорвала тишину спальни слишком громко, и прежде чем она успела перебудить всех, Лия нажала на зеленый кружок. Пальцы (и, видимо, подсознание, опознавшее последние цифры) сработали раньше, чем мозг. Потому что намного разумнее было отклонить.       Но она все же поднесла трубку к уху. Наверное, сразу уцепилась за шанс, которого возникнуть не должно было.       – Романовский, нормальные люди в такое время спят, – прошипела Лия, игнорируя все правила вежливости и опуская приветствие.       В динамике раздался смешок.       – Значит ты себя тоже к ним не относишь, – прокомментировал Марк. – Я видел, что ты в сети. Скажешь, это твой двойник?       На миг потерявшись, Лия замерла. Видел? Запоздало дошло, что он висел в списке её «друзей». Истеричные девочки после разрыва блокировали бывших и посвящали им гневные посты во всех соцсетях, она же просто не общалась. Тем более что еще где-то со второго курса универа перестала часто заходить в контакт, поэтому и список «друзей» там ее волновать перестал. У нее постоянно висело по сотне непрочитанных сообщений, заявок и прочих уведомлений. Если бы не несколько отдельных людей, она б и вовсе давно удалила страницу.       Ну и, что скрывать – это был прекрасный источник информации. Которым всегда можно было пользоваться с выгодой.       – Это все похоже на слежку, ты в курсе? – все так же почти шепотом сообщила Лия, осматривая остатки минералки в бутылке. Новая порция только в холодильнике, но идти на кухню опаснее, чем просто выйти из квартиры. Кухня слишком близко к спальне бабушки.       – А может нас с тобой сталкивает сама судьба? – патетично вопросил Марк, вызывая желание уточнить, не под алкоголем ли он вообще решил ей позвонить, хотя голос вроде казался трезвым.       – У нее явно иссяк запас развлечений. Зачем ты позвонил?       – Стало интересно узнать, что тебе не дает спать. Или кто? Хотя нет – «кто» обычно не дает гулять по соцсетям.       – Оставь эти пошлые намеки для своих подружек, – поморщилась Лия. – И поумерь любопытство.       – Как скажешь, принцесса, – почему-то голос в динамике звучал слишком весело: это даже напрягало. – Спокойной, хм… остатка ночи.       Лия уже была готова отнять от уха телефон и нажать на отбой, но неожиданно для себя вцепилась в холодный прямоугольник сильнее и выпалила:       – Стой, – одно-единственное слово, произнесенное практически бессознательно, испугало, но о черепную коробку снова ударились колкие фразы сестры, и, глубоко вдохнув, Лия спешно заговорила: – Я уже чувствую, что об этом пожалею. Но ты можешь приехать?        Наверное, это самая большая глупость, которую она совершила за последние семь лет. Но это её собственная глупость. И сейчас ей отчаянно был нужен кто-то, способный её отвлечь. А главное, не спрашивать, с какой радости она решила сбежать из теплой постели в пять утра.       – Принцесса, скажи, что у меня со слухом что-то не так. Или ты серьезно попросила?..       Закатив глаза, Лия сползла по изголовью кровати обратно в подушки. Да, спрашивать этот кто-то не будет, но от язвительных комментариев точно не воздержится. Затея была явно не самой умной.       – Забудь, – бросила она.       – Не выйдет, – усмешку, сопутствующую словам, она могла буквально видеть под опущенными веками. – Люблю спасать дам в беде. Буду через пятнадцать минут.       Наконец завершив разговор одним касанием, Лия снова села в постели. Наверное стоило сразу прихватить тетради и мак. Если она заедет в десять утра домой, это точно вызовет ненужные вопросы.       Ответов на которые у нее не было.