***
В свою собственную будущую студию Лия определенно не ездила с такой же частотой, как в будущее кафе Алины Николаевны. Ей едва ли не снились эти запахи строительной пыли и шершавость облицованных камнем стен. В голове бесконечно крутились все новые идеи, которые шли вразрез со старыми, и Лия все хуже представляла конечный результат. Однако двигалось дело очень даже неплохо. Для программы уже сняли два сюжета и где-то в конце этой недели оставался третий, когда будут закончены зоны для уединения – их тоже планировалось внести в программу. Лия с ужасом ждала момента, когда выпуск выйдет на экраны, и надеялась, что случится это как можно позже. Хотя понимала утопичность своих желаний: Игорь Сергеевич явно заплатил немало, чтобы жена засветилась в телевизоре. Значит, как только отснимут, можно ждать выпуск в ближайшие дни. Нервно скручивая тонкий пояс тренча, Лия следила, как на табло меняются цифры. Наконец, лифт издал короткий звон и массивные дверцы плавно разъехались. Тонкие каблуки утонули в ковровом покрытии, скрадывающем звук шагов. Уже даже не пытаясь представить, к чему готовиться сегодня и сколько новых идей появится у Алины Николаевны за полчаса их встречи, Лия шагнула в знакомое помещение. И озадаченно замедлилась, увидев совсем нежеланный мужской силуэт в основной зоне. Марк, сложив руки на груди, что-то пояснял рабочему, стоящему перед ним. Судя по выражению лица последнего, не самое приятное. Дождавшись, когда этот почти-монолог завершится и гражданин в синем комбинезоне вернется к своим собратьям-сотоварищам (черт их разберет, все на одно лицо), Лия приблизилась к Марку, явно не заметившему её появление. Она была бы рада и дальше не пересекаться, но это уже было невозможно. Выход один, помещение небольшое. – И зачем ты здесь? – с подозрением поинтересовалась Лия, совершенно не настроенная сегодня на подобную встречу. Возможно за прошедшую пару месяцев она заставила себя терпеливее относиться к этим столкновениям, тем более что теперь их связывало очередное дело, но уж точно не была готова к их еженедельному возникновению. Тем более сегодня, когда буквально все, что могло приключиться (из каких-то обыденных проблем – не глобальных катастроф), казалось, это сделало и потому изрядно отравило настроение. Машину нужно отгонять в сервис для замены бампера, любимый свитер из ангорки был по неосторожности заброшен в машинку и превратился в одежду для барби, а у совсем новых туфель сломался каблук в первый же выход. Если сейчас еще Романовский вздумает проехаться по её напряженному состоянию, есть риск, что придется все же нанести визит психотерапевту внепланово. – Контролирую, – махнув головой в сторону рабочих, которые о чем-то спорили над каменными плитками, сложенными кучкой у дальней стены, будничным тоном пояснил Марк. – А Алина Николаевна? Лия очень сомневалась, что та просто отправила сына вместо себя в день, когда назначила ей встречу. По крайней мере, вроде как оснований для подобной интриги не было. Или были? Опустив сумку на прикрытый чехлом стул, Лия оглядела недельный прогресс. Строго говоря, не такой уж и значительный – она бы точно сделала разнос за медлительность, но вполне возможно, что Алина Николаевна уже отчитала рабочих. И, в конце концов, это точно не её прерогатива – ремонта в будущей студии хватает. Которым все никак руки не дойдут полноценно заняться. – Давно должна была подъехать, – по лицу Марка проскользнуло неприкрытое неудовольствие. – Обещала к шести, но пунктуальность в число её качеств никогда не входила. Бросив короткий взгляд на экран мобильного, который она держала в руке, Лия нахмурилась. Восьмой час. Женщинам прощались опоздания, но вряд ли такие глобальные. Впрочем, конкретно ей-то было назначено на половину восьмого, поэтому она даже рано. Вполне возможно, Алина Николаевна уже паркуется где-то рядом. Или как она там добирается – может, с водителем. Терять время Лия не собиралась, поэтому предпочла пройти к свежевыкрашенной стене, которую должны были дополнить каменными плитками. С цветом вроде даже попали в точку. – За собственным ремонтом наверняка наблюдать интереснее, – раздался голос Марка за спиной. Обернувшись, Лия увидела, что он смотрит на нее с усмешкой. Пожав плечами, она царапнула ногтем краску, проверяя стойкость. – Ремонт везде одинаков. Пыль, грязь и гастарбайтеры, – прокомментировала она, искренне не видя в этом всем ничего крайне увлекательного. Ей нравился дизайн. Она любила создавать на пустом листе (в голом кубе пространства) отражение души того, кто здесь появится. Но она никогда не испытывала трепета перед запахом краски, шелестом обоев или шероховатостью камня. Дизайн для нее скорее был увлекательной сказкой, где замки строились по мановению волшебной палочки, которой являлось её собственное вдохновение, замешанное на воображении. А сказки редко имеют что-то общее со скучным бытом. – Хочешь сказать, не будешь наблюдать за тем, как рождается твоя студия? – продолжил задавать вопросы Марк, устроившись на одном из недавно привезенных диванчиков, который должен был оказаться на входе. – Буду, – отозвалась повернувшаяся к нему Лия, – потому что хочу быть уверена в качестве. Но это не значит, что я стану там присутствовать с утра до ночи. – Рушишь все мои представления о дизайнерах. – Не совмещай дизайнеров и строителей, – вернувшись к сумочке и выудив оттуда влажные салфетки, чтобы стереть следы пыли, собранной с окрашенной стены, она еще раз взглянула на телефон. Прошло не больше пары минут. До назначенного времени оставалось еще около десяти, но Лие очень хотелось выйти на улицу, чтобы только не находиться в одном помещении с человеком, общение с которым в её планы на день не входило. Запахнув полы тренча, она начала завязывать пояс на талии, когда совсем рядом раздался стандартный телефонный звонок, заставляющий всех обладателей айфонов сразу же начать проверять собственные карманы. Индивидуальность умерла где-то в нулевых. Благодаря Джобсу. – Готовься услышать историю о диких пробках и метеоритах, которые задерживают её еще на пару часов, – произнес Марк, вытягивая телефон из джинс: по фразе стало ясно, что звонок от матери. Лия склонила голову в ожидании новостей, пока Марк принимал вызов. Если все так, как он и сказал, её планы на вечер рухнут окончательно – задерживаться здесь дольше, чем на час, она не собиралась. Дальше хотелось встретиться с Алисой, прогуляться где-нибудь по Петровке и потом уже ехать домой. При задержках прогулки придется отменить, и это точно не лучшим образом скажется на её настроении и работоспособности. Однако, выстраивая теории, Лия точно не могла предположить, как именно обернется ситуация. И едва ли могла представить, как способен за секунды побледнеть Марк, сначала требовательно выдавший вместо приветствия «Ну?», а потом как-то осекшийся, произнесший короткое «сын» и дальше просто слушающий речь незнакомого собеседника. Лия больше чем была уверена, что говорила на том конце провода не Алина Николаевна – вряд ли она бы умудрилась вызвать подобную реакцию. То, что разговор завершился, Лия поняла только по опущенной руке с телефоном. Потому что Марк не сказал ни слова больше: просто смотрел в точку перед собой, моргал редко-редко и дышал очень слабо – словно полностью застыл. Не желающая строить новые теории, Лия медленно приблизилась к нему, рассматривая настороженно и не зная, расценивать ли нечто внутри как беспокойство за него или за собственные планы. – Что произошло? – спокойно, но как можно тише, чтобы не привлекать внимания рабочих, осведомилась Лия. Когда простой вопрос не сработал, ей пришлось положить руку на плечо Марку, чтобы встряхнуть его – на эту короткую минуту он определенно выпал из реальности и вряд ли слышал её и осознавал её присутствие. Во взгляде, почти машинально направленном на нее, читалось непонимание. – Что случилось? – повторила Лия, прямо смотря на него. – Звонили из больницы, – Марк выглядел так, словно осознавал слова только после того, как они наконец вылетали наружу и повисали между ними, потому что в его глазах постепенно появлялась осмысленность. – Сказали, мой номер был последним, поэтому набрали его, – он говорил даже слишком неторопливо, вызывая желание поторопить, но Лия уже начала догадываться, в чем дело. И не знала, что тревожит сильнее: то, что представила в голове, или реакция Марка. Абсолютно отсутствующая, словно он говорит о чужом человеке. – Что с ней? – разомкнув пересохшие губы, спросила она, даже не замечая, что все еще цепляется пальцами за его плечо и сейчас даже крепче. Его, похоже, это и вовсе сейчас не трогало. – Они что-то говорили про аварию. Про Влада. Марк замолчал; похоже, больше ничего говорить он не собирался. Лия не знала, должна ли что-то еще спросить, но гадать даже не пришлось – Марк вдруг абсолютно спокойно поднялся с диванчика и убрал телефон в карман джинсов. – Можешь ехать, принцесса, – его голос внезапно зазвучал совершенно обыденно, будто и не было никаких страшных новостей. – Сегодня тебе здесь делать нечего. Да и мне тоже, – окинув взглядом рабочих, вроде бы решивших свои споры и начавших прикладывать плитку к стене, он развернулся в сторону выхода. Нахмурившись, Лия проверила время: половина. Значит, все это продолжалось лишь четыре минуты. А ей казалось, намного больше. – Ты в больницу? – неожиданно для себя поинтересовалась она. Но ответ оказался еще менее предполагаемым (хотя в действительности ясным). Обернувшись к ней, Марк уточнил: – Зачем? И сделал это настолько естественно, что Лия опешила. – Твоя мать… – Это не мои проблемы, – отрезал Марк. – Они наверняка дозвонятся до отчима. Тем более его драгоценный сынок… – Она твоя мать! – пытаясь хоть как-то достучаться до того, что спрятано в пугающей пустоте зеленых глаз, не сдержалась Лия, хоть и все это её не касалось. Марк поморщился, желая что-то возразить, но она оказалась быстрее: – Я не знаю, что между вами произошло. Но ты не можешь просто ехать по своим делам. – Могу, – сообщил он и направился к дверям. Что и зачем она делала, Лия бы вряд ли себе объяснила (тем более, что подсознание подбрасывало картинки семилетней давности, напоминая, что она опять совершает ту же ошибку). Но это выглядело правильно. Даже если после она может пожалеть. За несколько стремительных шагов догнав Марка у самых дверей, вцепившись в его руку и дернув, заставляя раздраженно повернуться, она без лишних раздумий залепила ему пощечину. Кажется, это привлекло рабочих, но о них она точно не вспоминала, когда, практически стиснув зубы и крепко удерживая Марка на месте, заговорила: – Ты можешь ненавидеть брата, можешь наплевать на его жизнь. Ты можешь иметь обиды на мать за свое детство, – она старалась не сказать больше, чем было безопасно – ей не хотелось выдавать подслушанный кусок разговора, – но от этого она не перестает быть твоей матерью. И если ты потеряешь её, ты потеряешь всех. Потеряешь единственного человека, который тебя любит. Кривая усмешка, разрезавшая лицо Марка, доказала – она попала в точку. Болезненную, но в ту, которую метила. Даже если каждое из её слов выглядело слишком жестоким. – А ты любишь копаться в чужих внутренностях, принцесса, – с отвращением выплюнул Марк. – Откуда тебе знать… – Ты прав, – заставляя себя говорить как можно ровнее, произнесла Лия, – я тебе никто и не могу делать выводы. Я не знаю тебя. Я не знаю твою семью. И ты ошибаешься – я знаю, что семья может быть не идеальна. Но ты никогда не простишь себе, если она умрет, а ты даже не сможешь сказать ей всего, что держал внутри за этими обидами. Ты никогда не простишь себе, если вашим последним разговором станет скандал. По его глазам – на какой-то миг расширившимся, прежде чем в них вновь застыла та же болезненная усмешка – она поняла, что и в его памяти всплыла ссора семилетней давности. И сейчас, в отличие от того момента, она не собиралась лезть в его душу. Не собиралась помогать. Не собиралась вообще делать что-то для него. Но если сегодняшний день способен что-то переломить, ей бы хотелось это сделать. Потому что она периодически еще думала о его требовании и совсем не желала предполагать, что именно он готовил матери. Она могла принять его жажду мести брату – не допытывалась до сути, но просто закрывала глаза. Однако не матери. Потому что семь лет назад она увидела человека, который утонул в одиночестве. Потому что семь лет назад было что-то, слишком пугающее, чтобы оказаться просто подростковой влюбленностью. Потому что семь лет назад она почти сошла с ума от боли. И если тот человек, которого семнадцатилетняя она любила, потеряет мать, в нем не останется ничего.***
Лия буквально заставляет Марка сесть в её машину: она сомневается, что он способен сейчас адекватно вести себя на дороге. И что он не свернет куда-нибудь в бар – у него слишком потерянный взгляд. Так выглядят люди, которые отрезаны от реальности: стараются быть нормальными и даже контактируют с окружающими, но бездумно. Марк вроде что-то ей говорит, реагирует на её слова привычными колкостями и иронией, но Лия не видит в этом ни капли искренности. Он может сам еще не осознавать, но случившееся уже начинает проникать в него и влиять на разум. Просто он хорошо отбивается. А потом просто куда-то ускользает, чтобы ответить на внезапный телефонный звонок. И возвращается спустя пять минут неестественно бледный и абсолютно молчаливый. Все щиты с грохотом падают, раскалываясь на сотни неровных кусков, когда перед глазами встает безликая белая дверь. На табличке что-то написано – какие-то имя-фамилия, что-то про главного врача. Но ни один из них этого не запоминает: Лия должна быть сконцентрирована, чтобы взять все на себя, а Марк просто не вчитывается. Стоит рядом с фальшиво-скучающим видом, делает вид, что ему плевать. Лия уже не пытается воззвать к его эмоциям: ей достаточно того, что он не сбегает. Терпеливо ждет, когда дверь откроется и главврач встанет из-за стола, чтобы пожать ему руку и поприветствовать Лию. Марк молчит и ей приходится самой прояснять ситуацию. В голове едва ли остается что-то конкретное: только обрывки фраз о гематомах, переломах, трещинах. Все, что она понимает из этого – идет операция, но угрозы жизни нет. Только риск инвалидности, потому что поврежден позвоночник. Лия с ужасом представляет, что это значит для женщины из высшего общества. Для той, которая привыкла быть в центре внимания. Что представляет Марк, она не знает, но, случайно бросив на него взгляд, видит, что он снова побледнел. От волнения за мать или по другой причине?.. – Вы можете приехать завтра, – успокаивает их мужчина в смешных круглых очках. – Спасибо, – кивает Лия и тянет Марка за руку за собой. Наверное, даже лучше, если он сегодня просто придет в себя и все обдумает. Главное, нет необходимости ночевать возле отделения реанимации. А решать все можно будет на свежую голову. Если она такой будет с утра.***
В другой ситуации, пожалуй, Лия бы воспользовалась ситуацией и воодушевленно изучила и планировку апартаментов Романовского, и застыла бы у огромного панорамного окна на добрых полчаса. Но сейчас её голова была забита совсем другими мыслями. Где-то там пытался вырвать лидирующую позицию голос разума, внушающий необходимость уходить – она буквально отконвоировала Марка домой, убедилась, что ничего больше не случится. Дальше не её забота. Это все в целом было не её проблемой, но что-то не давало просто махнуть рукой и уехать. Возможно, его слишком отстраненный вид и так пугающая бледность под тошнотворным больничным светом. Они уже ничего не значили друг для друга, ей не было свойственно пустое сочувствие, и она поступала совершенно алогично. Точно зная – позже обязательно пожалеет. – Ты все так же будешь сочувствовать мне, когда узнаешь, что в аварии могу быть виноват я? – внезапно прозвучавший голос Марка вызвал у Лии оцепенение. Потому, что он почти ничего не говорил всю дорогу – только молча кивнул службе безопасности и консьержу, сам нажал кнопку нужного этажа, молча дал ключи. И только оказавшись на диване в темной гостиной, освещенной парой мелких лампочек в плинтусах, вдруг заговорил. Еще и о таком. Рассматривавшая содержимое бара Лия выпрямилась с бутылкой открытого вермута и уточнила: – Каким образом? – Звонил отчим. Она ехала с Владом, на его машине. В ней нашли умышленное повреждение. Уже завтра выдвинут предположение о моей причастности. Все знают, какие отношения у нас с Владом. А если всплывут некоторые вещи, подозрения укрепятся. Поставив бутылку на столик вместе с парой невысоких бокалов, Лия закусила щеку. Все выглядело настолько складно, что она и вправду могла бы принять такую версию. Она знала, насколько сильно Марк ненавидит брата. Она вполне могла бы думать, что он был бы рад от того избавиться. И, вспоминая все то, что видела лично и слышала, она могла бы сказать, что Марк идеально подходит на роль виноватого. Кто знает, как низко опускаются люди, которые семь лет назад уже вселяли отвращение и ужас. Руки едва слушались, когда Лия откупоривала бутылку и разливала вермут по бокалам, чтобы сразу сделать большой глоток из одного. Она не понимала привычки напиваться по поводу и без, но сейчас ей требовались или таблетки (чтобы уснуть без сновидений), или что-то крепкое, но не настолько, как виски – чтобы расслабить разум. И только ощутив, как покалывает язык от этого глотка, она озвучила то, что крутилось в голове: – Если бы ты был способен на это, ты бы не заключал со мной сделки. Убить человека легче, чем разрушить его жизнь. Это выглядело слишком грубо. Даже для Марка. – Может, мне надоело ждать? – хмыкнул он, взглянув на нее нечитаемым взглядом. – Ты ведь всегда была уверена, что я чудовище. Думаешь, не смог бы подстроить смерть Влада? Приказывая себе не отводить глаз, потому что это значило бы проигрыш в негласно начатом соревновании, Лия сжала пальцы на холодном бокале. Он действительно был чудовищем и никакого принца за этой маской не крылось – только одинокий человек с тысячей пороков и изъянов. Но человек. Не зверь. Человек, который, возможно, запутался. И хотя Лия точно знала – копаться в чужой психологии и искать оправдания не лучшая идея, ведущая в никуда, одно она могла сказать точно: он бы не подстроил аварию. – Нет. – Хочешь сказать, что веришь в мою невиновность? – Марк словно проверял её по каким-то своим тестам; смотрел слишком внимательно и слишком странно, слишком неправильно. – Веришь? Это твоя королевская наивность и попытка искать лучшее в людях? – Прекрати, – сухо оборвала его Лия. Она не верила. Она просто знала, что такие грубые методы – не в его привычках. Она просто знала, что при всей своей ненависти к матери Марк где-то глубоко внутри переживал за нее. Человек, который искренне и по-черному ненавидит, не поднимает руку на отчима, когда узнает о его измене. Человек, который искренне и по-черному ненавидит, не хранит в портмоне фотографию родителей, даже если говорит, что это память о том, что когда-то казалось семьей. Возможно, Алина Николаевна действительно что-то сделала, что глубоко ранило сына, но не настолько, чтобы он стал относиться к ней как к пустому месту. Он просто спрятал все в самый дальний угол себя. – Я никогда не желал ей смерти, – голос такой чужой, что Лия тяжело сглотнула и, стараясь не думать о том, что делает, взяла Марка за руку, но молча. – Какого черта она села в эту машину? Зачем вообще поехала с ним? Взгляд у Марка безумный. Лие страшно – не за себя, а за то, что он может сделать. О чем может думать, потому что она не предполагает, что именно в его голове. Он настолько ненавидел мать за прошлое, что пытался показать, как ему плевать на нее. Но правда в том, что она так и не стала для него абсолютно чужим человеком. И эта детская обида на самом деле меньше, чем кажется. И даже если он сейчас переживал не столько за нее, сколько за себя – потому что обвинения выглядят вполне реальными, – она не могла равнодушно смотреть на него. Не могла развернуться и уйти. Вряд ли два месяца назад (или даже семь лет) Лия могла подумать, что сделает это. Опустится на диван и обнимет человека, которого в других обстоятельствах бы предпочла не касаться. Просто обнимет за плечи и даже не оттолкнет, когда он безвольно уткнется лбом ей в плечо. Просто позволит им обоим сидеть так минуту, две, десять, слушая дыхания и думая о чем-то своем. Жизнь отразила в кривом зеркале все. Семь лет назад Лия едва не потеряла отца и не получила ни капли поддержки от человека, которому была готова открыться и отдать себя. Не получила ничего от человека, от которого хотела тепла и утешения больше всего. Сейчас он мог потерять мать (которую, впрочем, не любил и вполовину так же сильно, как она – своего отца), и ей бы стоило поступить так же. Просто уйти. Например, сказать, что он устроил представление из каких-то личных целей, получить её жалость, вызвать в ней сострадание. Но самым отвратительным было то, что она не чувствовала ни капли удовлетворения. И хотела сейчас только одного – чтобы Алина Николаевна выжила. И когда Марк сжимает ткань её платья в момент, когда она пытается подняться, Лия замирает, уже зная, что не уйдет.