***
Первая минута после пробуждения – момент, когда реальности еще нет. Момент, который дарит иллюзию совершенства этого мира и ощущение полного растворения в этих коротких секундах. Светлые пятна перед глазами, тепло вокруг, тишина – все это порой не дает сразу понять, кто мы и сколько всего лежит на наших плечах кроме чужой тяжелой руки. Но уже вторая минута все эти иллюзии дробит на осколки с громким отвратительным треском. Если она и могла совершить какую-то несвойственную ей глупость, то выбрала самую непоправимую. Открыв глаза и едва не застонав от ощущения онемения шеи и плеча, Лия пожалела о том, что не ушла в когда-то упомянутую вторую спальню. И даже первую искать не стала, оставшись на диване в гостиной. Довольно широком, но диване – отнюдь не том предмете мебели, который предполагает комфорт для сна. Хотя в первую очередь она должна была жалеть о том, что вообще осталась. Алиса из неё душу вытянет, требуя объяснений, потому что именно ей пришлось опять прикрывать ситуацию. Единственное оправдание, которое пришло в голову вчера вечером – подготовка к свадьбе. Замуж Алиса пока не собиралась, но теперь придётся. – Надеюсь, твоя бабушка не потребует теперь жениться на тебе? – раздался голос за спиной. Похоже, попытки вывернуться из чужих рук, оказались слишком активными. Жаль. Лия надеялась на утро в тишине и наедине с собой, пусть и в чужой квартире. Обернувшись через плечо, она отметила, что выглядит Марк более вменяемым, чем вчера. – Она не в курсе, – сообщила Лия. – И надеюсь ты не станешь её уведомлять. Свадьбой это бы ей не грозило, потому что Романовский не подходил под критерии бабушки, а вот громким скандалом – очень даже. – Снова тайные отношения? – заинтересованно приподнял брови Марк и сел на диване. Судя по тому, что от него уже исходили волны сарказма, он полностью пришёл в себя, что не могло не радовать: человеческий долг выполнен, можно идти. – Никакого «снова». – Неужели? – скользнув ладонью по её шее, Марк медленно пропустил спутанные волнистые волосы через пальцы, самыми кончиками коснувшись затылка. Замершая от этих провокационных движений Лия не поняла, когда расстояние между их лицами сократилось до считанных сантиметров и рисунок аномальных радужек снова стал чётко читаемым. Однако вывернуться и встать с дивана ей удалось до того, как Марк приблизился сильнее. – Поцелуи после пробуждения своей негигиеничностью убивают всю романтику, – сообщила она, меняя тему. Меньше всего сейчас хотелось обсуждать вчерашнее, потому что сначала требовалось это все обсудить с самой собой. – Гостевые щетки в шкафчике над умывальником, гостевые халаты и полотенца – в угловом шкафу, четвёртый ящик снизу, – ничуть не смутившись, проинформировал её Марк. – Ванную на ста квадратах ты явно найдёшь. Одарив его улыбкой, без слов уверяющей в том, что он может не сомневаться в её способности к ориентированию на местности, Лия покинула гостиную, радуясь, что наконец-то получила возможность остаться наедине с собой. Хотя бы на двадцать минут душа. И понадеялась, что найдёт в ванной какой-нибудь нормальный шампунь с кондиционером – в конце концов, должна ж была эта Регина что-то тут оставить. Если, конечно, не забрала все с собой от вселенской обиды. Ванная действительно нашлась, но, увы, практически пустая. Безликие белые гостевые халаты, махровые тапочки, набор нераспечатанных щеток, маленькие тюбики зубной пасты, одноразовые флакончики с шампунями и гелем для душа – все выглядело так, словно бы Лия заехала в отель. Разве что темно-синее полотенце, растянутое по сушилке, как-то в картину не вписывалось. Видимо, Регина глобально обиделась не несостоявшегося жениха, раз ничего не оставила. Глубоко сомневаясь, что эти непонятные субстанции не превратят её волосы в солому и не высушат кожу (даже Рэдиссон не предлагал ничего сверх шикарного из уходовых средств, а Романовский явно закупался не там же, где персонал Рэдиссона), Лия все же на свой страх и риск осмелилась вымыть голову и замотать пушистым полотенцем. Которое было снято буквально через пять минут, потраченных на чистку зубов и попытки оттереть отпечатавшуюся на веках тушь. Смывать вчерашний макияж было банально нечем. И несмотря на то, что идея проходить с ним еще несколько часов вызывала ужас, выхода не было. Клятвенно обещая себе, как только вернется домой, сделать хорошую маску, чтобы вернуть коже жизнь после такого стресса, Лия поплотнее завязала пояс безразмерного халата и покинула нагретую ванную. Она могла бы, конечно, не мыть голову, но мысль прожить еще час с грязными волосами, которые видели душ позавчера, вызывала отвращение. Проблем с ориентированием на ста квадратах у нее не возникло: то ли сейчас путь запомнила, то ли планировка все же была крайне простой. Пара поворотов и она уже на кухне. Пустой, что интересно, но с закипевшим чайником. Мысленно благодаря вселенную за то, что хотя бы до попытки перекусить ни с кем (или с конкретным человеком) общаться не придется, Лия провела инспекцию ящиков и полочек стеклянного кухонного гарнитура и где-то на четвертой минуте обнаружила коробку с молочным улуном. Потратив еще полминуты на то, чтобы заварить себе чай, она решила проверить и холодильник. Не то чтобы ей очень хотелось здесь завтракать, но, как оказалось, отсутствие ужина делает её очень голодной с утра. И даже выдвигаться в ресторан для полноценного приема пищи стоит после легкого перекуса. Содержимое холодильника не порадовало. Совсем. Если на полочках кухонного гарнитура удалось обнаружить чай и кофе, то в холодильнике вообще ветер гулял. – Уже освоилась? – раздался насмешливый комментарий откуда-то со стороны входа в кухню. Надежда на завтрак (или пародию на него) в одиночестве умерла в муках. Выглянув из-за открытой дверцы холодильника, Лия не удержалась от ответного вопроса: – Как ты еще ноги не протянул с одними только коробками ананасового сока? Воздухом питаешься? – Я не ем дома, – пожал плечами Марк, проходя на кухню и прокладывая маршрут четко к холодильнику, чтобы вытянуть из дверцы упомянутый сок. – Но могу что-нибудь заказать, – спокойно предложил он, выдвигая ящик гарнитура, чтобы взять стакан. – Придержи заботливые порывы для кого-нибудь другого, – отмахнулась Лия, закрывая холодильник. В конце концов, она не планировала здесь завтракать. Так, перехватить что-нибудь. Но, похоже, кроме чая ничего найти не удастся. Разочарованно поджав губы, Лия проверила степень его готовности и присела на высокий барный стул в ожидании. – Боюсь, как бы тебя ветром не унесло, – хмыкнул Марк, кивая в сторону окна. – Там штормовое предупреждение обещали. – Я за рулем. Лучше скажи, чем ты настолько обидел свою недо-невесту, что она все свои вещи забрала? – заинтересованно склонив голову, задала вопрос Лия. – Идеальная чистота, словно её тут и не было. – А её тут и не было, – будничным тоном отозвался Марк, за пару глотков опустошая стакан наполовину. Прислонившись спиной к столешнице гарнитура, он задумчиво смотрел на сидящую напротив за барной стойкой Лию. – Здесь вообще никого не было. – О, только давай без сопливого пафоса о том, что я первая женщина, удостоившаяся чести посетить твою квартиру, – поморщилась она. Всех этих сладких речей и многозначительных фраз ей хватило еще семь лет назад. Какой процент из всего сказанного в итоге оказался правдой, даже вспоминать не хотелось. – Ничего подобного, – не изменившись в лице, сообщил Марк. – Просто я переехал сюда только в марте. Как-то не до гостей было, знаешь. Ничего на это не ответив, Лия потянулась к заварнику, чтобы налить горячий чай в заранее подготовленную кружку. Нос защекотал мягкий аромат, и она слабо улыбнулась: хоть что-то приятное в этом абсурдном утре. Но определенно одного только чая было недостаточно, чтобы вернуть ей душевное равновесие. И предстоящий день тоже не особо поспособствует этому – если память не врала, сегодня четыре пары, встреча с потенциальной клиенткой и ужин с семьей. Брат должен был прилететь через четыре дня, и это требовало подготовки, план которой требовалось обсудить вечером. А еще, кажется, сегодня у Илзе была последняя примерка главного платья и встреча с музыкантами. И там, и там Лия должна была присутствовать, потому что знала безответственное отношение сестры к подобным вопросам. И кстати к вопросу о делах и встречах. – Обещай, что съездишь сегодня к матери, – вдруг серьезно произнесла Лия, отрываясь от такой приятной чашки с чаем. Марк только неопределенно повел плечами и налил в стакан еще сока. Он от идеи явно был не в восторге, хотя какого-то жесткого протеста не выдал. Просто наблюдал, как остатки сока вытекают из коробки и дожидался, пока упадет последняя капля. Лия очень хотела надеяться, что вчерашний вечер что-то сломал в нем. Что-то, отвечавшее за слепую ненависть и детскую обиду. Ей очень хотелось верить, что он уже ничего не сделает матери. Ничего такого, о чем сам же позже сильно пожалеет. И даже если он не сможет любить её так, как правильно, пусть хотя бы сумеет поддерживать с ней более теплые отношения, чем между чужими людьми – как сейчас. Сделав еще один маленький глоток горячего чая, Лия соскользнула с барного стула и покинула кухню, чтобы пятнадцать минут её жизни снова прошли в ванной. С феном, попытками привести волосы в приличное состояние и быстро одеться. Если последнее удалось, то первое – лишь отчасти. Стараясь не комментировать мысленно свой внешний вид, Лия быстро стянула волосы в пучок и понадеялась, что не встретит никого знакомого на пути к машине. И потом – в собственном подъезде. Когда она вообще последний раз позволяла себе выглядеть настолько неопрятно? Поморщившись от вида собственного отражения в зеркале, она проследовала в прихожую. С визитами в чужие квартиры пора заканчивать. Набросив на платье тонкий тренч и выудив из маленькой кросс-боди солнцезащитные очки (еще одна попытка скрыться от возможных знакомых), Лия уже приблизилась к входной двери, когда за спиной раздались внезапно серьезные слова: – Ты была права тогда. Резко обернувшись, Лия непонимающе взглянула на Марка. Он стоял, прислонившись плечом к стене, и пристально смотрел на нее. – Когда? – Семь лет назад. Когда сказала, что мы не готовы к отношениям. Несколько секунд Лия просто стояла, пытаясь разгадать, что должна была значить эта фраза и это признание её правоты. Что должен был значить прямой, немигающий взгляд темных в плохом свете прихожей глаз. Что должно было значить густое молчание, раздвигающее стены. Но ни одна четкая мысль в её голове сформироваться не сумела. Подавив тяжелый вздох, Лия только как-то слабо качнула головой, словно отбрасывая все эти слова, не давая им впитаться в кожу. И нажала на металлическую ручку, чтобы выскользнуть за пределы квартиры и захлопнуть за собой дверь. Если бы еще этот тихий щелчок замка мог отрезать прошлое так, как отрезал сегодняшнее утро, ночь и вчерашний вечер.***
Исполнять чужие просьбы и ехать в больницу Марк не собирался. Это как-то совершенно не помещалось в достаточно плотный график, который неизвестно как составился на день. Возможно, из-за того, что он бесконечно сдвигал некоторые крайне неприятные ему обязанности и задачи. И, пожалуй, только из-за желания отпихнуть их еще на час–полтора подальше (жаль, некоторые назначенные встречи этого же не позволяли), он обнаружил себя въезжающим на территорию больницы. Туда, куда не хотел, видимо, чуть меньше, чем ставить галочку напротив выполненного дела в планере. С этим трехэтажным зданием, явно совсем недавно получившим ремонт, у Марка не было никаких воспоминаний. Зато с отвратительно-стерильным запахом и выбеленными стенами коридоров, мельтешащими туда-сюда медсестрами и шуршащими бахилами – хоть отбавляй. Начинка у всех больниц примерно одинакова: уровень содержания только отличается. И это – еще одна причина, по которой ехать сюда Марку совершенно не хотелось. Мать уже лежала однажды в больнице. Когда ему было пять, она вернулась из «командировки» (позже Марк узнал, что она отдыхала с Игорем Романовским в Непале, а не работала во Владивостоке) с брюшным тифом и была срочно госпитализирована в инфекционку. Это случилось прямо перед днем рождения Марка: он запомнил отсутствующий праздник на всю жизнь, потому что отец тогда уехал на соревнования с командой. Пятилетний мальчик был вынужден провести несколько дней с теткой по материнской линии, совсем не обрадованной такому «подарку». Все две недели, что его не пускали к матери, он плакал, боясь, что она умрет. Когда, став старше, Марк узнал о истинном направлении «командировки», это стало еще одним моментом личного предательства. Если бы не её роман, он бы не остался один тогда. И еще не один десяток раз – после. Простая белая дверь с номером, который не отпечатался в его памяти, не отличается от других таких же в этом коридоре. За ней точно так же тихо, потому что это одиночная палата – не с кем разговаривать. Разве что у кого-то телевизор играет громко. Отчим явно не поскупился, устроив жену с максимальным комфортом – кто-то, наверное, в такой больнице и жить бы согласился. Если бы еще кормили чуть менее полезной и пресной едой и алкоголь наливали. Марк с огромной неохотой открыл дверь шире, чтобы войти внутрь, а не просто изучать в щель интерьер. И с не меньшим усилием заставил себя выглядеть хотя бы просто нейтрально-спокойным, поворачиваясь вправо, к широкой белой постели. Рядом мерно пищали какие-то приборы, из недавно (судя по количеству жидкости в бутылке) поставленной капельницы медленно по трубочке шел раствор прямо в вену. Хотя куда большее внимание приковывали многочисленные синие и алые пятна на тонких руках, лбу, скуле. Марк мог поспорить, что это лишь малая доля тех повреждений, которые мать получила в аварии. Идя сюда, он надеялся, что она будет спать. Тогда можно будет честно сказать себе, что быстрый уход – не его вина. Но мать никогда не соответствовала его ожиданиям и не стремилась исполнять его желания. Бледная, с не идеально уложенными волосами, но все же в чистой шелковой пижамной рубашке, мать полулежала на высоко поднятых подушках и читала какой-то глянец. Потрясающе для человека, которого только вчера пытались спасти на операционном столе. По крайней мере, им сказали именно так, если он правильно запомнил те непонятные слова главврача. В конце концов, беседу вела Лия. Но ничего критичного, кроме бандажа на шее и гипса на правой руке Марк не увидел. – Здравствуй, – решив, что дольше стоять безмолвно и созерцать картину перед собой не слишком прилично, произнес Марк. Он старался не смотреть матери в глаза, поэтому уже на четвертый раз оглядывал её повреждения. Та, опустив здоровой рукой журнал, бросила на него удивленный взгляд. – Неожиданно, – голос её прозвучал надсадно, наверняка последствия проведенной операции, – тебя здесь видеть. – Без цветов, уж извини, – он передернул плечами, кивнув в сторону четырех пышных букетов, часть которых расположилась на тумбе, часть – на полу у окна. Алина Николаевна только слабо улыбнулась: она явно от него ни цветов, ни апельсинов не ждала. Или что там принято навещающим приносить? – Мне достаточно, – отмахнулась она, сверля сына заинтересованным взглядом. – Почему ты здесь? Кто б ему самому сказал, что он здесь забыл. Точнее, одну цель он даже сформулировал в своей голове, но стоило ли её озвучивать, если ничего «правильного» в ней не было? Зато на кончике языка вдруг завертелся вполне правдивый и не слишком бесчеловечный ответ. – Лия попросила, – этого мать явно услышать не ожидала: все же поднявший на нее глаза Марк увидел на её лице замешательство. – Вы же должны были вчера встретиться. Она сама бы сегодня заехала, но дела. Просила заскочить, извиниться и все такое, – он неопределенно развел руками. Алина Николаевна как-то задумчиво кивнула. Попыталась, точнее, насколько это было реально в гипсовом воротнике. Она наверное ожидала чего-то о том, что сын пришел визит вежливости совершить. Но в действительности подобным он бы себя утруждать не стал. Хотя просьба Лии – все равно была только прикрытием. Почему-то ему требовалось знать, что с матерью все в порядке. Возможно, чтобы избежать того, что могут свалить на его голову при разбирательстве дела. Эгоистичные мотивы, как ни крути. – Я напишу ей вечером, – протянула Алина Николаевна. – Ей надо будет приехать на днях, – она замолчала и пару раз сглотнула, прежде чем продолжить: – Меня выпишут не скоро, ей придется заняться последними штрихами самой. – Все серьезно? – уточнил Марк, одновременно желая и не желая слышать ответ. Алина Николаевна пожала здоровым плечом. – Ничего не понимаю в медицине. Но недели три провести здесь придется. Это, конечно, не прояснило ситуацию ни разу. Но все же, будь серьезно – она бы не сидела тут с журналом, а лежала в реанимации с трубками, маской и прочими странными штуками для едва ли не умирающих. Все обойдется? На миг кончики пальцев даже закололо от какой-то странной радости. Но все вернулось в оглушающее безразличие и с едва уловимым раздражением, когда прозвучало четыре слова: – Владику хуже, чем мне. Меньше всего Марк хотел думать о брате. О человеке, какого-то черта находившемся за рулем в тот момент, когда мать всегда ездила сама или с личным водителем. И уж сочувствовать Владу – последнее, что он бы смог сейчас и вообще. Стиснув зубы, он отошел к окну, стараясь скрыть выражение собственного лица от наблюдающей за ним матери. И, контролируя дыхание, выдавил: – Зачем ты села с ним в машину? – Моя в сервисе, – коротко пояснила Алина Николаевна. – А Владик как раз заехал к нам и потом собирался в Москву. Согласился подвезти. Эти упоминания брата, да еще и таким тоном, приводили в бешенство. Марку стоило невероятных усилий сохранять внешнее спокойствие и держать в голове необходимость аккуратно выяснить, что именно произошло. Он был уверен, что Влада занесло в заМКАДье неспроста. Сам ли брат решил его подставить так жестоко или кто-то его руками это сделал? Палату заполнила мягкая тишина, пронизанная едва слышными звуками непонятных медицинских аппаратов. О том, что Алина Николаевна не уснула, говорил редкий шелест страниц. К счастью, она не пыталась продолжить разговор или предложить новую тему – явно догадывалась, что это никому здесь не нужно. Опершись ладонями о мраморный подоконник, Марк сверлил взглядом залитую солнцем улицу за окном, размышляя о сложившейся ситуации. Но вместо того, чтобы логически выстроить цепочку предположений, он невольно возвращался мыслями в сегодняшнее утро и вчерашний вечер. О черепную коробку с глухим стуком бились брошенные на эмоциях фразы: «…если ты потеряешь её, ты потеряешь всех. Потеряешь единственного человека, который тебя любит». Единственного человека он потерял семь лет назад. Алина Николаевна скорее имитировала любовь. Пыталась создать образ идеальной матери. Оправдывала все свои отвратительные действия заботой о детях, чтобы сохранить лицо в обществе. Но в чем-то Лия была права. У него почти никого не осталось. В своей жизни он не разочаровался лишь в отце, но и с тем расставание на десять лет стало критичным. Он стал чужим. Человеком из прошлого, которому нет места в настоящем. Мать же… Марк не понимал, как к ней относится. Презирает? Да. Ненавидит? Да. Но он сказал Лие правду – он не желал ей смерти. Скорее хотел заставить расплатиться за все то, что она делала. Возможно им просто стоило навсегда разойтись. Но этого сделать не давала именно Алина Николаевна, продолжающая играть в семью на публику. Заставляющая его появляться на людях то с ней, то с отчимом, то с братом. И это вызывало дикое раздражение. Порой даже бешенство. Скорее бы уже все решилось с наследством деда и он смог окончательно отделиться от Романовских. Бросив взгляд на правое запястье, Марк решил, что достаточно оттянул время и пробыл здесь, чтобы сказать о выполненном долге. Он убедился, что Алина Николаевна не при смерти. Рассказать ничего она ему не может. Делать тут больше нечего. Решительно развернувшись, Марк уверенным шагом пересек палату и, взявшись за гладкую дверную ручку, обернулся через плечо. Алина Николаевна невозмутимо читала глянец, не реагируя на него. – Выздоравливай, – сухо бросил он и, не дожидаясь ответа, вышел за дверь. В конце концов, знал, что его не получит.