***
Тридцать первое мая стоило обвести черным маркером или заштриховать как можно сильнее, но у Лии не было бумажного календаря и маркера. И привычки что-то черкать – тоже. Хотя сейчас кончики пальцев отчаянно зудели, а ночь прошла практически без сна. Напряженно смотря на толстую белую папку, лежащую на постели, Лия пыталась себя убедить, что она найдет выход. Она сумеет отстоять крупицы свободы и последние искренние желания. Несмотря на то, что все это сыпалось песком сквозь её дрожащие пальцы. Облегающее шелковое двухслойное платье душило своим плотным воротом, а янтарная капля под ним жгла кожу клеймом. Длинная стрелка часов медленно переползла на цифру двенадцать, отмечая начало судного часа. Всю ночь Лия рисовала себе альтернативные исходы, и ни один не успокаивал. Её проигрыш в этом сражении – это проигрыш собственной жизни. Это нелюбимая работа, которая вытянет последние силы и энергию. Это опять осточертевшая Германия. Чужой человек рядом. И ничего, что позволяло бы помнить, кто она, что у нее внутри, что принадлежит ей, а не семье. Она привыкла получать желаемое еще в колыбели. Даже если для этого приходилось сделать что-то неправильное. Давить на чужие больные точки. Манипулировать. Играть. Она получала то, что ей нужно, ровно до того момента, пока это не шло вразрез с желаниями семьи. Желаниями бабушки. Потому что родителей можно было убедить, что это они сами хотят ей дать что-то. Не она – просит. Бабушку – нельзя. Бабушка признавала только один вариант: доказательства, факты, веские причины. Бабушку следовало убедить в том, что это нечто действительно важно. Как её убедить сейчас, Лия не представляла. Потому что она сделала все, что могла. Она даже согласилась работать с Алиной Николаевной – только ради признания. Ради имени. Давя в себе панику, Лия глубоко вдохнула и, решительно забрав папку, вышла из полутемной спальни. Чтобы следующие несколько метров до кабинета бабушки проделать ровным, фальшиво-спокойным шагом. И ничерта не успокоиться. Постучать дважды, выждать десять секунд, услышать разрешение и войти, максимально тихо повернув ручку – привычный ритуал. И только сейчас настолько пугающий. Бабушка уже ждала её: сидела за темным столом, на котором идеальный порядок и ни одного раскрытого документа, с чашкой чая в идеальных руках. Стоило только двери отвориться, внимательный взгляд синих глазах устремился на Лию. Замершую на пороге, пусть и всего на секунду. – Садись, – бабушка кивнула в сторону глубокого кресла, вызывающего не самые приятные воспоминания. Её отчитывали здесь как ребенка и разбивали все надежды лишь одиннадцать дней назад. Она еще не забыла. И не смирилась. Хотя надеялась, что сумеет. Теперь ей придется пережить, возможно, даже больший стресс. Опустившись в предложенное кресло, Лия сглотнула и постаралась выглядеть спокойной. Даже полумрак, созданный выключенным основным светом (остались лишь два мелких в стенах), не успокаивал, а лишь создавал какую-то зловещую атмосферу. Так, наверное, себя чувствовали приговоренные к казни. Надеялись на помилование, но знали, что приговор давно подписан и все, что осталось – зачитать его. И взмахнуть топором. – Ты помнишь о нашем уговоре? – пристально смотря на нее, осведомилась бабушка. Лия медленно кивнула. – Конечно. – И как твои успехи? То, что бабушка не очень верит в них – Лия знала. Даже полагала, что надеется на их отсутствие. Тогда можно будет с чистой совестью отправить внучку по проторенной дорожке. И, к сожалению, возможность плыла к ней прямо в руки, но так просто сдаваться Лия не намеревалась. Несмотря на то, что она сделала девять заказов. Не десять. Решительно выдохнув, она выложила на стол папку, которую сжимала в руках. – Здесь все выполненные проекты с первого сентября по сегодняшний день. Включая чеки и контакты заказчиков, чтобы ты не подумала, что это подставные лица. Можешь проверить каждого. Бабушка медленно развязала ленты и раскрыла папку. Она листала страницы минут десять, рассматривая каждый проект, изучая концепты, суммы, фотографии готовых интерьеров. Пыталась ли оценить вкус и стиль внучки – неизвестно. Это Лию волновало в последнюю очередь. Больше она переживала за то, что не сможет повернуть ситуацию в свою сторону. Эти минуты ползли медленнее, чем любые минуты даже на самой скучной учебе. В ушах шумело и только перед глазами еще не начало темнеть, потому что организм пытался сохранять концентрацию. Выходило не слишком успешно, но Лия цеплялась за эти остатки способности быть сдержанной и спокойной, когда внутри уже пульс зашкаливал за сто двадцать. Находясь в шаге от падения, она не знала, кому молиться. Предполагать несчастливый исход и знать, что он сейчас настанет – разные вещи. И если бы не воспитание, Лия бы уже плакала и умоляла. Кричала, била декоративные статуэтки на полках и требовала. Оставить ей хоть что-то важное. Что-то напоминающее о том, что она живет, а не существует. Когда бабушка дошла до конца, Лия, не дыша смотрящая за её поджатые губы и сведенные к переносице брови, тут же заговорила: – Здесь девять частных проектов, и был один для крупной компании. Она хотела избежать вопроса, почему не десять. И получила совсем неожиданный. – Девять? – переспросила бабушка, снова просматривая беглым взглядом страницы. – Какой из них тогда не частный? Озадаченно нахмурившись, Лия приняла папку обратно, чтобы убедиться, что память её еще не подводит. И считать она не разучилась. Медленно просматривая собственные же документы, она вдруг застыла, вцепившись взглядом в совершенно незнакомый ей эскиз. И такие же незнакомые фотографии. Это был не её проект. Вполне в её стиле, но она его не готовила. И этих сумм, нарисованных в чеке, тоже не видела. Что за черт? – Его здесь нет, – покачала головой Лия. – Я бы хотела видеть и его. Сейчас Лия проклинала себя за то, что заговорила раньше, чем бабушка подвела итог. Среагировала на её эмоции. В папке находилось ровно десять готовых проектов, и не важно, что один к ней не имел отношения. Условие выполнено. Правда, оставалось еще одно, но… Какие шансы компенсировать его этой масштабной работой над лаунж-кафе? Ведь это все равно не оплата дальнейшего обучения, а лишь хорошие деньги и имя. Не то, чего хотела бабушка. И не рассказать теперь нельзя – уже заикнулась. – Я выиграла конкурс от «RomanoGroup», – на одном дыхании произнесла Лия, сплетая холодные пальцы в замок на коленях и заставляя себя смело смотреть на бабушку. – Я разработала дизайн для кафе Алины Николаевны Романовской. Открытие состоялось неделю назад. Как и ожидалось, бабушка в восторг не пришла: это стало понятно по её округлившимся глазам и напрягшимся плечам. И у Лии был только один шанс хоть как-то исправить ситуацию. Но сначала пришлось позволить бабушке все же уточнить: – С кем ты работала? Разговор оказался тяжелее, чем она ожидала. Кусая щеку изнутри, борясь с накатывающей тошнотой, Лия спокойно повторила: – С Алиной Николаевной Романовской. – Разве я не говорила тебе сотню раз не связываться с этими людьми? – тихо, слишком обманчиво доброжелательно, поинтересовалась бабушка. – Говорила, – выдохнула Лия. – Но это был хороший шанс заявить о себе. Я не выиграла грант, – поспешно пояснила она, – но обошла всех дизайнеров университета в этом конкурсе. У меня договор с «RomanoGroup» на новые проекты и на оплату моего обучения. Она блефовала. Алина Николаевна действительно ей пообещала место в новом проекте, когда тот родится, но об оплате обучения речи не велось. Да и Лия бы просто не смогла каким-то образом намекнуть на это женщине. С какой стати? Однако бабушке требовалось привести хоть какой-то серьезный аргумент в пользу своего решения. Решения, идущего против семейных правил. Ей казалось, что бабушке важно, чтобы Лия смогла начать работать уже на первом курсе и дальше учиться не за счет средств семьи. Оба эти требования она выполнила. Почти – откуда взять деньги на следующий семестр, она пока что не знала. Но до него еще есть время. Но следующие слова сбросили её с последнего этажа Меркурия. – Это не замена, – жестким голосом произнесла бабушка и льда в её глазах было даже больше, чем тогда, когда она обвиняла внучку в запятнанной репутации. – Мы с тобой установили четкие условия. Одно из двух не выполнено. И вдобавок ты связалась с этой семьей. – Но суть не изменилась, – попыталась защититься Лия, уже догадывающаяся, что последует за этим. – Тебе не придется оплачивать мое обучение. И я могу зарабатывать на этой профессии. Ей очень хотелось закричать, как глупой пятнадцатилетней девчонке, что если бабушке это все так не нравится, пусть она забирает все карты, ключи от машины и даже от этой квартиры. Пусть заберет гардероб, все эти десятки туфель, украшения. Да что угодно! Она снимет однушку и будет жить только на доход от дизайна, потому что это прибыльно, если работать с людьми своего круга. Она докажет, что способна остаться все той же даже без поддержки семьи, с любимым делом. Но этот импульс был задушен всеми слабыми остатками разумного в голове. Что она получит? Ничего. Заявить такое – не просто остаться без больших сумм на карте. Без четырех выездов за границу за год, без любимой коллекции платьев и сережек, без большой собственной спальни и машины. Заявить такое – остаться в одиночестве. Потерять семью. Потерять единственных людей, которым она важна. – Нет, Лия, – отрезала бабушка. – Ты забираешь свои документы и готовишься к поступлению в Мюнхен. Последняя хрустальная статуэтка, что олицетворяла мечту, разбилась с оглушительным звуком. Бессильно качнув головой, Лия тяжело сглотнула, во все глаза смотря на бабушку. – Пожалуйста… – Нет. Это не твое – увидь наконец это. За шестью словами крылось нечто еще более страшное. Эхом отдающееся в голове на разные голоса, но Лия старалась не слышать два слова, указывающих на её провал. На её ничтожность. Старалась не понимать их. И не показать, как ей отвратительно больно, когда поднималась на ноги и с идеально ровной спиной покидала кабинет. С разрешения бабушки, конечно же. И никак иначе.***
Её идеально выстроенная жизнь рушилась, как песчаный замок ребенка, который из желания позабавиться пинали старшие дети. Все, к чему она шла, ради чего жила, смолото в пыль и развеяно по ветру. Ей и самой хочется сейчас развеять себя над городом и смешать с водами Москвы-реки. Сходя с набережной к Багратиону, Лия даже не знает, кого она сейчас больше ненавидит – бабушку за её непонятные стандарты и методы воспитания или же саму себя. За то, что неспособна противостоять. За то, что в двадцать четыре года не самостоятельна настолько, чтобы не зависеть от мнения семьи. За то, что всю жизнь подстраивает под правила в надежде, что станет легче. Но петля на шее затягивается только туже. Лия верит, что бабушка желает ей добра. Лия знает, что бабушка её любит. Но сейчас Лия ощущает только сумасшедшую злость и обиду. Она обязательно придумает, как из этого всего выкрутиться: она не готова просто сдаться. Не готова просто принять и вписаться в ту модель жизни, которую ей навязывают. Но сначала она должна освободить голову и, увы, таблетки вне дома – идея не лучшая. Она бы могла приехать к Алисе, но та как назло вчера улетела в Питер. Бабушка с дедушкой по папиной линии жили где-то в Подмосковье, но с ними Лия никогда не была близка. Если бы только брат не решил учиться в этой чертовой Германии, Лия бы осталась на пару дней у него. Несмотря на то, что Ян был младше на четыре года, он всегда был защитником для старших сестер. И точно бы не выдал Лию бабушке. Но он улетел еще два года назад, а мысль про его квартиру на Ленинском пришла запоздало. Ключи лежали где-то у Лии в комоде, и, выбегая из дома, она точно не подумала их взять. Да и оставаться наедине с собой было бы… опасно. Бар на фоне этого даже выглядел вполне сносной альтернативой. То, что к ней не пристанет никто посторонний, Лия знала – охрана здесь не менялась и имела четкие указания на её счет. А если она все же переборщит с алкоголем, останется на ночь в том же Рэдиссоне. Благо, ехать недалеко. Минут десять странных танцев в толпе настроение никак не изменили: либо это и вправду было совсем не её методом отвлечения, либо в трезвом состоянии не работало. Решительным шагом пройдя к барной стойке, Лия устроилась на высоком стуле и жестом привлекла внимание бармена. Привычный мартини на этот раз выглядел слишком просто и слабо. Ничего легче текилы репосадо смысла пробовать не было. Тем более она сегодня не за рулем. Задумчиво рассмотрев маленькую стопку, в которую бармен услужливо плеснул алкоголь (хоть и как-то настороженно посмотрел на клиентку), Лия все же задержала дыхание и залпом опустошила её. Пальцы рефлекторно сжались на тонком стекле, когда горьковато-соленые ноты окутали все внутри и теплой волной опустились куда-то в желудок. Несмотря на то, что особой разницы между видами текилы Лия не понимала (и в целом не особо жаловала этот алкоголь), к репосадо относилась хорошо. Хотя бы потому, что жесткое похмелье исключалось, да и вкус был вполне себе… неплох. Особенно в сочетании с долькой апельсина. – Повтори, – бросила Лия бармену, возвращая стопку и раскрывая клатч, чтобы выключить звук на мобильном. Поставила бы авиарежим, но это уже было опасно. – Спиваешься, принцесса? – раздался насмешливый голос слева. Со щелчком закрыв клатч, Лия подняла голову, чтобы встретиться взглядом с явно довольным этой встречей Марком. Даже стало интересно – это охрана доложила о её визите или он сам внезапно её заметил. Дернув плечом, Лия сняла со столешницы поданную рюмку и отсалютовала Марку, прежде чем выпить и исправить вкус алкоголя цитрусом. – Расслабляюсь. – Бар, конечно, для этого и создан, – хмыкнул Марк, облокотившись на барную стойку, – но мне казалось, у тебя другие способы расслабления. Турандот, башни и розарий. Идеально накрашенные губы изогнулись в полуулыбке: в уютном тепле текилы было легче выдавать эмоции. Особенно связанные с реакцией на упоминание о прошлом. – Текила работает быстрее. Лия махнула бармену, чтобы он повторил. Марк проследил за её действиями, нахмурившись. Как только стопка вновь наполнилась, он стремительным движением забрал её. Вместе с порцией виски – персоналу не требовалось объяснять, что нужно ему самому. Теперь пришла очередь Лии хмуриться. – Я еще достаточно трезвая, чтобы заказать новую порцию, Романовский. Несмотря на то, что текила определенно оказывала на нее свое влияние, никакого явного опьянения Лия пока не ощущала. Собственную норму она не превысила. Пока что. – Надеюсь, такой и останешься. – Беспокоишься, что я устрою пьяную оргию? По-моему, это была твоя прерогатива. – Беспокоюсь, что придется везти тебя домой и объясняться с твоей бабушкой, – мрачно хмыкнул Марк. Лию это почему-то развеселило: картина держащего её на руках Романовского и пытающегося вставить хоть слово в крайне эмоциональную речь яростной бабушки выглядела слишком забавно. Она бы даже попыталась воплотить видение в жизнь, если бы не знала, что ей потом тоже достанется. Не многим меньше, чем Романовскому. На сегодня ей бабушки точно достаточно. – Это очень паршиво признавать, – протянула Лия, жестом прося у бармена новую стопку и бездумно проводя пальцем по лакированному дереву столешницы, – но ты был прав. Возможно семья и вправду не должна лишать собственного выбора. Её эти две фразы, брошенных три дня назад, на свадьбе сестры, мучили почти всю следующую ночь. И сегодня, когда бабушка выносила свое жестокое решение, тоже набатом стучали в голове. Не впервые Лие приходилось осознавать, какие рамки ставит ей (и не только) собственная семья. Насколько сильно они душат. Но, пожалуй, только сегодня, доведенная до предела, в шаге от потери всего, что она любила, она согласилась задуматься, так ли это правильно. Так ли она должна молча принимать и не пытаться возразить? Не бунтовать, как этого желала Илзе. Но каким-то образом донести собственную готовность бороться за свои мечты. За шанс жить. – Что должно было случиться, чтобы ты к этому наконец пришла? – внимательно смотря на нее, поинтересовался Марк. Рассказывать сейчас все (и даже часть) Лия не собиралась. Она вообще не сильно хотела вспоминать последние два часа своей жизни, поэтому только качнула головой и подняла новую порцию текилы. Рассматривая золотисто-янтарный напиток, она озвучила то, что царапало изнутри не меньше тех двух злополучных фраз: – Почему именно Рим? Даже если Марка удивил её вопрос и возвращение к казалось бы закрытой теме, он этого никак не выразил. Сделав глоток виски, просто пояснил: – Ты ведь хотела разобраться с Литвиновым. Совершенно забывшая об этом за всеми предсвадебными хлопотами и проблемами, связанными со студией и Владом, Лия заинтересованно обернулась: – Ты выяснил, где он? – И не только это, – довольно усмехнулся Марк, театрально отсалютовав ей наполовину приконченной порцией виски. – Тебе понравится объем полученной информации и то, что с ней можно сделать. Третья стопка текилы осталась почти нетронутой, потому что вниманием Лии завладел Романовский. Он действительно знал, как её отвлечь. Даже если эта старательно охлажденная месть ничего не меняла и вряд ли стирала боль, причиненную шесть лет назад, потому что уже все отболело, просто оставить все как есть Лия не могла. Если предоставлялась такая возможность, она желала напомнить о том, что она никогда и никому ничего не спускала с рук. Когда она выйдет замуж, это все ей станет недоступно. Она уйдет из-под одного контроля и перейдет под другой. Это все – сумасшедшее, неправильное – пропадет из её жизни. Хотя даже не после свадьбы, а еще раньше. До первого июля нужно подать документы и пройти вступительные испытания. Это значит, у нее меньше месяца до отлета в Германию. Меньше месяца – надышаться. Залпом выпив почти полную стопку текилы раньше, чем Марк успел забрать у нее алкоголь, Лия оттолкнула от себя пустое стекло. Все шло отвратительно неправильно. Не так она представляла себе собственную жизнь, пусть и в двадцать четыре. Не так желала себя ощущать. Где она ошиблась? Или где ошиблась вселенная, закладывая в нее отличные от требующихся в её семье желания. Какие-то глупые мечты, которые не могли сбыться. Потому, что Лия привыкла все просчитывать. Оценивать. И не могла рисковать. «Ты думаешь, что строишь свою жизнь. Думаешь, что знаешь, как правильно. Но это «правильно» – оно не твое. И жизнь не твоя. Ты никогда не делала того, что хочешь. И будешь вечно ждать подходящего момента, который никогда не настанет». Слова сестры, так часто всплывающие в памяти, снова эхом пронеслись в голове, повторяясь разными голосами. То тихо, то громко, словно стараясь свести её с ума. Илзе была не права. Она делала, что хочет. Семь лет назад, украдкой, позволяя себе несколько минут жизни в обмен на дни и недели существования по установленным правилам. Сколько минут и часов она могла выкрасть сейчас, чтобы после несколько десятилетий прошло без сожалений? Обернувшись влево, Лия столкнулась взглядом с пристально смотрящим на нее Марком: то ли ждущим продолжения диалога, то ли просто пытающимся понять, будет ли она делать что-то кроме как напиваться. Его наверняка кусало любопытство – желание узнать причины её появления здесь. В баре, который она не любила. Который избегала. Причины её спокойного разговора с ним и этих порций текилы, когда обычно она пила исключительно мартини. Но рассказывать что-либо сейчас Лия не собиралась. Рассказывать – вспоминать. А ей требовалось прямо противоположное. Медленно протянув руку, она коснулась онемевшими пальцами кончиков тонких линий татуировки, которую никогда не видела полностью. Семь лет назад её мучило желание узнать, что именно и почему Марк набил на шее, но каждый раз себе говорила, что это просто его глупая подростковая прихоть. И только единожды она осмелилась его спросить об этом (попросить показать), но в ответ он лишь отшутился какой-то пошлостью. Сейчас уже прежнего любопытства не было, но эти странные черные линии все еще приковывали взгляд. Ровно настолько, что потребовалось немалое усилие, чтобы поднять глаза и вместе с ними дотянуться той же рукой до едва заметного шрама на левой брови. Единственного, напоминающего о тайне, мертвым грузом опустившейся на плечи обоих. Незримо сковавшей их и заставляющей Лию себя чувствовать преступницей. Хотя даже это отвратительное чувство не смогло вынудить её рассказать все кому-либо. Она обещала, что никто не узнает. Когда она касалась этой бледной полосы, тянущейся к виску, старое чувство замораживающего страха поднимало голову, просыпаясь. Напоминало о том, что случилось, и рисовало картины того, что могло случиться, если бы она не приехала. Не наплевала на правила, не соврала бабушке. Бросила. Неправильное решение, за которое она ни разу за семь лет себя не укорила. С линии старого шрама подушечки пальцев скользнули к острым скулам; лопатки обожгло мелкими иголками желания закрыть глаза и вспоминать знакомые черты и ощущения наощупь. Потому что её руки наверное помнили даже больше, чем глаза. И, как оказалось, не только руки, но и все остальное тело. Словно в ответ на её провокационные (в действительности – спонтанные и бездумные) прикосновения Марк, пристально смотревший на нее все это время, дотронулся до её ключиц, цепляя пальцами кулон. И это едва ощутимое касание заставило онеметь стопы в узких туфлях. Вместо того, чтобы отклониться и заказать еще порцию текилы, Лия царапнула ногтями смуглую кожу и задела золотистые колечки в мочке уха: еще одну подростковую прихоть. Здесь – она знала – ничего кроме спонтанного желания не было. Словно принимая её игру, Марк сощурился и, оставив в покое кулон на её шее, поднялся рукой чуть выше, чтобы обрисовать по кругу маленькую темную родинку справа от уголка губ. Теперь уже немели не только стопы, но и все ноги, потому что этот путь Лия слишком хорошо знала. Оба знали. Руки замерли почти одновременно, пока глаза спрашивали – что дальше. Есть ли смысл в этом «дальше», когда все настолько иначе, чем раньше. И, в сущности, просто никак. Потому что это «все» сейчас уже не существует, а то, что существует, не должно было прийти к такому. Была призрачная возможность остановиться – они оба давали её друг другу и самим себе. Но бездна под ногами разверзлась неожиданно, не давая затормозить. Лия не осознала, когда её напряженные пальцы дрогнули, соскальзывая с золотых колечек и путаясь в почти черных волосах, и когда те пятнадцать сантиметров между лицами обнулились. Перед закрытыми глазами вспышкой пронеслось лишь странное, напряженное выражение лица Марка, словно уже готового оттолкнуть её. Но все же резко, почти грубо притянувшего к себе и не оставившего возможности ни дышать, ни думать. Сейчас Лие было глубоко наплевать на то, кем она являлась и кем являлся он. Они были абстрактными мужчиной и женщиной, лишенными «вчера» и «завтра». Лишенными истории длиной в полгода и боли длиной в семь лет. Лишенными планов, целей и обязательств. Вся жизнь сосредоточилась в маленькой точке мгновения, где горячая ладонь сжимала её бедро и губы проходили тот же путь от линий татуировки до золотых колечек. Все мысли превратились в пульсирующий клубок, упавший куда-то в низ живота и рассылающий горячие волны по телу в разы сильнее, чем это делала текила. Алкоголь, толкающий на бездумные действия – такое глупое клише. Дрожащая от болезненной необходимости быть к Марку еще ближе Лия совершенно ясно осознавала, что алкоголь не сделал ничего: только снял барьер. Она не проснется утром с потерей вечерних воспоминаний и не начнет рыдать, не понимая, что на нее нашло. Она прекрасно знала – что. И еще лучше знала – зачем. Задыхаясь от того, что оказалось все таким же реальным и болезненным, как и семь лет назад, боясь открыть глаза, яростно рвала крылья воскрешенным бабочкам. Но отстраниться не могла, практически проклиная миллиметры ткани, разделяющие тела. И безудержный, проклятый голод, который с каждым касанием только возрастал. – Идем, – почти полушепотом произнес Марк, разрывая поцелуй, беря её за руку и заставляя спрыгнуть с барного стула. Приземление на высокие каблуки оказалось немного неустойчивым, но Лия выпила не так много, чтобы потерять равновесие. Самообладание – да, капитулировало успешно. Но самые базовые вещи остались на месте. Выходя из бара, Лия была уверена, что Марк поведет её в Неву – и вряд ли бы она сейчас отказалась: внутри бушевал хаос из злости и растерянности – она не знала, куда двигаться дальше. Но через несколько минут они оказались на Пресненской набережной, и это совсем не походило на путь к Неве: скорее от нее. Поежившись от холода из-за близости воды, Лия уточнила: – Куда мы? – Выветривать алкоголь из твоей головы, – сообщил Марк, ведя её вдоль набережной к отражающему огни башен стеклянному Багратиону. – Серьезно? – Лия от удивления даже остановилась, вынуждая прекратить движение и Марка. Когда он развернулся, она медленно приблизилась и свободной рукой коснулась его небритой щеки. – Романовский, я не настолько пьяна. Она отчетливо видела в его глазах те же эмоции, что и семь лет назад. И то, что сейчас он умудрялся их подавлять, вызывало недоумение. И едва-едва ощутимое возмущение. В конкретную секунду меньше всего Лия хотела подавлять что-либо. Достаточно было за предыдущие годы задушено. – Принцесса, давай обойдемся без пошлого шаблона «напились-переспали». – Его пошлость в отношении моей сестры тебя не останавливала, – фыркнула Лия, отстраняясь и обхватывая себя за плечи. Она не врала – она действительно не была так уж пьяна и потому достаточно быстро переходила от возбуждения к раздражению, хоть и пока что довольно слабому. И пыталась не выяснять у собственного разума, что именно ей сейчас так не нравилось: то, что все планы на ночь ей сломали, или то, что в затуманенное эмоциями сознание снова врывались более рациональные мысли. Она слишком старательно их уничтожала в последние полчаса, чтобы они так быстро вернулись. – Твоя сестра не была пьяна, – холодно сообщил Марк и вдруг с непонятным ей раздражением произнес: – И хватит уже об этом вспоминать. Это она уговаривала меня с ней переспать. Она явилась ко мне, чтобы узнать, что между нами произошло. Она все рассказала мне. Про твои таблетки. Про твою бессонницу. Про то, что ты никого не пускала в собственную спальню. Про то, что ни с кем не общалась. Каждая фраза Марка – короткая, четкая – ударяла почти физически. Каждое новое слово оглушало и заставляло окаменеть от ужаса. Лия никогда не могла подумать, что Илзе явится к нему и выложит все так откровенно. Хотя бы потому, что между Илзе и Марком никогда не было ни дружбы, ни каких-либо еще отношений. И если бы Лия узнала об этом семь лет назад, она бы точно что-то сделала с сестрой. Она не имела права ничего рассказывать! И страшнее всего было предположить, сколько она рассказала. Лия с широко раскрытыми глазами, неспособная сделать вдох, смотрела на Марка, который продолжал с какой-то неясной жестокостью говорить: – Лиз заставила меня осознать, насколько глупо все это было. Заставила переступить через чертову гордость и ощущение предательства. Заставила еще раз попытаться встретиться с тобой. – Недостаточно убедительно, видимо, – процедила Лия. – Или просто остаться в объятиях какой-то послушной куклы оказалось удобнее, чем найти смелость и извиниться. На лице Марка отразилось что-то злое, и Лия не понимала, направлено ли это на нее. Хотя все несколько прояснилось, когда он выплюнул: – Спроси Литвинова. Это, наверное, могло иметь отношение к его ненависти к Андрею. Но сейчас Лию интересовало другое. – И зачем же Илзе было заставлять тебя переспать с ней? В это до сих пор не верилось: её сестра может и не отличалась достаточным благоразумием, но даже она не могла не понимать, какие последствия её ожидают. – Сама не догадываешься? – скрестив руки на груди, усмехнулся Марк. – Она не хотела, чтобы её первый секс случился с незнакомцем, которому придется стать её мужем. Она была достаточно честна с собой, чтобы жить по своим желаниям. – А ты, значит, на статус незнакомца не тянул, – скептично сощурилась Лия, прислоняясь спиной к холодным перилам. – Какая-то фальшивая история. – Лиз была влюблена в меня какое-то время. Возможно, это сыграло свою роль. Хочешь узнать больше – сама спроси свою сестру. Мне было достаточно её слов о том, как её достали все эти семейные правила. В это Лия вполне могла поверить, хотя до последнего пыталась отрицать, что Илзе могла бы поступить настолько необдуманно и сумасшедше. Чего она этим добилась? Разрушенного будущего? Навязанного брака? Если ей так не хотелось прощаться с девственностью в руках незнакомого человека, она могла бы завести нормальные отношения, пусть и на короткий срок, и переспать с любимым человеком. При чем здесь Романовский? – Значит, она просто попросила, и ты согласился, – вкрадчиво протянула Лия, делая шаг вперед, к тяжело смотрящему на нее Марку. – Такое удивительное благородство, – приблизившись настолько, что даже в полутьме она могла видеть вкрапления янтаря в его глазах, Лия коснулась ногтями тонких линий татуировки на загорелой шее. – Просто рыцарь в сверкающих доспехах. И куда это благородство делось за семь лет? Или у тебя какие-то критерии отбора? – пришлось подняться на полупальцы, чтобы дотронуться губами до этих линий и ощутить, как Марк дернулся от этого внезапного недо-поцелуя. – Ты ведь хочешь меня, – довольным голосом заключила Лия, кладя свободную ладонь ему на грудь и поднимая голову, чтобы снова посмотреть в глаза. На её запястье тут же сомкнулись мужские пальцы. – Я не связываюсь с женщинами, которые утром могут вогнать мне нож между ребер, принцесса. – Уже связался, – прошептала она ему в губы, но вместо того, чтобы поцеловать, отступила и обошла Марка, направляясь к ограждению набережной. Она точно не собиралась никого ни на что уговаривать. Да, она сейчас действовала целиком и полностью на эмоциях. Да, она была готова закрыть глаза на семь лет боли. Да, она была готова переспать с человеком, которого не собиралась впускать в собственную жизнь. Потому что ей требовалось ощутить себя живой и настоящей хотя бы на несколько минут. Но это не меняло её привычек и характера ни на грамм. Сделав медленный глубокий вдох, заглатывая немного влажного воздуха от воды, Лия пошла вдоль набережной в сторону моста, стараясь не думать о том, что обнаженные плечи понемногу покрываются мурашками. Ночи еще были довольно прохладными. Где-то в груди расползалось сожаление от того, что текила постепенно теряла свою власть над ней: свежий воздух действительно проветривал голову и уменьшал действие алкоголя. Не то чтобы хотелось напиться и забыть действительность, но текила отлично расслабляла. Это было то, что Лие отчаянно требовалось. Высокие каблуки почти беззвучно опускались на асфальт с каждым новым шагом: прогулка была крайне неспешной. Настолько, что Лия едва ли понимала, идет ли она куда-то, или просто пытается не стоять на месте и окунуться в совсем не глухую ночь – сияние башен было настолько сильным, что ей заменяло солнце. Она пыталась не представлять того, во что рискует её жизнь превратиться дальше. Все, что выстраивалось так кропотливо, рухнуло. Непроизвольно бросив взгляд влево, на едва выглядывающий из-за остальных башен купающийся в золоте Меркурий, Лия прикусила губу. Она не была готова проститься со студией так рано. По оголенным плечам скользнуло что-то гладкое, теплое и пахнущее морем. Опустив глаза, Лия увидела темный пиджак – а она и не заметила, как Марк снова появился за её спиной. – Поехали, принцесса, – раздался рядом спокойный голос. – Отвезу тебя домой. – Я не собираюсь туда возвращаться, – поплотнее запахнув на себе пиджак, покачала она головой и вновь устремила взгляд вперед, к едва заметному шпилю Рэдиссона. – Как интересно, – насмешливо протянул Марк, идя позади нее. – Бунт в королевстве? Стадия «Сбежала из дворца» и расстроила вместо отца – бабушку-тирана? Кто бы подумал, что Романовский способен цитировать детские мультики; Лия едва подавила желание рассмеяться. Обернувшись через плечо, она сощурилась: в ночном полумраке глаза Марка отражали огни башен, и это сумасшедшим образом завораживало. – Считаю, что сегодня лучше не возвращаться. Хватило одного скандала. – И куда же ты собралась? Пожав плечами, Лия развернулась уже всем корпусом, не разрывая зрительного контакта ни на миг, и уронила короткое: – Рэдиссон. – И что же случилось такого, что ты решила сбежать в отель? Кажется, у нее был шанс завершить вечер лучше, чем она планировала изначально. Позволив искусно накрашенным губам изогнуться в лукавой улыбке, Лия сообщила: – Могу удовлетворить твое любопытство. Но только с взаимной выгодой. Сейчас она готова искать ответы даже там, где раньше бы – не рискнула.