***
Последние дня три Лию все сильнее грызло какое-то странное ощущение тревожности, смешанной с подозрительностью. Потому что бабушка была до абсурдного спокойной, не заговаривала об учебе, не пыталась намекнуть на дальнейшее развитие личной жизни, познакомить с кем-то. Лия до сих пор не верила в её обещание не давить со свадьбой, не требовать выйти замуж за Кристофа. Лия ждала подвоха. Но особенно сильной эта тревога стала, когда получившая приглашение на дебют Илзе (после этих семи лет перерыва) бабушка не показала ни капли недовольства и согласилась приехать. И даже после окончания спектакля с вполне похожей на настоящую улыбкой вручила Илзе букет цветов, что-то тихо сказав. Судя по тому, что лицо сестры осталось спокойным и даже радостным, семейных проклятий ей не перепало. Настороженно наблюдая за этим, Лия пыталась понять, что происходит. Сообщив, что она будет ждать в машине, бабушка покинула маленькую душную гримерку театра; Лия, с минуту смотревшая ей вслед, озадачено тряхнула головой и все же устроилась на низком диванчике, наполовину захламленном костюмами, сумками и прочим барахлом. Илзе, с трудом найдя свободную емкость под очередные цветы, позаботилась о букете и присела на видевший еще Российскую Империю стул. И с заметным облегчением вытянула ноги, тут же наклоняясь, чтобы развязать ленты и наконец снять пуанты. – Что она тебе сказала? – прекратила сдерживать любопытство Лия, наблюдая за кажется сбросившей килограммов пять сестрой. Даже к роли второго плана та готовилась очень ответственно. И наверняка находилась в зале с утра до ночи. Илзе с наслаждением поболтала голыми ногами, замотанными в пластыри, а потом сообщила: – Не поверишь. Сказала, что рада видеть мою улыбку. И что ей понравилось. Ситуация выглядела еще более странной. И страшной. Потому что Лия определенно ожидала диаметрально противоположную. Да, Илзе покинула семью, стала вроде как самостоятельным человеком, однако она все же пошла против требований. Она оставила выбранную для нее профессию. Вернулась туда, куда ей запретили возвращаться. И теперь бабушка, как ни в чем ни бывало, говорит, что ей понравилось и вообще она рада? Бред. Абсолютный. – Тебе не кажется это странным? – все же уточнила Лия, не увидев на лице сестры и намека на удивление. Уже успевшая соскочить со стула, чтобы избавиться еще и от пышной пачки и завернуться в легкий халат, Илзе пожала плечами, обернувшись. – А должно? – Она вообще-то запретила тебе танцевать. – Я принимаю её сегодняшнюю реакцию как должное, – пояснила Илзе, что-то выискивая на туалетном столике, заваленном косметикой, мазями и какими-то аксессуарами к костюмам. – Так психика крепче. В этом была своя правда, и Лия её не отрицала. Однако она прекрасно знала, что бабушка ничего не делает без причины. А если учесть, как та всегда жестко настаивала на исполнении собственных правил, такая внезапная мягкость не могла не сбивать с толку. За этим всем что-то крылось, и Лия была преисполнена решимости выяснить, что именно. Наконец нашедшая флакон с гидрофильным маслом сестра снова устроилась на стуле, чтобы начать избавляться от макияжа. И, в продолжение начатой темы, кинула: – Ты разве не рада переменам в её настроении? – Я боюсь того, чем придётся расплачиваться за её благодушие, – созналась Лия. В их жизни никогда не было подарков за «просто так». Все имело цену. А потому становилось особенно ценным. Чем она заслужила поблажку, пока что было неясно. Вряд ли только тем, что все же прошла все вступительные испытания. Тогда в чем дело? – Ты года на два заперта в Германии. Какая еще расплата? – фыркнула Илзе, с лица которой постепенно исчезал толстый слой грима, и это делало её на добрых лет пять младше. – Если бы только это было ценой моей свободной личной жизни, я бы давно избавилась от Кристофа. Это было слишком просто. Слишком нереально. Бабушка, так долго бредившая идеей устроить судьбу каждого из внуков в соответствии с собственными представлениями о счастье, не могла вдруг променять эту идеальную картинку на образование. Тем более Германия – это расплата за провал с дизайном. – Так ты только из-за этого переживаешь? – утончила Илзе, наклоняясь над раковиной, чтобы смыть масло, смешавшееся с растворенным гримом. Кажется, она еще что-то сказала, но шум воды съел эти слова. – Я думала, Ян все же позвонил ей, – вздохнула Лия. – Он предлагал. Хотел обменять свою свободу на меня, – эта фраза далась тяжело, потому что сама мысль о жертве брата причиняла боль. – Это не Ян. Абсолютная уверенность в словах сестры, промокнувшей лицо тонким полотенцем, заставила обернуться к ней с безмолвным вопросом. Илзе говорила так, словно бабушка по меньшей мере исповедовалась перед ней или выложила все под детектором лжи. Однако этого точно не происходило. – Откуда ты знаешь? – Не важно, – отмахнулась Илзе, наконец избавившаяся от любых намеков на макияж и теперь ищущая сыворотку, чтобы успокоить раскрасневшуюся и пересушенную кожу. В этом была вся сестра: какой бы важный разговор она ни вела, её голову могли параллельно занимать и другие мысли, требующие срочных действий. И рядом с близкими это всегда находило выход. Просто сидеть и смотреть на собеседника она не умела. Впрочем, Лия сейчас сама ощущала потребность встать и что-то сделать. Правда, чтобы наконец дознаться до истины, а не ради каких-то мимолетных желаний. – Это важно для меня, – не согласилась она, не сводя глаз с перемещающейся от столика к сумкам и обратно сестры. Наконец обнаружившая вожделенную баночку Илзе выдавила порцию сыворотки на руки и легкими движениями начала втирать средство в кожу, поглядывая на сестру через зеркало, перед которым уселась. – Зачем тебе это знать? – Хочу понимать, чем придется расплатиться за такую внезапную милость. Сощурившись, Илзе склонила голову, продолжая свой сеанс красоты. – Ничем. Поверь, сделка была вполне равноценной. – Сделка? – встревоженно вцепившись в самое важное слово, Лия непроизвольно подалась вперед, сжимая пальцами край диванного сиденья. – Что ты сделала? Лицо сестры в отражении на миг стало непроницаемым, что было ей совершенно не свойственно. Илзе могла быть какой угодно, но не закрытой, особенно от близких. На какой-то миг Лие показалось, что она совершенно не знает сестру. Воспринимая её всю жизнь светлой и сумасшедшей девочкой, она когда-то перестала пытаться заглянуть за эту маску жизнелюбия. Потому что за ней должно было что-то скрываться – как у всех. И, возможно, там имелось нечто большее, чем она предполагала. Но синие глаза снова стали теми же – теплыми и спокойными, и Лия расслабилась. Тем более что её мысли вернули к основной теме. – Ничего, – обернулась к ней Илзе, закончившая с экспресс-уходом и наконец просто облокотившаяся боком о туалетный столик. – Это не моя сделка. Мне нечего предложить бабушке стоящего, чтобы требовать твою свободу. Хаос в голове стал лишь еще более пугающим. – Да и я бы не стала этого делать, – насмешливо добавила сестра. – Это не моя война. Ты сама должна научиться защищать свое. Но это снова сделали за тебя. Лия хотела было что-то сказать о том, что это не походило на семейные узы – вот так думать и говорить. Но замерла, разомкнув губы; сознание окатило ледяной волной. Если этого не делал никто из семьи (родители ничего не знали о принудительном браке), у нее оставался всего один вариант. Абсурдный с одной стороны. И до ужаса реальный – с другой. Закрывая лицо руками, давя в себе сумасшедший нервный смех, Лия пыталась сделать пару ровных вдохов и выдохов. Чем больше она пыталась понять и решить, тем запутанней все становилось.***
То, что большие деньги связаны с массой отвратительных вещей, Иветта Аренсберг осознала довольно рано. Наверное еще тогда, когда родители требовали от нее выйти замуж за человека старше нее в два раза и запрещали учиться «в этой ужасной стране» – и это говорила её абсолютно русская мать, ставшая немецкой фрау лишь благодаря браку. Влившаяся в высокородную семью (чтобы вернуть себе что-то потерянное «дворянское»), но первые годы жившая всего лишь в маленькой небогатой Латвии – недвижимость в Германии родителям досталась позже, по наследству. Как и сам переезд в Мюнхен случился, когда самым младшим девочкам уже исполнилось пять, а старшей – девять. Мать хотела для первой дочери всего и сразу, старалась воспитывать в ней аристократку с пеленок. Впрочем, как и в двух младших девочках. И именно поэтому она пришла в ужас, когда едва окончившая школу Иветта объявила, что будет постигать азы медицины в России. Не в Германии, где она должна была выйти замуж. А в России. В стране, которую её мать желала забыть, что самой Иветте казалось странным. Но в эти семейные вопросы она не лезла. (списывала все на страшные воспоминания русской бабушки о революции) Когда Иветта уезжала, был большой скандал. Едва-едва сглаженный обещанием все же продолжить семейное дело, не уронить честь фамилии. Когда она написала родителям, что влюбилась, случился еще один скандал. Избранник был, в сущности, никем на фоне их фамилии. А следом – и более грандиозный. Потому что ей очень хотелось их благословения на брак. Благословения она не получила, и спасибо, что проклятия во втором за четыре года письме тоже не было. Она оставила свою фамилию – её не вычеркнули из семьи. Но что-то свыше попыталось её наказать, быть может. За неповиновение. За своеволие. И сколько бы Иветта ни пыталась отмолить свой брак, все было тщетно. Сначала она узнала о смерти отца: он скончался внезапно, она так и не узнала причину. Ей было двадцать четыре, и она растила годовалую дочь. Она не могла сорваться в Германию на похороны, за что получила огромный поток проклятий от матери. От матери, которая после смерти мужа сошла с ума и стала еще невыносимей. Спустя два года на руках двадцатишестилетней женщины от рака сгорел любимый муж, оставив её с двумя детьми. Мать не ответила ей на письмо, полное боли, даже тогда. Иветта не представляла, каким бы путем пошла её жизнь, если бы не родители покойного супруга. Они помогали ей – деньгами, временем, заботой. Они сидели с внучками, когда Иветта работала смены одну за другой. Могли приехать ночью, если её вызывали в больницу. Они где-то брали заграничные детские смеси, потому что Марту уже не выходило кормить грудью, от коровьего и козьего молока её рвало, отечественная же смесь не подходила. Именно благодаря им Иветта смогла начать развивать семейный бизнес здесь, в России. Но, к сожалению, семья покойного мужа не была всесильной и не входила в высшие круги. Именно тогда Иветте Аренсберг пришлось вспомнить, откуда она (кто её отец) и что такое – высший свет. Пришлось узнать, каково это – встать во главе компании, будучи тридцатилетней женщиной. Пришлось научиться действовать против собственной матери, не желающей передавать бразды правления. Если бы Иветта была одна, она бы вряд ли в это все влезла. Но у нее на руках было двое детей, и она отчаянно желала сделать для них все. Сейчас, сидя в глубоком кресле, облокачиваясь на широкий стол из темного дерева, сплетая пальцы в замок и взирая на нежеланного гостя сквозь тонкие очки, Иветта думала, что напоминание о пройденном пути явилось слишком рано. Точнее, она надеялась, что оно в ближайшие годы больше не возникнет – шесть лет назад хватило. Но нет: вероятно, теперь ей предстоит регулярно сталкиваться с последствиями своих действий. – Так что вы надумали, фрау? – насмешливо уточнил «гость», расслабленно поигрывая пальцами по деревянному подлокотнику кресла, расположенного в полуметре от нее. Она бы с огромным удовольствием сбросила всех Романовских в один огромный адский котел и сварила заживо. То, что этот мальчишка все же оказался Кассини, её ничуть не смущало. Пусть падает туда же – заслужил. – Надумала выставить вас, – процедила Иветта, осознавая, что этот вариант в действительности ей недоступен. Мальчишка слишком многое знал. Слишком хорошо умел пользоваться информацией и своими связями. Но, что хуже всего, мог воздействовать на Лию. Это, наверное, было главным сдерживающим фактором. Иветта до сих пор не понимала, как её разумная, идеально воспитанная, разбирающаяся в людях старшая внучка (о, она бы вполне ожидала этого от Илзе) могла связаться с этим человеком. И ладно бы просто связаться – как она могла его полюбить. Если какое-то время Иветта и думала, что это просто подростковые глупости (увы, не обошедшие стороной почти никого), то позже ей пришлось убедиться в обратном. Когда её умница-внучка скрыла преступление. Это выглядело чистым сумасшествием, вызывало ужас и желание встряхнуть Лию хорошенько, а потом потребовать ответа. Но вряд ли бы подобные действия дали какой-то результат. Ну, кроме ухудшения их отношений. Семь лет назад, когда мальчишка покинул Россию, Иветта выдохнула с облегчением. Лия переживала, но оправилась. И, казалось, полностью. До этого года. Пока мальчишка не вернулся и снова не влез в её жизнь каким-то образом. Это стало отчетливо видно в июле, когда он потребовал (никакие сделки не могли её обмануть) избавить Лию от брака с Кристофом. Он слишком много знал для постороннего. И слишком много платил за такую «услугу». Уже тогда Иветта догадывалась, что это не первое его появление здесь. Правда она не могла представить, как скоро увидит неприятное лицо вновь. – Неразумно, – покачал он головой, все так же раздражающе усмехаясь. Это его расслабленное поведение вызывало тошноту. Будто он ничего не боялся. Будто это не ему требовалась услуга. Потому что сейчас куда большую выгоду получить мог именно он. Её «нет» на ней самой сказалось бы не слишком сильно. Хотя, черт бы его побрал, он мог ухудшить её отношения с внуками. Тем не менее, Иветта не собиралась показывать, как её беспокоит подобное развитие событий. – Неразумно – это шантаж, с которым вы явились. Лия – моя внучка. Она поверит мне. И поймет, пусть даже спустя время. Вот только Лия очень была похожа на нее саму. И в действительности может не понять. – Хотите проверить? Фрау, перестаньте, это очень выгодная сделка. Вам нужно просто дать мне немного информации. Я ведь не прошу вас никого уничтожать. Снова. Может мальчишка и не имел кровного отношения к Романовским, но он был ими воспитан. Рос в этом серпентарии. И впитал все худшие их качества и умения. Хотя, быть может, если бы не личная неприязнь, Иветта могла бы согласиться, что Марк был таким же, как и почти все представители высшего общества. Здесь другие не выживали. Их затаптывали. Она знала. Тридцать лет назад ей пришлось уничтожить одного такого, желающего быть менее гнилым, чем все остальные. Ей требовалось здание под новую клинику, и договориться по-хорошему не получалось. Никак. А получалось только заключить сделку с Константином Романовским – родным дядей отчима этого мальчишки, чтобы убрать Эльдара Литвинова и освободить пространство. Ей не нравилась эта сделка с самого начала и, как оказалось, не зря. Она не только впервые себя ощутила отвратительной, лишив человека всего. Она узнала, как предают союзники. Как пригретая на груди змея впрыскивает яд под кожу и шипит насмешливо, глядя в глаза парализованной жертве. Змея все отлично просчитала. – Мне хватило одной нашей сделки. Меньше всего ей хотелось опять связываться с кем-то из этих людей. Опять пусть даже косвенно подставлять кого-то под удар, потому что так захотел Романовский. Любой. И нет, ей в целом было плевать на Черницына, информацию на которого запрашивал этот мальчишка. Он был одним из сотен знакомых, каких она вспоминала лишь по необходимости. Но он все же оставался влиятельным человеком, и если этот ведет двойную игру, она может получить внезапный удар. Совсем не то, что ей нужно. – Давайте начистоту, фрау. Чего вы опасаетесь? О, о страхах он спрашивал зря. У нее не было страха – она просто не желала думать, где на этот раз ее подставят. Чем придется пожертвовать. – Ничего. У меня просто есть основания не доверять вашей семейке. – Полагаю, вы о Романовских? Напомню – я не имею к ним отношения. – Маугли не станет принцем, даже если по крови принадлежит королевской семье. Его выкормили звери. Мальчишка вздохнул как-то слишком картинно, чтобы это было действительно похоже на разочарование или печаль. Иветта пристально наблюдала, как он, смотря ей в глаза, помолчал, явно что-то прикидывая. Искал новые рычаги воздействия? Хотел надавить на тот, что выбрал раньше? Она все же надеялась, что Лия его не послушает. – Вы можете прописать в договоре любые условия, – наконец сообщил он, вызывая удивление. И желание уточнить: – Любые? – это подбрасывало слишком интересную идею. – Даже требование исчезнуть из России и больше никак не контактировать с моими внучками? Он общался не только с Лией – это Иветте тоже было хорошо известно. И не важно, что Илзе находилась замужем, да и в целом не проявляла большого к нему интереса. Это все равно могло плохо на нее повлиять. Кажется мальчишка не предполагал, что она задаст такой вопрос: по его лицу проскользнуло что-то похожее на удивление, но он быстро вернул себе насмешливое выражение. И покачал головой. – С первой частью никаких проблем – компания все равно потребует часто бывать в Италии. Но вторую вынужден отклонить. – Значит все же не любые условия. – Есть вещи, которые не могут стать ценой сделки. Он был серьезен – это интриговало, вызывало слабую искру понимания, но в то же время раздражало. Потому что мальчишка продолжал оставаться проблемой, которую еще и не устранить по щелчку пальцев. Конечно было бы прекрасно не предоставлять ему никакую информацию, а еще помочь Елецкому. Оставить этого самонадеянного юнца без того, за что он бился уже полгода, было соблазнительно. И приятно. Но здесь имелось одно серьезное препятствие в лице Лии. Слишком переживающей за этого мальчишку. Да, она вряд ли узнает, что именно бабушка отказала в помощи (и даже связалась с конкурентом), но она может еще сильнее сблизиться с этим мальчишкой, пытаясь вытащить его из того состояния, что его накроет после потери компании. Влюбленной женщине только дай повод для сочувствия и жалости – она забудет обо всем прочем. И к сожалению Лию это не обходило стороной. Нет, такого Иветта не могла допустить. – Мне кажется, мне есть что предложить, – вдруг протянул мальчишка с каким-то странным огоньком в глазах. – Душа за душу. Вы мне сдаете Черницына, я вам помогаю с вашей давней проблемой. Иветта нахмурилась, не совсем понимая, о чем речь. Но задавать вопросы не пришлось, потому что мальчишка закончил фразу, пусть и помолчав несколько секунд: – Кажется, у вас были претензии к Антону Романовскому? Претензии? Это слово не выражало даже десятой части того, что в действительности Иветта имела по отношению к этому человеку. Человеку, ставшему причиной разрушенной жизни Марты. Хотя, наверное, куда больше она ненавидела его отца. Но на счастье последнего, умереть он успел раньше, чем она обрела достаточную силу для его уничтожения. Все же, не только ей он перешел дорогу. Стиснув зубы, она отложила авторучку, которую крутила в пальцах, и холодным тоном сообщила: – Я помогу с Черницыным. Даже если его удивила фраза, он практически никак этого не показал. Кивнув, он встал с кресла. – С вами приятно иметь дело, фрау. Не стану больше отнимать ваше время. До встречи. В конце концов, мальчишка мог оказаться полезным. Та пара сотен тысяч евро, которые он предложил, действительно едва ли выглядела очень уж приятной компенсацией за её помощь. Но то, что могло бы стать лучшей платой, он бы не предоставил – скорее отказался бы от компании. В какой-то мере это впечатляло, но лучше б он сделал другой выбор. Была мысль потребовать от него жениться, но Иветта догадывалась, что это никак не решит проблему. В такой ситуации, возможно, шанс прицельно ударить по одному отвратительному человеку, выглядел неплохим вариантом. Когда дверь закрылась, оставляя кабинет идеально пустым, Иветта тяжело вздохнула и прикрыла глаза. Одного у мальчишки было не отнять – он умел раскапывать ценную для него информацию. Она бы ни за что не помогла ему, если бы он не узнал о событиях тридцатилетней давности. И не воспользовался самым действенным инструментом, который работал всегда и на всех. Шантажом. Вероятность, что Лия узнает о её собственных не самых честных методах избавления от мешающих людей, заставляла молчать и помогать. Риск, что Лия начнет переживать за мальчишку, если он потеряет компанию, не давала связаться с Елецким. У нее были связаны руки, а перед глазами мелькала такая прекрасная возможность. Похоже пока придется довольствоваться шансом убрать только одного Романовского. Полноценно осмыслить все происходящее под чашку черного чая с чабрецом (прежде чем наконец заняться документацией, которая очень беспокоила в последнюю неделю) не удалось. Тишина в кабинете висела лишь минут пять, из которых три – чай заваривался. Он пытался остыть хотя бы до восьмидесяти градусов, когда дверь после короткого стука открылась. Лия никогда не ждала приглашения, даже если входила с осторожностью, стараясь не слишком стучать шпильками по мрамору. Но обычно она все же здоровалась, а не задавала с порога вопрос, как это сделала сейчас. – Марк был у тебя? Она вся буквально источала ошеломление. Иветта вполне могла понять ее реакцию и мысленно сейчас проклинала все за то, что мальчишка не ушел раньше – тогда, возможно, их пути бы не пересеклись сегодня. И ей бы не пришлось отвечать на неудобные вопросы, которые определенно появятся у внучки. Та была крайне наблюдательна, особенно когда это требовалось меньше всего. Только Иветта не предполагала, как скоро эти вопросы появятся. И с какого конкретно Лия начнет. – Это ведь не в первый раз, да? Фраза буквально заморозила её в кресле, оставив судорожно сжимать в пальцах гладкую ручку фарфоровой чашки. Она думала, что внучка проявит любопытство относительно сегодняшнего визита. Но она каким-то образом узнала (или догадывалась?) о предыдущем. Мальчишка оказался болтлив? – Ты о чем-то хотела поговорить? Оставалось надеяться, что причина её визита сюда важнее интереса к другим визитерам. Даже если это слишком знакомые лица. Но в который раз Лия решила проявить настойчивость там, где этого делать не следовало. Устроившись в том же кресле, она пытливым взглядом напомнила, от кого досталось ей это фамильное упрямство. Право слово, лучше б иногда в ней гены матери или отца всплывали. Хотя нет, матери не надо – та оказалась неспособной ни к чему. – Что он здесь делал? – Это никак тебя не касается, – подавляя раздражение, отрезала Иветта. Только почему-то на внучку это почти не произвело эффекта: даже взгляд не изменился – лишь стал еще напряженнее, а руки сжали край плотной юбки. – Разве? – это слово не обещало ничего хорошего. – Это ведь из-за него ты разрешила мне не выходить замуж в ближайшее время? Ее догадливость (впрочем, быть может, это скорее информированность) порой была очень лишней. На протяжении всего взросления старшей внучки Иветта видела в ней себя, и это было страшно. Потому что она могла совершить немало тех же ошибок. А как её уберечь, женщина не знала. Она не врала, когда однажды сказала, что не жалела о своем браке. Не жалела о том, что выбрала человека, не понравившегося родителям. И из-за этого же не жалела, что все же уехала учиться в Россию, осталась здесь. Но жалела о том, что не попыталась прилететь и вымолить прощение. Не попыталась объяснить родителям, договориться лично – не через сухие письма, которые они не желали читать. Они вычеркнули её из жизни и не отреклись только потому, что она все же согласилась перенять семейное дело: сестры отказались. Она скорее была выбрана как единственный вариант, чем как лучший. Но все же сестер родители любили. А она, так отдалившаяся, стала чужой. Наверное, эта потребность в любви была семейной. Очень ярко она проявилась у Марты – девочки, разбитой этим жестоким миром больших денег и фальшивых чувств. Девочки, которая попыталась соответствовать и едва не лишилась жизни. И решила сбежать, не слушая никаких доводов, не принимая советов и попыток помочь. Ведь у нее все могло быть по-другому. Но она обожглась так сильно, что предпочла разрушить свою жизнь с отвратительным, жалким человеком только потому, что он дал ей что-то похожее на любовь. (если бы правда любил – стал бы для нее королем, а не остался нищим) Маргарет это проклятие обошло стороной. Но, похоже, досталось в полном объеме Лие. Её долгая история с этим мальчишкой приводила в ужас и семь лет назад, и сейчас. Пожалуй, особенно сейчас. Тогда хотя бы имелась надежда, что все быстро закончится. Да и Лия проявляла куда больше благоразумия, чем Марта. Однако спустя семь лет, оказалось, что ничего не закончилось. Как бы внучка ни пыталась все скрыть (а теперь она это делала даже активнее), Иветта все прекрасно видела и знала благодаря своим источникам. И боялась того, что история младшей дочери повторится, только иначе. Вряд ли Лия сбежит с маргиналом – в ней отвращение к людям низшего класса всегда было велико. Но она может натворить других глупостей. Глупостей, что будут стоить ей репутации и будущего. Иветте очень хотелось, чтобы Лия смогла разглядеть в Кристофе того самого, чтобы смогла выйти за него замуж. Но если все оказалось настолько впустую, не было смысла продолжать эту историю. Лучше написать другую. Правда теперь придется искать способ обойти те договорённости, что были закреплены на бумаге. Но, в конце концов, может еще есть шансы, что хотя бы один из имеющихся кандидатов внучке понравится? Главное, немного подождать. Пусть она успокоится, а зимой можно будет попробовать снова. Тем более зимой этот мальчишка уже перестанет мелькать перед глазами. – Что ты хочешь услышать? – сухо уточнила Иветта, смотря на внучку. Та вдруг почему-то отвела взгляд, словно наконец осознала, что перегнула палку с вопросами, которых не должна была задавать. Возможно, оставит эту тему и заговорит о том, с чем изначально пришла. Они не договаривались сегодня о встрече, поэтому Иветта не имела понятия о причинах этого визита. Но, похоже, эта странная эмоция была связана совсем не с отрезвлением разума, потому что Лия выпрямилась в кресле и вернула прямой взгляд. – Ты ведь ненавидишь его. И согласилась на сделку? – Он здесь не при чем, – меньше всего Иветта сейчас желала рассказывать о возвращенных деньгах. – Это мое решение. Даже если Лия не поверила в сказанное, похоже, она не собиралась продолжать тему: то, как она теребила узкую полосу браслета на запястье, говорило лучше любых слов о её неуверенности. И страхе. – В любом случае, – осторожно произнесла она, – спасибо. Это важно для меня. Задумчиво наблюдая за тем, как в глазах внучки проскальзывает что-то похожее на облегчение и радость, тут же сменяющееся более привычной пустотой, Иветта молчала. И, наверное только из-за того, какой уязвимой сейчас выглядела Лия, она все же коротко уронила: – Я не хочу стать причиной твоей несчастливой семейной жизни. Это никогда не входило в её планы. Она не знала, где тот баланс между «подходящий» и «любимый». Кто сумеет стать важным для Лии и действительно надежным. Кто не станет тем, ради кого она уничтожит себя, а потом умрет от боли. Но если «подходящий» так и не становился даже хотя бы «приятным», она не собиралась настаивать на браке. Хотя порой очень хотелось, потому что было страшно, что утонувшая в эмоциях Лия сделает неверный выбор. – Я знаю, – тихо произнесла та. И уже совсем другим тоном сообщила: – Вообще я не за этим приехала. У меня есть просьба. Внучка выдержала короткую паузу, прежде чем произнести то, что создало хаос из шока и ужаса. – На приеме в выходные представь меня Артемию Черницыну. Это совсем не походило на совпадение. И вывод из ситуации Иветте совсем не нравился.