***
Мгновения растягивались липкой патокой, вызывая настойчивое желание встрепенуться, разрушить напряжение момента, впустить в спальню свежий воздух и наконец вдохнуть полноценно. Лия сжимала в пальцах чертов стилус, рискуя сломать его, смотрела куда-то в сторону, избегая прямого, требовательного взгляда бабушки, и молчала. Пыталась найти что-то в своей голове, что всё бы объяснило. Причем что-то, способное стать подходящим аргументом для всех – и для нее самой в том числе. Не очередную ложь, которой уже было достаточно. Но и не ту правду, которую она до сих пор не имела смелости озвучить. Что-то, никого не травмирующее. И не уничтожающее эту жизнь. Не уничтожающее её жизнь. Решившись выйти с Марком в свет, она предполагала закономерные вопросы к ним обоим. Но непосредственно на самом мероприятии никто особо не спрашивал их напрямую – возможно, шептались за спиной, возможно, что-то писали под постами с фотографиями. Но никто не пытался выяснить у них, почему они вышли вместе. Не исключено, что списывали на недавнюю историю, всплывшую в СМИ. Находили это романтичным – после семи лет снова появиться на публике вместе. И считали закономерным. Лия бы наверняка тоже восхитилась и решила, что так и должно быть, случись это с кем-то другим. В отношении себя – она не знала, что думать. – Я попросила его сопровождать меня, – наконец, глухо обронила она. Сдавившие грудь каменные плиты не стали ни на килограмм легче, но она старательно пыталась дышать. И звучать относительно спокойно. – Могла связаться с Олегом – он бы не отказал. Могла. Лия не отрицала, что для бабушки это был бы идеальный вариант. Даже вопросов бы не возникло. И Олег бы вряд ли отказал. Но она не видела смысла давать ему какую-то надежду, которая бы точно возникла, хоть они и обговорили все. Она не собиралась больше участвовать в этом смотре женихов. Густо сглотнув, она подняла голову: – Он был занят. И у меня нет причин появляться с ним на всех мероприятиях под руку. Бабушка заинтересовано приподняла брови. Она выглядела расслабленной, но холодной, и это всегда настораживало – Лия понимала, что любое неосторожное слово перекосит чашу весов совсем не в том направлении. Прогулка по минному полю в сравнении с этим казалась увеселительным мероприятием. – А причины появляться с Романовским – есть? Тысяча и одна. И все из числа тех, которые рациональное и разумное должно считать за несущественные. Но проблема была в том, что рациональное и разумное устало бороться с чем-то другим. С тем, что она столько лет старалась подавлять, от чего закрывала уши, убеждая себя – она не слышит этот тонкий шепот. Это галлюцинации. Это – ничего общего с реальностью. Но даже пролетевшие семь лет, которые должны были стереть всё, не помогли. Их первое февральское столкновение в Mondello вызвало неконтролируемый ужас и не только потому, что Лия надеялась никогда не поднимать ту историю даже в собственной памяти. Не только потому, что она могла ожидать от него любых действий в свою сторону. Не только потому, что могла ожидать возобновления войны. А потому, что прекрасно понимала – ничто не умерло, кроме нее самой. Никакое время ничего не залечило, потому что оно никогда не умело это делать: затирало ощущения, набрасывало на них туманный полог. Но не лечило. Изрезанная плоть разлагалась, воспалялась, кровоточила, но не становилась прежней – новой, цельной. Уже тогда Лия понимала: её тщательно выстроенная фальшивая жизнь, которая она обязана была жить, потому что этого от нее ждали, готова рухнуть. Камень уже ударил в стекло, и от любого прикосновения ветра оно рассыпется по трещинам. Вопрос времени, когда это произойдёт. Лия ненавидела их обоих: Марка – за очередное появление в её реальности, когда она почти сжилась с этими декорациями идеальной истории. Себя – за то, что лишь «почти». За то, что никогда не ощущала себя по-настоящему цельной без него в своей жизни. Даже если понимала – у их отношений нет никакого «завтра». Они не способны что-то построить: только уничтожить. Она искренне желала чего-то более спокойного, стабильного, надежного. Но, закрывая глаза, все еще помнила его прикосновения, голос, запах, ощущения кожи под пальцами. Все семь чертовых лет. Надеялась, что это просто останется воспоминанием, которое царапает гноящиеся раны. Но когда воспоминание снова ворвалось в реальность, стало невозможно его игнорировать и отправить обратно на задворки памяти. Как невозможно сейчас – остановить всё. – Есть, – четыре буквы повисли где-то рядом, соскользнув с языка тихо-тихо. Как единственное, на что хватало смелости. Потому что более отчетливое, понятное, громкое признание она бы вряд ли смогла сейчас выдать. Только бабушке этого определенно было недостаточно. – И какие же, позволь полюбопытствовать? Лия не знала, что из всего, крутящегося в голове, могла озвучить. Не только потому, что не имела смелости раскрыть всё. Но и потому, что хотелось назвать что-то максимально емкое и понятное. Потому что хотелось обойтись без получаса дополнительных расспросов, споров и разочарования в глазах напротив. Она не желала никого терять. Не желала делать выбор, который бы заставил отказаться или от семьи, или от Марка, который тоже был её семьей. Даже если не кровно. Даже если с кровной семьей он никогда не сможет сблизиться. – Как ты поняла, что дедушка – тот самый человек? – вместо ответа, поинтересовалась Лия. По лицу бабушки пробежала тень: она не любила вспоминать всё это. Лия знала, что до сих пор это приносит ей боль. Знала, что даже спустя столько лет в этих, казалось бы, бездушных глазах появляются слезы. И отнюдь не два раза в год – в день свадьбы и день смерти дедушки. А намного чаще. Но без этого вопроса не было смысла продолжать разговор. Он уже отвечал на всё. – Я всегда это знала. Так же, как, наверное, всегда любила. Не было этого «конкретного момента», – глухим голосом произнесла бабушка. Лия позволила уголку губ дернуться в горькой улыбке. Вряд ли она могла бы сама сказать точнее. Быть может, так и должны выглядеть правильные (хотя черт возьми, правильного здесь не было ни капли) чувства. Те, про которые говорят «не за что-то, а вопреки». Только она «не когда-то, а всегда». Не было момента, когда бы её ударило осознанием. Не было момента, когда она вдруг резко влюбилась. Она просто не могла представить времени, когда Марка не существовало в её сознательной жизни. И неизвестного «завтра», в котором не будет существовать. – Вероятно, я точно так же всегда знала, – слова срывались с губ неохотно, опасливо, но достаточно отчетливо. – Только пыталась отмахнуться от этой мысли. Как пытаюсь до сих пор. У меня нет ответа на твой вопрос, – она наконец подняла голову, чтобы посмотреть прямо бабушке в глаза. – Я не знаю этих конкретных причин. Наверное, я сейчас хочу понять, что именно не умерло между нами за семь лет. Это была полуправда. Та, которая не выглядела такой же страшной, как полноценная. Которая не выглядела такой же опасной. Не требовала скрыть её за семью замками от бабушки – от себя уже утаивать было бесполезно. – Что ж, – бабушка поднялась с кресла; взгляд её был все таким же нечитаемым. – У тебя еще целых две недели на понимание. С этими словами она вышла, оставляя Лию в замешательстве и с легким удушьем. Волнение, что собиралось в груди, переросло в ураган тревоги и накрыло с головой.***
Впрочем, волнение за реакцию бабушки на совместный выход с Марком было ничем в сравнении с тревогой за поведение Салихова. Не сказать, чтобы Лия боялась до дрожи, потому что у нее всегда был надежный тыл. Она знала, что бабушка в критической ситуации придет на помощь. Знала это так, как маленькие дети знают, что от всего плохого их защитят родители, что «папа – супергерой и справится с плохими дядями». Только у нее это переформулировалось в «бабушка может все». Не все, конечно, если оценивать трезво: имеющие большую государственную власть стояли на особой ступени. И в каких-то моментах полномочий у них было больше. Да и в целом бабушка не являлась кем-то, кто мог расправиться с любым неугодным человеком по щелчку пальцев. Но все же она была способна побороться и защитить семью. Лия – не могла. И это вызывало у нее паническую дрожь. Она не имела права продолжать впутывать семью в свои собственные ошибки. Это было её личное решение – приехать посреди ночи к Марку. Скрыть ДТП. Молчать все семь лет. Отрицать все в СМИ. Даже если бабушка косвенно помогла, ответственность лежала на Лие. И именно она должна была справиться со всем, потому что это был вопрос её чертовой самостоятельности. Взрослости. Это был ответ на самое страшное: «Можешь ли ты отвечать за свои поступки?». Отвечать вроде как могла, но исправить ситуацию – не особо. Особенно если учесть, что держать ответ она не очень хотела: сокрытие всего и снятие вины с Марка (и с себя) её устраивало куда больше. Именно поэтому сейчас Лия сидела в кофейне на Цветном и нервно прокручивала в руках стакан с апельсиновым фрешем. От волнения тошнило, она не могла сделать даже глоток любимого чая. Кофе не шел тем более. О еде заикаться и вовсе не стоило. Человек, которого она ждала, опаздывал уже на десять минут, и закрадывалось ощущение, что он решил не приходить совсем. Лия бы этому не удивилась, если говорить на чистоту: все же, принципы имели все шансы перевесить. Даже если она действительно была готова заплатить любые деньги за информацию. Но если сейчас будет отказ, ей самое время готовиться к худшему. Она проиграет. У нее просто нет больше никаких вариантов. Лия с трудом сдерживалась от того, чтобы не нырнуть в сумочку, лежащую рядом на низкой табуретке, за анксиолитиком: она вполне отчетливо понимала, что у нее снова развивается зависимость. Она тянется за таблеткой по поводу и без – как только накатывает даже самая слабая паника. Так недолго и снова оказаться в больнице. И снова увидеть разочарованный взгляд бабушки, которая была уверена, что Лия больше не прикасается к таблеткам. Но она все еще оставалась слабой девочкой. Идиоткой, не сумевшей побороть свои страхи. Сделав маленький глоток сока, она снова нервно тапнула по экрану смартфона: ни одного уведомления. Что она хотела увидеть – неясно. Какого чуда ждала – тоже. Но если еще через пять минут нужный человек не подойдет… придется звонить. Хотя вряд ли это имеет смысл. – Недобрый день, – произнес холодный голос слева, и Лия с трудом сдержала порыв резко обернуться. Крепко сжав вместо этого телефон в руках, она медленно подняла голову и встала на ноги, чтобы поприветствовать сухонькую женщину в деловом костюме и с короткой стрижкой. Анна Владимировна, личный секретарь Салихова, явно была женщиной немолодой, на что намекали более двух десятков совместной работы с Салиховым. И молодиться она, как можно было понять по морщинкам и легкой седине в волосах, не пыталась. Жертвой косметологов и хирургов тоже не выглядела. Но при этом производила впечатление достаточно обеспеченной и ухоженной женщины, которую язык не повернется назвать пожилой. А еще она чем-то напоминала Лие бабушку: возможно, тем же льдом в карих глазах. Особого восторга от встречи она не испытывала, это не вызывало сомнения. Впрочем, и Лия бы без необходимости не попыталась с ней связаться. Но бывшая теща Салихова, к сожалению, ничего дельного рассказать не смогла. Так, по мелочи. Хотя это можно было добавить в общий котел. – Прошу, – Лия кивнула на стул рядом и дождалась, пока Анна Владимировна присядет, прежде чем тоже опуститься на свое место. Пока официант не торопился обслуживать их столик, она решила начать этот сложный, но неизбежный разговор. – Вы действительно готовы сделать то, о чем я просила? – А вы действительно готовы предложить любые деньги? – отозвалась Анна Владимировна; её цепкий, жесткий взгляд усиливал внутреннюю панику. Казалось, что-то в любой момент может пойти не так. Но выбора действительно не было. Анна Владимировна оказалась единственной, кто мог предоставить ценную информацию, способную «приструнить» Салихова (на что-то серьезное вроде его ареста, высылки из страны и прочих кардинальных мер Лия не рассчитывала). Вот только с учетом того, что о подобном знала лишь она сама как личный секретарь, и не были осведомлены даже члены семьи (старшая дочь, новая жена), подозрения бы сразу упали именно на нее. И женщина очень хотела подстраховаться – покинуть страну и обеспечить себе приличное существование подальше от бывшего начальника. Как оказалось, она уже давно желала оставить работу. – Готова, – совладав с пересохшим горлом, сообщила Лия. Хотя требование Анны Владимировны её все же несколько… встревожило. – Пятьсот тысяч. Стараясь ничем не выразить изумления от сумасшедших цифр, Лия равнодушно уточнила: – Евро? Анна Владимировна хрипло рассмеялась. – Ну что вы. Я не настолько алчна. Долларов. Безусловно, это меняло картину. Вот прям настолько, что евро никак, а доллары сейчас достанет. Сумма не была астрономической, но все же не являлась чем-то, что постоянно лежало на карте. На счетах – да, но снять с них без ведома бабушки невозможно. Единственное, что она могла – договориться с человеком, чтобы спешно продать Hermes Kelly на Christie’s. Теоретически, около двухсот пятидесяти тысяч можно было получить. Еще одна вполне могла продать машину, потому что владела ей меньше года и комплектация была премиальная, по индивидуальному заказу. Правда придется потом долго пояснять бабушке, почему она вынуждена пользоваться услугами семейного водителя. Как пояснять – пока не придумала. Какая-то мелочь (пара десятков, наверное) имелась на валютных картах. Но этого недостаточно. Продавать туфли бесполезно – это не то, что котируется на вторичном рынке, если хоть раз выходило в свет. Платья – увы, здесь далеко не все лимитки, которые с руками оторвут на том же Christie’s или Sotheby’s. И даже никакой чертовой бутылки раритетного вина в запасе не имелось. Как и украшений (не из семейной коллекции), которые можно было действительно выгодно продать. Она не интересовалась ювелиркой и надевала её исключительно для крупных выходов. А там всегда можно было взять что-то у бабушки. В обычной жизни её вполне устраивала и недорогая (пусть и качественная) бижутерия или что-то попроще, чем Van Cleef & Arpels. Бросив взгляд на браслет, сейчас соседствующий с тонкими часами в том же цвете розового золота, Лия вздохнула. Дороже было лишь фамильное колье, за продажу которого её бы вычеркнули из семьи, и помолвочное кольцо, чью точную стоимость она не знала. Обреченно накрыв браслет ладонью, словно пытаясь запомнить его кожей, Лия решительно поднялась со стула и кинула уверенное: – Через три дня здесь же. Ей срочно требовалось заехать в Картье.***
Проводя рукой по светлой столешнице, отстраненно рассматривая сложенные аккуратными стопками бумаги, канцелярские принадлежности, серебряный прямоугольник макбука, Лия задумчиво прокручивала в голове все, что вчера обсудила с этой Анной. И все, что ей стоило сделать в ближайшие дни. Она не знала, кому молиться, чтобы все решилось как можно скорее, потому что терпение сдавало. И время утекало мельчайшим песком сквозь пальцы. Календарь на телефоне неумолимо менял цифры, приближая октябрь. Проклятый рубеж, который определит многое, если не всё. И через четыре часа снова цифра сменится. Убирая лезущие в лицо волосы, Лия вспоминала, что её периодически раздражало в каре – вот это самое поведение при ветре, которое никак не обуздать. Сейчас же прическу портил слишком активно работающий кондиционер, направивший поток воздуха на нее. У башен был один огромный минус – невозможность открыть окна. Везде эта чертова система кондиционирования как способ контролировать климат в помещении. Лия все чаще понимала, что всю жизнь здесь не проживет. Несмотря на то, что болезненно любила это место. – Создаешь новую традицию тайных свиданий в Меркурии? – поинтересовался вошедший в полутемную студию (горел лишь нижний свет, дополняющий огни башен) Марк. Улыбнувшись со слабой улыбкой, Лия стремительно преодолела несколько метров расстояния между ними, чтобы коснуться кончиками пальцев его щеки и приветственно поцеловать. Она была в каком-то слишком приподнятом для этого напряженного дня настроении или хотела создавать такое ощущение. Внутреннее и внешнее не сходились. Диссонировали. – Привет, – выдохнула она ему в губы, позволяя себе задержаться в крепких объятиях на несколько секунд. Не хотелось говорить о делах. О нависших над обоими проблемах. О том, что до чего какие-то полторы недели. Хотелось просто вот так стоять, ощущать тепло вокруг, греться в нем, как в коконе, и не видеть мира за этими стенами. Не знать реальность, которая была не так приятна, как все, что происходило в студии. Глупая, дурацкая попытка убежать от всего. – Мне надо будет вернуться через десять минут, – произнес Марк, не выпуская её из рук. – Должен приехать новый поставщик, без меня никак. Вздохнув, Лия кивнула. – Я отвлеку тебя ненадолго. – Ей тоже еще было над чем поработать, прежде чем ехать домой, но следовало решить несколько моментов сейчас и лично, а не сообщать обо всем по телефону. – Просто хотела сказать, что вопрос с Салиховым почти решен. Завтра у меня на руках будет информация, с которой можно будет лишить его всех полномочий. Если он не согласится закрыть эту историю и оставить в том виде, в каком она есть в СМИ. А он определенно согласится. Потому что терять нагретое место мало кому захочется. Главное, чтобы Анна не подвела. Деньги она уже получила, часть информации отдала, еще часть – должна быть завтра вместе с некоторой документацией. Лия понимала, что рискует, но здесь карты были не в её руках. Приходилось довериться. Либо так, либо никакого компромата. – Не сомневался в тебе ни на минуту, – со взглядом Марка в этот момент не мог бы соперничать и сам дьявол: это было темное, сумасшедшее восхищение, одобрение и соблазнение одновременно. – В таком случае, нам точно нужно это отметить, – взяв её кисть в свою ладонь, он коснулся её пальцев губами и короткими поцелуями спустился к запястью. И замер. Лия окаменела, догадываясь, что вызвало эту заминку. Она невольно напряглась, хотя не видела за собой какой-либо серьезной вины. Но тем не менее, четко ощущала изменившуюся в студии атмосферу. – Впервые вижу тебя без браслета, – прокомментировал он, поднимая взгляд: куда более холодный, чем минутой ранее. Действительно с того момента, как он отдал ей коробочку с отверткой, она впервые его сняла. При этом даже сама не знала, почему упорно носила все это время. Даже если учесть, что когда он защелкнул на её запястье украшение, они не находились в отношениях и не планировали. По крайней мере, Лия – точно. Но почему-то для нее было важно оставить при себе браслет. Важно носить, не снимая, как и янтарный кулон. Хотя тогда она себе объясняла это просто тем, что модель абсолютно универсальна и идеально сочетается со всем её гардеробом. И сейчас она все еще ощущала пустоту на запястье. Словно что-то забыла. – Я… – она взволнованно закусила щеку изнутри. – Мне пришлось его продать. Да, она могла солгать. Но это не имело смысла, потому что он бы все равно узнал. Хотя бы потому, что знал о её равнодушии к ювелирке и о том, что важные вещи она носила не снимая. Поэтому простое «отдала в ремонт», «надоел» вызвали бы вопросы. Пару раз она снимала только кулон, когда приходилось надеть крупное колье. И на какое-то мероприятие она бы могла снять и браслет, но не в обычной жизни. Это примерно то же, что для глубоко верующего – выйти без нательного креста. Марк все еще держал её за руку – так же аккуратно, на уровне её ключиц, но взгляд его изменился: сейчас она не видела в нем ничего. И радовалась лишь одному – что продать пришлось именно браслет, а не кольцо. Хотя последнее она не носила даже. Исключительно потому, что опасалась, что бабушка увидит. И все поймет. – Дай угадаю. Бабушка все же устроила допрос и не поверила, что это твоя личная покупка? Его голос звучал слишком ядовито, и хотя это оставляло почти физические ожоги на коже, Лия вполне могла понять причину такой перемены настроения. И таких мыслей. Действительно, вполне очевидный аргумент. Только бабушка почему-то на самом деле ни разу не спрашивала, откуда у нее такое заметное украшение со вполне очевидным посылом – это действительно было не то, что девушки покупают себе сами. Практически лайт-версия помолвочного кольца. Глубоко вдохнув, Лия прикрыла глаза и сообщила: – Мне были нужны деньги. Если тебя это успокоит, браслет просто покрыл недостающую часть. Основное сделала машина. – Зачем? Все же осторожно вытянув свою кисть из его руки, Лия прошла к кожаному двухместному диванчику и плавно опустилась на самый край. Говорить стоя в такой атмосфере становилось нереально. Она снова начинала задыхаться от волнения. Казалось бы, ничего катастрофического не произошло, но что-то внутри все равно скребло. – Я должна была купить эту чертову информацию на Салихова. У его секретарши. Взять деньги со своих счетов я не могла – бабушка заметит такие крупные суммы, и это будет не самый лучший допрос. На дебетовых картах у меня существенно меньше. Как она объяснит отсутствие автомобиля – думать пока не хотелось. За четыре дня бабушка ничего не спросила, но тут еще можно было врать, что машина на ТО или в ремонте. А вот через условную неделю… такие отговорки не пройдут. – Меньше двадцати тысяч долларов? – недоверчиво нахмурился Марк, прислонившись боком к стоящему напротив стеллажу. Потому что браслет не тянул на десятки миллионов: так, всего на полтора. – Меньше пятисот тысяч. В это, похоже, он вполне мог поверить – по крайней мере, лицо его осталось просто мрачным, уже без той тени сомнения. Но почему-то настроение в студии не переменилось. Дышать было все еще тяжело. Молчание, разлившееся между ними, назвать комфортным язык не поворачивался. Лия сплела пальцы в замок и устроила на коленях. Марк смотрел на нее тяжелым взглядом, явно что-то прокручивая в голове. И ожидать следующих его слов было невыносимо. Хотя она надеялась, что подобного разговора между ними не состоится. В конце концов, это её вещь и она может делать с ней, что хочет. Хотя отчасти его чувства понять могла. Пожалуй, даже реши она вдруг продать эту площадь в Меркурии, он бы отреагировал менее ярко. По крайней мере, ей так казалось. – Ты могла просто сказать мне, – наконец, уронил он. Лия подняла голову. Ожидаемо. Его фраза была предсказуемой, но сама идея – провальной. – Нет. Я должна была решить это сама. Ты делаешь достаточно для нас, чтобы… – Какого черта, Лия? – раздраженным тоном прервал он её спокойные объяснения, хлопнув ладонью по деревянной стенке стеллажа. Фарфоровая фигурка на верхней полке закачалась, но устояла. – Я не собираюсь свешивать решение всех проблем на тебя, – она пожала плечами, не реагируя на его вспышку. Марк стиснул зубы: она видела, как напряглась его челюсть и как пальцы руки, лежащей на темном дереве, сжались в кулак. – Это моя чертова обязанность – защищать тебя. Защищать нас. Это моя гребаная ошибка – пустить Риту за руль, а потом еще и трусливо сбежать с места аварии! – Решение скрыть факт твоего участия в ДТП было моим, – все еще спокойно, хоть и борясь с внутренней дрожью, сообщила Лия; дыхание становилось тяжелым. Марк все же саданул кулаком по стеллажу. Фарфоровая статуэтка за секунды преодолела путь до холодного керамогранита, которым был укрыт пол, и разлетелась мелкими осколками. – И этого – более чем достаточно. Ты не должна была отвечать за мою трусость, – он цедил каждое слово с разливающейся по помещению яростью. Лия же отчетливо понимала – он злится не на нее, а на себя. За то, что позволил ей в этом оказаться замешанной. За то, что не решил все раньше. За то, что испугался тогда. Понимала, но не была готова принять его желание разбираться с этим дерьмом самостоятельно. И злился сейчас не за браслет, а просто за то, что она отвечала за какие-то его ошибки. За фасадом взрослого мужчины она иногда все еще видела мальчика, который до сих пор ужасался своей неидеальности. Который все еще боялся столкнуться лицом к лицу с собственными ошибками. – Я сказала тебе месяц назад, что выбираю нас. Это значит, что я намерена не менее активно защищать нас обоих. И мне плевать, какие стереотипы нарисовало это общество. – А я тебе тогда сказал, что мы не готовы ничего дать друг другу. На нее словно ливень обрушился. В январе. Эту фразу, произнесенную механическим голосом, она не ожидала услышать. Не понимала, к чему она сказана. Что последует дальше. Лия молчала: смотрела на него, на миг потерявшись в реальности, и молчала, ожидая следующих слов. И дождалась. – Похоже, я был прав. Видимо, нам действительно не стоит возобновлять отношения, пока не будут решены все эти проблемы. Она прекрасно понимала, что (и кого) он имел в виду под «проблемами». И была категорически несогласна с постановкой вопроса. Резко поднявшись на ноги, Лия сделала шаг к нему и замерла – дыхание снова сбилось из-за спазма диафрагмы. Но сил на то, чтобы выразить свое несогласие, ей все же хватило. – Я в состоянии существовать в окружении этих проблем рядом с тобой. – Я не хочу, чтобы ты чем-то жертвовала в этих отношениях. – Она хотела возразить, что в любых отношениях приходится приносить что-то в жертву, но следующая фраза заморозила все слова на языке: – Я не хочу, чтобы спустя несколько месяцев или лет ты решила, что твоя жизнь уничтожена из-за наших отношений. Её буквально оглушили эти слова. И не только тем, как на них откликалось прошлое и её собственные разочарованные, раздраженные, яростные фразы, брошенные ему в лицо когда-то. Не только тем, как на них откликались мысли семнадцатилетней девочки, не решающейся на самый страшный шаг потому, что может быть больно. Потому что должно быть больно. Ведь как иначе, если он – совсем не то, что ей на самом деле нужно. В этом уверена бабушка и она сама. Слова оглушили тем, сколько его собственного прошлого в них было скрыто. Он не желал повторения истории своей матери. Всю жизнь держащий себя на дистанции с любыми девушками, видящий в них отражение матери, он не видел для себя серьезных отношений – потому что все могло пойти по известному пути. И сейчас, под каким-то дурацким, совершенно необъяснимым триггером, полагал, что для них все тоже ясно: ничего не поменялось. Он все так же способен сломать её жизнь. Марк оттолкнулся от стеллажа и, избегая её взгляда, двинулся в направлении выхода. Она хотела что-то сказать. Остановить его. Но осталась стоять и смотреть, как двери лифта разъезжаются, принимая темную фигуру, и медленно закрываются вновь. И только потом на ватных ногах вернулась к дивану, чтобы рухнуть марионеткой с обрезанными нитями. И отвратительно – глупо, позорно – разрыдаться.