Доктор Закариус

Спервоначалу я была усажена в кресло, а доктор Закариус мерял шагами гостиную, но мне сидеть на месте тоже стало невмоготу, хоть я за день и набегалась. Вскочила, и стали бегать оба, то параллельным курсом, то чуть не сталкиваясь, размахивая руками и жестикулируя, и должно быть смотрелись – увидь нас кто – донельзя комически. Карл Иваныч, решивший, по всей видимости, что все затеяно исключительно заради его моциона, летал у нас над головами, поминутно садился на плечи мне или доктору, но нам было не до него. Потрясение, пережитое мною, было слишком сильно, чтобы я могла успокоиться, мертвое лицо вынутого из петли молодого рабочего неотступно стояло пред глазами. Я пыталась по крайней мере рассказывать последовательно, но сие мне тоже не удавалось, и я осознала в какое-то мгновение, что захожу уже на третий круг истории. - Тело вынесли на мороз сразу, как обнаружили, то есть минут за десять до того, как я подошла, но оно еще было совсем теплым и не закоченелым – я до руки его дотронулась, - говорила я. – Это ведь значит, что он умер совсем-совсем недавно? - Да, - отрывисто согласился доктор. – Почему его нашли так быстро? - Был шум – одна баба, соседка, которая прибежала в числе первых, говорит, что слышала крики и грохот. Никита, после полученного на стройке увечья, заимел обыкновение напиваться и падать с топчана, после чего вопил, звал на помощь и швырялся в стены всем, до чего мог дотянуться. Они, выходит, бежали на помощь живому – а нашли повешенного. - Крики ясно указывают, что он не сам себя убил, - сказал доктор Закариус, потирая виски. – Удавленнику заорать трудновато, знаете ли. Я кивнула, передернувшись. - Все это повешенье – полная чушь. На ремне повесился на кроватной спинке, сказали, но у него на шее даже не отпечатался тот ремень, не держал он, ремень-то, его весу. И лицо… Ну, удавленник же должен быть с искаженным лицом, верно? Язык, говорят, вывален, посинелый… а тут ничего. На снегу к тому же, где мне посветили фонарем, осталась кровь. Жалко, вас там не было! Одна я не насмелилась попросить, чтоб тужурку хоть с покойника сняли, но я почти уверена, что его убили ударом ножа. А повесили впопыхах и бестолково, только ума не приложу, зачем. Неужто думали, кровь никто не приметит? Обмывать станут – мигом рану сыщут. - А затем, чтоб слух пошел. Пока еще ничего никому не ясно, но среди соседей уже сказано первое слово: самоубивец. А первое слово ого-го как непросто вытравить из башки человечьей. - Согласна, - я опять кивнула. – Получается, провел меня Арцыбашев. Надо было мне сразу к Никите со всех ног бежать… - Все же думаешь на него? Слишком радовался, что ты на стройку идти расхотела? – доктор в волнении соскочил на «ты» и не заметил этого, но мне было это не обидно, а даже лестно. - Для начала – это, да. Не пытался радости скрыть! Мне при разговоре у нас тут было хорошо его лицо видать. Не знаю, заметили вы аль нет, но Арцыбашев – человек потрясающей выдержки. После как вы его заставили у меня прощения просить, он в ярость пришел, но решил ее спрятать, и в какую-нибудь минуту спрятал почти начисто. Если б он и взаправду так обрадовался, - допустим, боялся, что я чего-то на строительной площадке замечу, чего не нужно, - точно попытался бы радость свою не выказывать, и смог бы. А стало быть, радость была напускная. Именно этот расклад, что я с Никитой говорить буду, ему очень не понравился. И он Никиту заставил замолчать. А не задушил по-настоящему потому, что с его увечьем оно несподручно, так что и это на него указывает. - Он слышал, что ты за ним идешь? - Всенепременно! Я шумела, как стадо коров – дороги не знаю, поминутно оскальзываюсь, отстать боюсь и от каждой тени шарахаюсь. Однако ж он не оглядывался, не медлил и петлять не пытался. Ровнехонько вывел меня к дому этой Нины. Еще и то в усмотренье возьмите, что уж так он бурно на свою аманту набросился – только что человек ледяного самообладания, и вдруг такая, прости господи, passion bestiale. Она же и сама заметила необычное – «какой вы нынче!», говорит. Доктор вдруг очень мило, по-юношески, смутился и отвел от меня взгляд. Однако ж раздумывать в прежнем направлении не перестал. - Но что если мы оба неправы, и Арцыбашев пришел к нам по велению фон Бергайзена, вопреки своему желанью, в результате чего у него сорвалось намеченное свидание? Что если вся радость его была предвкушением встречи с… гмм… дамой его сердца? – проговорил он, поглаживая Карла Иваныча по искалеченному крылу. Мне вдруг бросилось в глаза – впервые! – странное сходство между птицею и сухоруким красавцем брюнетом. - Я думала об этом, - я упрямо помотала головою. – Но я убеждена, что, стоило погаснуть свече, как он немедленно бросил свою полюбовницу и как заяц помчался в слободку, чтобы поспеть вперед меня. Но как это доказать? Она – Нина - ведь не скажет, да? - Судя по тому, что ты успела увидать – не скажет и под пыткою, - молвил доктор Закариус почему-то с затаенной грустью, как мне послышалось. - На что это Арцыбашеву? – уставши бегать, я опустилась в кресло, но доктора было, по всей видимости, не унять. Лицо его пошло красными лихорадочными пятнами, а жестикуляция сделалась рваной и судорожной. Он явно тревожился, и с каждым мигом моего рассказа все сильнее. – Вы знаете этого Курицына? Может он злоумышлять против нового архитектора? И что со старым? С прежним? Четвертый в нашем деле покойник, я угадала? - Вот на это я могу ответить, - доктор чуть приостановился против меня. – Прежний архитектор жив и здоров, фамилия его Якушев, а от дела он отстранен за растрату казенных средств, Курицыным лично, и в настоящее время пребывает на казенных же харчах в каземате, в крепости. Ого! Такого повороту я не ожидала. Прежний архитектор, маяча постоянно в моих мыслях, представлялся мне то жертвой того же Арцыбашева с подельниками (что было вернее), то наоборот одним из тех подельников и даже главным преступником, ради которого старается сейчас сухорукий секретарь. Так оно прямо ладно вырисовывалось! Ведь кому прямая невыгода от странных слухов и смертоубийств на стройке? Прежде всего Бергайзену, но возможно что и Курицыну, если взять глубже – ежели речь заходит уже о прОклятом месте и всем таком прочем. Место, чай, не Бергайзен выбирал и даже не Якушев. Курицыну и отчитываться потом о потраченных средствах придется пред светлыми очами. Пока я вертела все это в голове своей, готовая принять на роль преступника каждого из упомянутых господ, доктор Закариус сделал странную вещь: остановился в своем неуемном моционе подле шкафа и несильно, но гулко несколько раз побился лбом об шкафов угол. Я непроизвольно вскрикнула, но он сделал нервный жест в мою сторону, вероятно, долженствовавший быть успокоительным. - Что ежели мы не осилим? – широко распахнутыми потемнелыми глазами доктор смотрел мне прямо в лицо. Выражение его было страдальческим. – А? Ведь никогда такого со мною не случалось, и никогда я со смертоубийствами дела не имел, а тут вдруг мы не осилим – это ж позор! - Позоррр, - радостно согласился Карл Иванович, покидая мое плечо и водворяясь на свой шесток. – Варррварра, повторрри. - И не подумаю, - обернулась я к ворону, запоздало понимая, что доктор в настоящем отчаянии. – Потому что мы всенепременно справимся. Даже и не бойтесь, доктор, никуда злодею от нас не скрыться. А Карла Ивановича не слушайте! Что он там себе понимает, он птица! Губы доктора Закариуса тронула слабая улыбка. - Утро вечера мудренее, - добавила я с напором. – Я иной раз ночь посплю, а наутро раз, гляжу, и мысль верная пришла. - Вы правы, - доктор провел по лбу пальцами, словно пытался стереть с себя наваждение, и вдруг спросил: - хотите, Варвара Дмитриевна, чаю? - Очень хочу, - немедленно призналась я. – Но… Я в недоумении обвела гостиную взглядом. - Мой последний секрет! – доктор наставительно поднял палец. – Открою - и тогда вы будете все мои тайны знать до донышка. Он подошел к шкафу слева – тому, что за шестком Карла Иваныча, - откинул какую-то дверцу, и за нарисованными книгами открылось единое пространство (вместо ожидаемых отдельных ящиков), заполненное кое-какой нехитрой снедью, но царствовал здесь небольшой, от силы двухштофный самоварчик жолудем, с выведенной в заднюю стену шкафа трубою. Эта картина показалась мне настолько забавною, что я невольно расхохоталась. На протяжении всего чаепития мы о деле больше не заговаривали, будто условившись. И только уходя к себе в опочивальню, я сочла нужным напомнить: - Утро вечера мудренее! Завтра мы будем точно знать, что нам делать. *** Сон мой был смутен. Виделся и никогда не виденный мною собор – точь-в-точь церковка в Лавреновском, только огромная, с теряющейся в облаках головою, и незнакомый Бергайзен – он хромал, был черен, рогат и хвостат, так что в сатанинском происхождении его сумлеваться не приходилось, и виделась давешняя подсмотренная мною амурная сцена с Арцыбашевым и – как ни стыдно мне в этом признаваться – с некоей девицей Варварой в роли полюбовницы. Правда, до самых ласок дело не дошло, ибо под окном кто-то громко прошелся, а после закричал, упавши с топчана, обезножевший Никита, я дернулась бежать на помощь – и проснулась. Пожалуй, звук мне не приснился – сквозь остатки сна я эхом уловила второй вскрик, сдавленный и мучительный голос. Может быть, все-таки ворон? Но с чего бы Карлу Ивановичу расшуметься? Чужие пожаловали? Не зажигая огня, я прокралась по коридору к двери, прильнула к ней и прислушалась. Все было тихо, однако щель над порогом слабо светилась, будто мы забыли задуть свечу после нашего чаепития с доктором. Но я сама ее задувала, я помнила. Из щели по моим босым ногам тянуло холодом. Тихонько нажав на дверь и молясь, чтобы она не заскрипела, я ухитрилась одним глазком заглянуть в гостиную. Доктор Закариус в одной рубашке сидел в креслах вполоборота ко мне, и перед ним на столике теплился огарок. Лица его мне было не разобрать, но зато я видела, что у него в руках. Стеклянная сфера. Доктор склонялся над нею и что-то бормотал, но слов я различить не могла. Несколько времени затем он сидел замерши, вперив неподвижный взор в глубины магического инструмента, потом с отчаянием стукнул кулаком по столу, и с его губ слетело досадливое, короткое матерное восклицание. От сотрясения стол чуть покачнулся, и я увидела по яркому отблеску, что на поперечине высокого подсвечника болтается на шнуре небольшой предмет: золотой нательный крест.