Доктор Закариус

Это оказалось вовсе не сложно! Доски настелены были широко, нашлось и куда ногу поставить, и за что удержаться, ну а вниз я на всякий случай не глядела. С яруса на ярус вели короткие крепкие лесенки. Воистину только под большой мухой можно было полететь отсюдова вниз головою – ну или с чьей-то помощью, да. Рабочие, за неимением более интересного зрелища, сразу побросали все свои занятья. До меня снизу доносился смех и сальные, хоть и не злые, комментарии, однако ж стоило мне оказаться на последнем ярусе, меня предупредительно и уверенно подхватили сильные руки и спустили на дно. - Ишь какая кралечка к нам пожаловала, - сказал кто-то. – Маленько кособокая, да это ничего, верно, робя? - Нам и кособокая сгодится, - выкрикнул тот, которым я давеча залюбовалась за работой, и громко захохотал. Мысль моя заметалась, как мышь в кувшине, и вдруг меня осенило. - Якушева! – выпалила я громко, не отстраняясь, а, напротив, хватая за рукава двух ближайших ко мне парней, так что они даже чуть отшатнулись от моего напора. – Варвара Дмитриевна Якушева меня звать, архитектора Якушева я пле… пле… племянница, - на этом слове я довольно натурально всхлипнула. – Как же это ж так, ребятки, что дядюшку моего в арестантсткую сволокли, разве ж он к вам не всей душой? Настроение их переменилось вмиг! Мне принялись кланяться, и кто-то – не тот ли парень, которым я любовалась? – даже сунулся поцеловать мою руку. Это со мной было впервые в жизни. Голоса нестройно загудели в том смысле, что вот, мол, какого человека оклеветали, и что был он всем рабочим родный батюшка, не то что нынешний, и всегда уважит, и в праздник поднесет, а если прибьет, так за дело, они что ж, не понимают что ли? они люди привычные, но праздник есть праздник, а нынче-то что ж, и праздник уже не соблюсти? А Петра Петровича нет слов как жалко (я с удовлетворением узнала и запомнила имя-отчество собственного «дяди»), а что маленько был на руку нечист, так кто ж без греха? Немножко себе на пользу урвать, оно того… грешок простительный. - Надо нам, ребятки, Петра Петровича выручать, да не знаю, как, - сказала я, пригорюнившись, но тут же и встрепенулась: - А что, не было ли кого у него… злопыхателей? Может кого он наказал сильно жестоко, а? - Разве что Никитку… Того, что переломался-от на Максима-исповедника… Да давно это было, быльем поросло. И за дело ведь, чего уж, - отвечали мне с разных сторон. Я поняла, что про «самоубийство» молодого рабочего им, в отличие от Бергайзена, пока неведомо. Откуда ж знает он? Не иначе от Арцыбашева. - Как же это он вообще жив остался, с такой высоты лететь? – обронила я раздумчиво. Подходя к песчаной куче и готовясь высказаться насчет того, что она-то и смягчила, верно, падение, я ткнула в нее носком башмака и чуть не завопила от неожиданной боли: схваченный морозом, песок был как камень. - Ого! Да ведь это верней расшибешься, чем оземь, ежели на песок упасть! - Так оттепель тады в аккурат случилась – как песок привезли, и потом с недели две держалась, весь снег потаял, аль не помните? А схватило-то ее, кучу, уже потом. - А он нам – возите! А как ее возить, ежели ее лопатой не проковырять, будто чортову задницу! – выразительно охарактеризовал положение дел тот, что копал. - Бергайзен? - уточнила я. - Неее, немец-то что, он смирной! Серенька сухорукой, вот кто! - Арцыбашев велел копать песок? Стали копать – и сразу нашли мертвого старика с пробитой головой, да? – быстро сообразила я. - Старик-то не из наших, - степенно заметил самый возрастной из рабочих. - Бродяга забрался да и помер по пьянке, - предположил кто-то. - Угу, угу, - покивали ему скептически (мне, о чудо, совсем не требовалось спрашивать, они вели меня по нужным вопросам сами, еще и частили так, что успевай поворачивать). – А то! Сам упал, сам помер, сам разделся догола, да видать из стыдливости песочком присыпался, опосля чего ишшо сходил лопату на место поставил. - Да и где это видано, чтоб бродяга чисто бороду брил? – прибавил кто-то. Вот это было неожиданно – я даже рот забыла закрыть от изумления, эх, нет на меня Егоровны! Но ничего уточнить я не успела. Сверху, с по-над края котлована, раздался мерзкий каркающий голос: - Сраму не имуть вовсе! Девку в святый храм притащили! Давай, оскверняй что можешь, все одно ему здесь не стоять! Сделав несколько шагов к центру ямы, чтоб лучше видеть, я попыталась рассмотреть кричавшего. Свет бил прямо из-за его спины, и в первый миг мне почудилось в бранившемся человеке что-то торжественное, едва ли не иконописное, но стоило ему шелохнуться, как иллюзия пропала. Над краем ямы раскачивался тощий старикан с клочковатой бородой, начисто босой, в таких лохмотьях, что ходить в них было, пожалуй, уже и не только холодно, но и местами непристойно. Поверх лохмотьев его иссушенное тело обвивала цепь толщиной в мою руку, оставлявшая, однако же, довольно свободы движений. На грудь старику с цепи свешивался огромный, не меньше чем на полпуда, железный крест. Вериги эти неумолчно звякали при каждом его движении. - Кто это? – спросила я рабочих шепотом. - А, Ероха юрод, вы на него, барышня, наплюйте. Вечно он глупости свои кричит. Но мне как раз было очень-очень интересно, что имеет нам сказать Ероха. - Эй, дядя! – крикнула я, сложив руки у рта. – С чего это ты решил, что храму здесь не стоять? Не из-за меня же? Чай, еще не освящали! А я через час уйду и больше не приду! - Три смерти было, а четвертая будет, - забубнил юродивый так быстро, что трудно было различать слова. – И перва смерть – она об твердь, а втОра смерть для повтора смерть, а третья смерть – в той есть круть-верть. А будет четверта, так увидите чорта! - А ну пошел, пошел! – на старика налетел откудова-то сзади Арцыбашев, замахал на него рукою. – Давай, давай, нечего ходить сюда, работников от дела отвлекать… Вдруг я поняла, что рабочие споро начали один за другим от меня потихоньку отходить и возвращаться к своим делам. Несколько секунд – и я осталась подле песчаной насыпи в компании только молодого силача с лопатою, да и тот взгляд от меня упорно отводил и, в ожидании своего напарника с его тележкой, уныло долбил штыком смерзшийся песок. - Варвара Дмитриевна, - строго окликнул меня сверху вернувшийся, после изгнания юродивого, Арцыбашев. – Поднимайтесь сюда, живо. Кто вам дозволил разговаривать с рабочими?