Доктор Закариус

Орать я, однако, могла, что свидетельствовало об одном: до удавленника мне было еще далеко. Как ни странно, рука, стиснувшая мое горло, хоть и причиняла мне изрядную боль, но не очень мешала дышать – скорее ломала шею, чем душила. Может, сползший с моей головы платок мешал – толстый, шерстяной. И я заорала. Вышло хрипло, но громко и истошно. К тому же запоздало вспомнила, что надо ж отбиваться. Руки мне не очень помогали, но зато удалось каблуком заехать во что-то позади себя – не слишком мягкое, может, в бедро, в колено. Нападавший дернулся, я наверняка сумела сделать ему больно, но голоса так и подал. Чуть ослабил руку, потом вдруг толкнул меня в сугроб головой и лицом, притиснул всем своим весом к земле. Лицо мне обожгло злым колким снегом, а для ног больше не было достаточного размаха, я наугад тыкала ими куда-то невысоко и недалеко, как дергающаяся в паутине муха, и вдруг снова смогла орать, и в тот же миг, сливаясь с моим отчаянным воплем, раздался громкий окрик: - А ну стой! Стой, …, тебе говорят, - матерно прибавил молодой мужской голос, и я услышала два звука – быструю поступь бегущего человека и конские копыта. Первый звук удалялся за угол, в ту сторону, откуда я пришла, второй – приближался ко мне от дальнего конца переулка. - Целы, барышня? Руку, руку давайте! – конный приблизился скорее, чем я думала, и меня буквально выдернуло из снега и поставило на ноги одним движением. Я глупо моргала, отирала пальцами мокрое, исцарапанное ледяными кристалликами лицо, и сквозь сумеречную и водяную муть вдруг узнала человека, спешившегося и озабоченно склонившегося ко мне. Поручик Шатский! Вчерашний адресат доктора Закариуса собственной персоной стоял передо мною. И как я могла счесть, что подлый Арцыбашев красотою похож на него? Ничуть не бывало, даже никакого сравнения. В лице молодого поручика было одно только благородство и участие, во всех чертах его – мужество, и сила, и готовность защитить. Он меня признал тоже, на секунду, может, позднее, чем я его. - Бог мой, так это ж посланница доктора Закариуса! Та барышня, что давеча меня сконфузила! – он поспешно поцеловал мне руку, а я обалдело подумала, что вот, сегодня за день мне уже второй раз целуют руку, и всего со мной за всю жизнь таких случаев, получается, в сумме выходит два. Я все силилась утереть лицо, и все не могла – кажется, по нему кровь текла. Поручик достал из-за обшлага платок, протянул мне: - Не побрезгуйте, сударыня. Точно, на платке остались красные полосы. Щеки и лоб щипало. Ну и вид у меня, должно быть! Я попыталась пригладить волосы и запахнуть шубу, но из этого ничего не вышло. - Вы его видели? – быстро спросила я. – Не догнать уж? Он чертыхнулся, пешим рванул было за угол, но тут же вернулся. - Не догнать… кабы сразу, так перехватил бы его, но я за вас, признаться, испугался, думал, не прибили бы… Украл он у вас что-нибудь? Я еще медленно качала головой, после первой мысли, что брать-то у меня нечего, а рука моя уже шарила под растерзанной шубейкой на поясе платья. Так и есть! Кинжал пропал. Рваная тряпица жалким лоскутом свисала с пояса, но в ней ничего не было. Я обвела глазами поле боя – мог, ведь наверное мог кинжал в пылу сраженья провалиться в снег? – но уже понимала, что поиски тщетны. Тот, кто пытался меня убить, забрал нашу драгоценную улику с собой. Тот, кто пытался… пытался задушить меня, действуя почему-то лишь одной рукою. Левой. Шатский деликатно отвернулся, пока я кое-как приводила себя в порядок, а потом предложил, что усадит меня в седло и так довезет до дому, но я испуганно помотала головой. Попыталась отказаться от его сопровождения вовсе, но в этом он был непреклонен. Так мы и пошли – жалкая горбунья в сбитом набекрень платке, смешно надеющаяся, что авось под шубой-то в ней горбунью не признать, а рядом ведущий великолепного коня в поводу великолепный красавец военный в великолепном алом мундире. - Мы с вами во второй раз встречаемся, и оба раза толком не представлены, - говорил мой спутник, слегка наклоняясь ко мне и поддерживая меня под локоть на обледенелой приступке. – позвольте отрекомендоваться – Шатский, Георгий Иванович, восьмого кавалергардского полка поручик-с. Временно пребываю на зимних квартирах со всем полком, и оставаться буду до весны, так что льщу себя надеждой на продление знакомства. Я назвала себя. - Безмерно рад, Варвара Дмитриевна. Осмелюсь спросить, вы теперь помогаете господину Закариусу в его делах? Я замешкалась. - Боюсь, я не вольна рассказать вам подробности, сударь, поскольку… - Нет-нет, - прервал он меня, - я ж не в смысле любопытства, я в смысле зависти! Господин Закариус – великий человек, самый могучий ум, с каким я только знался, и помогать такому человеку – это честь, притом такая, на которую рассчитывать может не любой!.. Меня поразило, как горячо он говорил. Задать бы ему несколько вопросов о докторе, но после такого панегирика, отчасти адресованного и мне, я, пожалуй, не решилась бы уж сознаться, что сама ничего толком не знаю об этом странном человеке. Я спросила только осторожно: - Вы давно с ним знакомы? - Пять лет, - четко отрапортовал он. – С самого Переславца, когда он мне жизнь спас, - и, видя мое недоумение, уточнил: - Вы, должно быть, не знаете – он по скромности умолчал, да и то верно, всех спасенных ему где упомнить! Небось за пять лет накопилось!.. Там приключилась скверная история… К чему теперь подробности вспоминать… Словом, в полку у нас пропали деньги, крупная сумма, и все на меня указывало. Так что выбор был невелик – или каторга и вечный позор, или застрелиться. Оно, конечно, вроде бы и выход. Да застрелиться вот как боязно! Кому другому может не сознался бы в малодушии, но вам – как ему – грех увертками говорить. Подношу дуло к виску, а слезы, не поверите, сами из глаз брызжут. Раза три так подносил. Но на счастье мое доктор проездом в соседнем постоялом дворе оказался, мигом это дело раскусил, истинного виновного указал, и меня полностью от подозрения очистил. Я ему по гроб жизни обязан, но все случая не представляется чем-то сурьезным ему отплатить. Но уж и то, что не забывает, что иной раз могу ему мелочью услужить, как вот вчера, и то хлеб. Однако сегодняшнее спасение моей жизни он не записал ни в крупные услуги доктору, ни в «мелочи». Впрочем, он, возможно, недопонимал, что речь тут шла о жизни, а не о срезанном кошельке, как знала это я. Подле нашего двора я сделала последнюю попытку улизнуть, но поручик был намерен, похоже, непременно сдать меня на руки господину Закариусу, и не иначе. Я закусила губу – доктор, поди, предложит ему чаю или чего покрепче, визит затянется, то есть так и так получается, что господин Шатский меня увидит без шубы. Рабочим на стройке, припомнила я некстати, шуба вовсе не стала помехой распознать мое уродство, но я все еще тешила себя надеждою. В пустой горнице нас с поручиком приветствовал один только Карл Иванович, и Шатский с интересом и уважением смотрел на мое запанибратское обращение с мрачной птицей. Я было подумала, что доктор еще не вернулся, но он спустя несколько минут торопливо вышел из правой запечной двери, застегивая камзол, и я поняла, чем он был занят в момент нашего прихода: прореха на плече его была аккуратно заштукована, но лишь наполовину. С Шатским они обнялись. Я вдруг придумала, как мне избежать позорного явления своей кособокости. - Господин поручик, я сердечно благодарю вас за спасение – доктор, вам поручик расскажет, что случилось, ах, если бы не он… А я, если позволите, пойду к себе, прилягу – голова от такого потрясения разболелась, - и со всем этим жеманным лепетом я скользнула за дверь. Уф. Сбежала. Шубу я скинула в своей опочивальне, а сама скорее вернулась к двери, слушать. Вероятно, поручик по-военному коротко охарактеризовал ситуацию, потому что доктор уже говорил спокойно: - Ну, все хорошо, что хорошо кончается, Георгий Иванович. Вот вы и поквитались со мной, как мечтали, верно? - Ну что вы, сударь! Долг мой неоплатен, и я снова и снова повторю, что вы можете в любой день и час на меня рассчитывать, - и т.д., со всеми возможными любезностями. Звякнули стаканы. После уже говорили о другом, что-то незначительное и кстати о какой-то Irène, в отношении которой вроде бы поручик имел матримониальные намерения. Потом, после опять-таки вежливых и пылких уверений, звякнул колокольчик над дверью, а потом доктор тихим голосом проговорил: - Варвара Дмитриевна, он ушел. Можете выходить. * - То есть все-таки Арцыбашев, - доктор стукнул себя кулаком по колену с досадой. – Признаться, после обнаружения кинжала я совсем перестал думать на него. Слишком нелепо очевидная улика, грубая, будто выставленная напоказ. Но вы уверены, что это был он? простите, что я спрашиваю об этом во второй раз. - В третий, - уточнила я. – И в третий же я вам отвечаю – не знаю. Я не видела напавшего на меня человека даже мельком, даже краешка одежды. Все, что я могу утверждать – это сильный, много сильнее меня человек, он пользовался только левой рукою, пытаясь меня убить, и он забрал у меня кинжал с литерой «А», перехватив меня на пути к дому Нины. - Ах ты боже мой, как все запутывается. Арцыбашев… Да не он ли сам в таком разе прикармливает старого юрода на стройке? - Пррредположим, - вставил Карл Иванович. Слетев на плечо к доктору, он принялся распарывать многострадальный шов, и я решительно забрала вредную птицу к себе, а доктор, похоже, даже не успел заметить причиненного урона. Он опять бегал из угла в угол, но в отчаяние более не погружался – чувствовалось, что давеча оно с ним приключилось больше от скудости информации. Теперь же ее было более чем довольно. - Пока вы любезничали с господином поручиком, я успел выхлопотать себе на сегодняшний остаток вечера интереснейшую встречу, между прочим. Пришлось даже кое-где подмазать, чтоб поехало. Хотите со мною? – предложил вдруг доктор, останавливая свой бег. - Встречу? Надеюсь, не с выкопанным телом Мирона? – насторожилась я. Он рассмеялся. - С вашим названым дядюшкой – не с ФедорСавватьичем, а с ПетрПетровичем. Ну что, идете? - С Якушевым? Но он же в крепости? - В крепость-то я вас и приглашаю. Развеем тоску арестанта? На такой любопытный визит я немедленно согласилась, но увы! не суждено нам было быстро добраться до крепости. Мы еще не отошли далеко от дому – буквально, за трактиром свернули вправо, по хорошо укатанной санями широкой улице, как подле нас, щегольски взметнув фонтанчики снега полозьями, осадил черный крепкий возок. И не вровень даже с нами, а слегка заступая нам дорогу, наискось. - Господин Закариус? – официально проговорил вышедший из возка офицер. – А это – ваша помощница, девица Сухарева? Прошу садиться.