Доктор Закариус

Назавтра доктор чувствовал себя виноватым, как мне показалось, был немногословен, взгляд отводил, но повиниться не повинился. Что ж, мое дело привычное. А он, может, и не помнил уж с утра, чего с пьяных глаз вечор наговорил. Вышел он в гостиную поздно, от чаю отказался, а когда я указала ему на лежащие на столе свежие утренние конверты, скривился и проговорил, все еще глядя куда-то в угол, не на меня: - Быть может, вы сегодня сами справитесь на них ответить, без моего участия? - Я-то может и справлюсь, - спокойно отвечала я, - но эти люди писали к вам, не ко мне. Мне кажется, они вправе рассчитывать хотя бы на то, что вы их послания прочтете. - Тогда позже, - отрывисто бросил он. – Вечером. А сейчас я должен уйти по срочной надобности. - Хорошо, вечером. И попомните дорОгою насчет какой-нибудь чайной посуды – а то мы после вчерашнего с одним стаканом остались, оно несподручно, - послала я ему вдогонку, когда он уж за дверь взялся. Не знаю, помнил ли он что-то насчет разбитого стакана, однако кивнул только – и был таков. Я рассмотрела конверты, числом всего пять. Разумеется, ни на одном не стояло имя графини Протасовой. Вскрывать их я не стала, а вместо того, допив чай, обернулась к Карлу Ивановичу: - Что, сударь, будем учиться? Давешнее адресованное мне рассуждение о вороновых способностях, оно ведь было неспроста – не иначе доктор все ж таки подглядел наши с Карлом Иванычем занятья, хоть я их немного и стеснялась, а потому таилась. Не имея иных дел, к коим можно было бы себя приложить, и не имея даже книг во все эти дни, я придумала – со скуки – всерьез обучить смышленую птицу разным наукам. Поначалу меня прельщала мысль усовершенствовать словарь Карла Иваныча. Пусть бы мог встречать гостей, занимать их парой фраз, пока никого нет дома, отвечать впопад - все польза. Ворон и впрямь легко учился новым словам, без труда повторял их за мною, но по большей части впоследствии использовал редко, и еще реже - по назначению. Однако ж и не бездумно. Просто, как я разобралась со временем, некоторые слова, которым он был обучен, в его представлении означали не то или не вполне то, что на человечьем языке. Он твердо знал свое имя, откликался на него (и в сочетании с отчеством, мною прибавленным) и на слово «ворон», и даже на «сударь», обращенное в его адрес, однако произносить не считал нужным. Моим именем с точки зрения Карла Иваныча было «Варвара, повтори», и никакое другое. Не была ли первою, неповторной Варварою - Протасова? мне не хотелось думать об этом. Слово «скорлупа», накрепко затверженное вороном за какой-нибудь час занятий, и, видимо, понравившееся, значило у него не твердую оболочку яйца и даже не само яйцо, любимое его лакомство, а ближе всего переводилось на человечий язык сочетанием таким: «тут внутри моя еда, я знаю и чую ее, но достать не могу. А ну-ка убери преграду, чтоб я мог достать!» Выяснила я для себя это так: раз шутки ради спрятала на его глазах предназначенный ему кусок сыру под перевернутою крынкой. Ворон походил кругом, попытался крынку двигать клювом к краю стола, но тут я поставила преграду из своей руки. Тогда Карл Иваныч толкнул крынку в мою сторону и требовательно велел: «Скорлупа!» Вместо с тем, малая хрустальная сфера, с которой я давала ему поиграть, весьма напоминающая по всем статям, размером и формою, яйцо, гордого имени «скорлупа» не удостоилась. Ворон молча погонял ее по столу, покатал ногой, половил клювом подцвеченный язычок блика, отбрасываемый синим стеклом, и она ему наскучила. Никакой скрытой пищи внутри нее умная птица не прозрела. - Скорлупа! – попробовала я сблефовать, снова подкатывая ему сферу, но Карл Иванович посмотрел на меня, как мне показалось, с жалостью. К слову, яйцо он отлично умел разбить сам, но всегда предпочитал переложить эту обязанность на меня. Излюбленное словцо «пррредположим», разумеется, вообще не могло нести для птицы смысловой нагрузки, но, однако ж, я была готова биться об заклад, что эффект, производимый на людей, слышащих от птицы издевательское «предположим» после какой-нибудь своей фразы, Карл Иваныч ощущал. Он никогда не выражал своего «сомнения» просто так, в пространство, и не обрывал им затянувшееся молчание. Всегда оно было адресно, и всегда звучало как вывод, сделанный вороном из только что услышанной реплики собеседника. И он вовсе не использовал человечьих слов, когда бывал один, я много раз пыталась его на этом подловить, но не подловила ни единожды. Я попытала удачи с чтением – нарезала лист бумаги на осьмушки, написала на них буквы и, решивши начать со слова «ворон», стала Карла Иванычу показывать усиленно «В» на бумажке, после чего замешивала ее вновь в общую кучу и просила подать. Он быстро перестал ошибаться, однако раз, рассыпав карточки мои, я по случайности недосчиталась именно пресловутой «В», наверное, бумажка улетела под шкаф, искать я поленилась и сделала новую. И что же? Карл Иваныч перестал ее узнавать. Постепенно я поняла, что, конечно, странной формы чернильное пятно, осмысленное для меня, ровно ничего не значило для него, а просто он по десятку разных других замет раз за разом узнавал одну и ту же бумажку, а не одну и ту же букву. Так что, увы, все это было не более чем фокусом. Как ни умна была птица, но читать выучиться не могла. Я все же довела фокус до конца: заказала у парня, строгавшего на базаре ложки, два десятка деревянных буквиц по копейке (пришлось ему их сперва нарисовать, мастер оказался неграмотен), и мы с Карлом Иванычем дошли уж до второй «О»: на просьбу «Подайте-ка мне, сударь, первую букву» ворон вынимал из груды «В», «вторую» - «О» (всегда одну и ту же! «четвертая буква» и «вторая буква» были для него совершенно разными предметами, и мысль, что обе они «О», была и осталась для него непостижимою), затем «Р», и другую «О». Я подумывала теперь над тем, как обучить его самому выкладывать нужный ряд. Не подложить ли бумагу с цветными метками? Что он различает цвета, я имела много случаев убедиться. Но пока, за неимением решения, как такой фокус реализовать, я складывала подаваемые мне клювом буквы в слово сама. Мы бодро сложили наше «ВОРО», и Карл Иваныч получил поощрительный кусочек сыру, но к «Н» перейти не успели – вернулся господин Закариус. Не так уж долго и отсутствовал. На наши буквицы он покосился с любопытством, но ничего не сказал. Сказал другое: - Варвара Дмитриевна, там в нашем дворе стоит какая-то баба. Несомненно явилась по нашу душу, но меня испугалась и отнекивается, что к нам. Однако ж и не уходит. Может, вас не забоится? Я ссыпала буквы в мешочек, накинула шубу и вышла на лестницу, прихватив с собою веник.