Доктор Закариус

Баба, точно, была во дворе – приземистая, тумбочкой, толстуха, укутанная в несколько шалей разом. Жалась поодаль к кирпичной трубе, на меня глазела. А я с веником удачно придумала – мету себе лестницу, постепенно спускаясь, вроде и на виду толкусь, и при деле, а не заради пугливой посетительницы. Лестницу-то я мела накануне, и снегопада с тех пор не было, но кому до этого какое дело. Как я до низу дошла, она и насмелилась. А что, говорит, девонька, тут ли, сказывают, такой господин проживают, что могут чего хошь пропавшее сыскать, одним глазком токмо глянув? Тут, говорю, вон в третьем этаже. А не он ли это сейчас через двор прошел эдак скоро, сам весь черный, тощий, будто шкелет, и тростью шаг отмахивает, чисто башибузук с саблею наголо? Он, говорю, он самый, ты заходи! - Страаашно, - говорит баба. – Он, барин-то твой, сердитый! - Совсем не сердитый, - говорю, - не сердитый, а сурьезный. Коли дело твое пустяшное, тогда конечно может осерчать, а коли впрямь что ценное пропало али человек исчез, то он тебя выслушает со вниманием и поможет. Но все ж она мнется. Можа, говорит, ты меня послушаешь наперед да и скажешь, пустяшное оно али нет? Давай, говорю, послушаю, чего ж не послушать. Только пойдем в дом все же, чего мерзнуть на дворе. Ты не боись, я тебя сразу в свою каморку проведу, он нас и не заметит. Гостиную она, по-моему, проскочила зажмурившись, ну оно и к лучшему – ни собачьей оскаленной пасти, ни Карла Иваныча ей встречать ни к чему, как бы совсем не сбежала. А в моей опочивальне головой завертела, покивала одобрительно. - Добрый, похоже, твой барин, - говорит. – Вон в каком довольстве живешь! На кровати спишь! - Тебя как звать-то? – спросила я, усаживая ее на стул, а сама садясь на постели напротив. - Так Василиса я, из дому господина Ильинского, что на углу Канавки проживают. По кухне распоряжаюсь, на базар сходить – так это тоже я. Ежели чего попроще, то девки сварганят, а коли прием с гостями, так сразу Василиса!.. В комнате было тепло, но она, похоже, твердо решила с платками и шалями своими не расставаться. Я же шубу скинула. - Ахти, как тебя, девка, скривило, - всплеснула руками Василиса, мой горб разглядевши. И тут же взором затуманилась, будто жалеет меня – а будто б и не меня. Я потормошила ее, чтоб совсем не уплыла, и баба встрепенулась: - Петьку мово меньшого вспомнила, - сказала просто. – Такой же, как ты был, горбатый. Девки его не любили, да он не унывал, все равно веселый был да ласковый. Токмо на свете не зажился, - она едва уловимым движением перекрестилась. - Ты о чем рассказать господину Закариусу хотела? – вернула я ее к теме разговора. – Что встревожило-то тебя? Может, пропало чего? - Так барыня ж моя пропала! Катерина Никитишна! - Как это – барыня пропала? – спросила я озадаченно. - Да барин поехал взаграницы – аккурат об позапрошлом рождестве, ага, - обстоятельно начала Василиса. – Ну поехал, значит. А барыню-то, Катерину Никитишну, с собою взял. И вот возвернулся. А барыня-от не возвернулась. - Господин Ильинский два года назад уехал за границу, - начала я уточнять, – куда конкретно, кстати? - Так взаграницы, - баба развела руками. Я поняла, что нужен какой-то другой вопрос. - Может, он оттудова привез диковину какую, или там вино со звучным именем, допустим, Рейнское? Или сказывал, что воды там особые целебные пил? - Нет, он не пил. Это барыня хотела, чтоб воды – от тута у ней то и дело так и кололо, так и ломило, - Василиса хлопнула себя неопределенно по необъятному боку. Из этого жеста, самое большее, можно было сделать вывод, что головными болями исчезнувшая Катерина Никитишна, слава богу, не страдала. – Вот и повез ее барин ту воду пить, - заключила Василиса с удовлетворением. – Хоть ты мне, девонька, растолкуй – вода ж она и есть вода, как от нее леченье может быть? - Отчего ж, может… - проговорила я задумчиво, прикидывая, как подобраться верней к сути вопроса. – От икоты хорошо. А в тех источниках не одна вода, почитай что, а сразу микстуры намешано, это в ней от природы. Вот ее и пьют от болезней. А называют по-прежнему вода, как же и назвать, раз из земли бьет. - Господи ты боже мой, чего только на свете не бывает, - умилилась баба. - Так стало быть, - я опять вернула ее на разговор о пропавшей барыне, - поехали господа Ильинские на воды, два года назад. И долго там пробыли? - Чаво? - Вернулся, говорю, барин твой когда? - А, так это, в прошлую пятницу и вернулся. А Катерина Никитишна, голубушка, вовсе не вернулась! – Василиса горестно махнула рукой. - Что ж ты барина не спросила? - удивилась я. – Ты спроси! Может, он на это скажет – а жена моя покамест на водах осталась, еще месяц там поживет, больно ей те воды хорошо помогают. А? Спросила? - Спросила! - А он что? - А он смеется, дура ты, говорит, Василиса, что Катерину Никитишну в новом наряде не признала – и в эту свою раскрашенную девку тыкает. Ничего себе! - Постой-постой, - я схватила Василису за рукав. – Давай-ка сначала. Господин Ильинский два года был за границей, на водах. С женой. Вернулся – и с ним незнакомая тебе девица, так? А жены нету. А на вопросы, где жена, он указывает на эту девицу и говорит, что вот она и есть? Баба солидно кивнула. Видно было по ней, что она довольна мною. - Так может и впрямь ты за два года подзабыла, да и… - Я с ума-то пока не свихнулась, - фыркнула Василиса, и, глянув в ее живые карие глаза, я поняла, что точно, не свихнулась нимало. – Что я, барыню не помню? Катерина Никитишна росту малого, чуть повыше меня, статная, носик эдакий, - она прижала свой нос пальцем, превратив его в довольно несимпатичный пятачок, - волосы как твои цветом, но малость в рыжинку. А эта – прости господи – верста коломенская, не толще метелки, на голове желтая пакля начесана, носина как у жидовки-калашницы. Опять же, Катерина Никитишна вечно у меня просила оладушков сделать али пирожков с вязигой испечь, али с повидлом, оченно мои пирожки жаловала. А кофею новомоднего не любила, сроду его не пила, токмо чай с сахаром вприкуску. Эта ж как проснется – от такенную кружку черной гадости ентой сразу выхлестает, а после ничего до вечера не ест, один капустный лист пожует, вот и весь ейный обед! - А барин, значит, смеется над тобой, что ты свою госпожу в ней признать никак не можешь, - протянула я. – Ладно, а другие слуги? - А кто другие? Ии-и, девонька, ведь нет никого! Барин как уезжали, всех пораспродали, я одна осталась, за то что больно умею ему любимым кушаньем угодить, да Пахом сторож, но Пахом уж и тогда не просыхал, его чего и спрашивать… А вернулся барин – сразу новых служанок прикупил, они девки может и толковые, но они ж Катерины Никитишны не видали отродясь! Я задумалась. - Родня после приезда бывала у них? Выезжали они? - Нет покамест, говорю ж, токмо об прошлую пятницу возвернулись. А родни у них почитай что и нету, у барина только брат в полку служит, они уххх бранятся! да тетка старая да слепая, на ладан дышит, у Катерины Никитишны, но та из имения своего носу не кажет. Еще и тетка - слепая, надо же, как одно к одному. - И сережки, - невпопад примолвила Василиса. - Чего – сережки? - Дак Катерина Никитишна уж до того сережки обожала! К утреннему чаю без них не явится, куда там! И все серебро да золото, али какой камень самоцветный потяжельше. Так-то ей ушки, бедненькой, оттянули, нипочем она им роздыху не давала! А у этой вовсе дырок в ушах под сережки не проверчено. Тьфу, говорю ж, девка какая-то раскрашена, а не барыня наша, не Катерина Никитишна!