Доктор Закариус

Я таращилась во тьму довольно бестолково и безрезультатно, и вдруг небольшой огонь отделился от тьмы и направился в мою сторону. Спустя минуту я могла уже различить Мавру, высокую, черную, будто нарисованную поверх ночи сажей, и фонарь в ее руках. - Спасибо, - с чувством сказала я ей. – Вам спасибо, и Ваньке спасибо. - Тридцать пять рублей, - Мавра усмехнулась вместо приветствия. – Ровно во столько тебя оценил его благородие унтер-офицер Тряпкин. В доме отдашь, - она правильно трактовала мой жест. - А Ванька? – спросила я. - Он где? - Почем я знаю, - Мавра пожала плечом. – Выпалил какую-то кашу – я разобрала только, что ты в участке, - и бегом дальше. Мелюзга базарная меня побаивается, за Бабу-Ягу почитает. Этот еще из храбрых, в дверь мне среди ночи колошматить насмелился. Она фыркнула, не без удовольствия. - … ты там доктору своему не болтай обо мне особо, слышишь? – вдруг вскинулась Мавра, когда я уже убегала, обремененная едой в дорогу и порядком облегчившая денежный узелок. При всем при том она меня ни о чем не расспрашивала – ни об Ильинке, ни о причинах ареста. А тут вдруг что-то ее разобрало. – Ни к чему ему это знать, что я тут за тебя хлопотала. Скажи, что сбежала через окошко, коли про арест будешь говорить. - А деньги тогда куды подевала? – спросила я. - Ну наври, что жандарма подкупила. Деньги-то при тебе ж были. - Зачем? – спросила я. – Зачем, Мавра? Почему вы с ним оба боитесь друг другу о себе хорошее сообщить? Что дурного, коли он узнает, что вы были ко мне добры и помогли мне в беде? - Ну охота тебе – болтай, - сказала Мавра резко, повернулась и ушла в избу. Я озадаченно поглядела ей вслед и поспешила к почтовой станции. По дороге глядела во все глаза, но, увы, Ваньку так и не углядела. С чего я решила вообще, что он меня будет дожидаться, что я увезу его с собою? Ни о чем таком мы с ним не уговаривались… Что ж, Мавра наверное о нем позаботится, коли встретит, да вот встретит ли? Места в возке насилу достала, все, будто сговорившись, устремились нынче в столицу. Меня стиснули в середине скамьи, не пошевелиться, и, однако ж, я почти мгновенно уснула. Совсем перепутались у меня после тюремного сидения день и ночь. Уснула крепко, и видела сон. То была свадьба. В церкви холодно, и свечи горят не теплым, желтым, а каким-то белым огнем, совсем не дающим жару. Стоят гости, плотной толпою, плечом к плечу, у всех пар от дыханья, а невеста-то, выходит, я! К алтарю меня ведет торжественный Егоров (вполне понятно, подумала я по пробуждении, это его рассказ о дочерях так преобразился в моей голове), и все бы ничего, вот только я как ни силюсь вспомнить, кто жених – никак не могу! Конфуз, да и только, позабыла, за кого выхожу! Спрашивать боязно, но я придумываю себе, что вот сейчас меня к нему подведут, я в лицо ему загляну и конечно же все припомню. Жених уж дожидается. На нем военная форма, и я с радостию вижу, что то Шатский – вот только невеста подле него уже есть, стоит девушка в густой сиреневой фате, а я из невест в тот же миг попадаю в гостьи, Егоров же и вовсе куда-то девается. Невеста на миг приподнимает вуаль на лице – о счастье, это не кривляка Irène, а, наоборот, ее скромная спутница, Eugene. Ах, как это хорошо, думаю я во сне, ведь именно такая ему и нужна, они будут очень-очень счастливы, эти двое. Я взглядываю на гостей – спервоначалу мне кажется, что вовсе нет знакомых мне лиц, но по мере того, как я всматриваюсь в каждого в отдельности, обнаруживается, что все тут: черная, прямая как палка Мавра; подле нее – Аксинья, неуместно простоволосая в церкви и в затрапезной одеже. Дальше от меня стоит на трясущихся ногах ветхая Анна Кондратьевна, и с двух сторон ее поддерживают племянница с супругом. Я точно узнаю господина Ильинского – рост, худоба, светлые волосы, разлетающиеся, как младенческий одуванчиковый пух, и тут же вижу, что это Ванька. Выросший, вытянувшийся, но именно он, никто иной. - Ванька, - говорю я вполголоса (помятуя, что мы в церкви), и дергаю его за рукав. – Ванька! Разве ты господин Ильинский? - А как же, - солидно отвечает он мне. – Не признали? Я ж сынок ихний, Варфоломей Матвеевич. Я пытаюсь взглянуть на племянницу Анны Кондратьевны, но она стоит с другой стороны от старухи, и мне все никак не удается ее разглядеть. - Ванька, - снова дергаю я его. – Представь меня! Тут он отпускает руку Анны Кондратьевны, степенно и неспешно обходит ее кругом, будто тумбу, и говорит женщине, стоящей по другую сторону и упорно глядящей куда-то вбок: - Матушка! Катерина Никитишна! Познакомьтесь же с Варварой! Женщина поворачивает ко мне лицо и я встречаюсь со взглядом ее живых карих глаз, таких знакомых-знакомых… Бам! Я свалилась с сиденья на пол возка, не знаю, как нос не расквасила об противуположную скамейку. Видимо, сползала-сползала да и не удержалась. Рядом никого не было. Возок не двигался. Я поспешила выпрыгнуть наружу. Мы стояли в чистом поле, ярко, почти по-весеннему светило солнце, что-то тоненько звенело в холодном чистом воздухе и оглашенно орали синицы. Возок накренился на краю колеи. Все пассажиры и возчик сгрудились неподалеку и негромко не то переговаривались, не то переругивались, но спор явно уже утихал. Кто-то закусывал припасенной снедью. Стояли, видимо, давно – люди вытоптали кругом себя изрядную проталину. - Что стряслось? – громко спросила я, подходя. При виде меня в толпе плеснуло слабым оживленьем интереса. Мне начали отвечать все в разнобой, потом примолкли, и возчик, приосанившись, взял ответ на себя. - Так ить обод переломился, - он указал на колесо, ближайшее к нам заднее. – Незадача-то какая. Пассажиры согласно загудели. - Так чинить надо, что ж ты стоишь? – спросила я. - Эх, матушка, как же его починишь-то! тут колесный мастер потребен. - Езжай же скорее за мастером! Из толпы донеслись понимающие смешки – дескать, вот, проснулась, из молодых да ранняя! А мы тут уж давно обо всем подумали и на те же грабли понаступали. - Никак ехать не можно, - объяснил возчик мне как дурочке. – Обод-то переломился! Не пройдет дальше колесо! Вот ведь глупость такая. Нет, не затем я, право слово, в ночи устраивала Ванькин побег из тюрьмы и подкуп жандарма, чтобы теперь бесславно застрять где-то посреди дороги из-за дурости ленивого мужика. - Кобылу выпрягай, болван, да на ней скачи в ближайшее село! – прикрикнула я. – Привози мастера, да может у него готовое колесо найдется, и того быстрее получится. - Никак не можно-с, - повторил он. – У меня так в должностной грамотке, значит, прописано, что за мешок с почтою, под сургучом мешок, я головою отвечаю, и оставить его на минуту не волен. - Что ж у тебя в той грамотке прописано на случай какого несчастья али такой вот поломки? – спросила я, чувствуя, что вскипаю. - Энто… на тот случай прописано помощника послать, каковой со мною должен во всем пути находиться, - солидно отвечал наш возчик. – Да токмо я нынче, вишь, без помощника выехал. - То есть ты, дядя, - я подступила к нему, взъерошилась сама, чую, не хуже весенней синицы, - ты ведь небось под той грамоткой собственноручный крестик ставил, так мол и так, обязуюсь исполнять. А сам нарушаешь. Коли прознает твое начальство, что ты нынче без помощника ездил, тут-то тебе и несдобровать. Он отступил на шаг под моим напором. Прочие пассажиры смотрели с интересом на нашу перепалку, но ничью сторону принимать не спешили. - Дык с чего бы ему прознать, начальству? - Да как же ему не прознать, когда мы тут неведомо насколько застряли? Спросит тебя начальство – отчего ты не послал помощника-от за колесным мастером в деревню? тут ты и пропал. Или ты думаешь обождать, пока новое колесо на оси само не отрастет? - Я… это… а делать-то чего ж? – выдавил он. - Перво-наперво, лошадь выпряги. Потом, перекрестясь, на нас оставь почту, понадеявшись, что мы люди порядочные, мешок твой не вскроем, да сам за подмогой скачи. Найди мастера, вези сюда. - Он ить денег захочет… - Я заплачу, - небрежно бросила я. Погибать, так с музыкой! Уезжала – думала, с шиком выложу по возвращении все до копеечки нетронутое доктору Закариусу. Теперь же пустым узелком потрясу да зато с шиком выложу разных историй – как из тюрьмы подкупом выходила да возок на дороге за его счет чинила, лишь бы поспеть. Словом, что дальше сказывать – уломала возчика, но времени мы потеряли порядком. Пока-то он съездил, пока мастера сыскал, пока тот до нас дотрюхал в собственной телеге – часа через три только тронулись, не меньше. …По лестнице нашей я взлетала под бой часов на колокольне. Восемь. Час уж, как доктор должон быть у господина Ильинского. Дома господина Закариуса и впрямь не оказалось, но никакой записки он мне не оставил. Вообще на столе не было ничего окромя двух стаканов пустых с явственным хмельным запахом. Ох, дурной признак! - Карл Иваныч, выручи, миленький, скажи, куда хозяин твой ушел? К Ильинским? Ворон в ответ лишь потянулся, нагло и нарочито, как это заведено у птиц – растопырил в сторону здоровое крыло, а под ним до предела вытянул когтистую ногу и слегка ею подергал. - Не хочешь, не говори, - обиделась я. – Вот возьму и сама пойду к Ильинским. Выведу ее на чистую воду! И хлопнула дверью. По пути моя решимость несколько, правда, поубавилась, и не из-за того, что доктора в доме на Николоворобинской могло и не быть – это ничего, узнаю у лакея в дверях, решу, как поступить, коли его нету, - а главным образом из-за того, что, пожалуй, надо было платье все же сменить. Старое и вовсе мало годилось для приемов в богатом дому, так еще и порядком претерпело от пути в возке да оттого что три ночи спала одетою. Я и косу-то за эти дни ни разу не расплетала. Осторожно поднеся руку к голове, я осталась нащупанным недовольна. Боюсь, будь около дверей у доктора зеркало, мне хватило бы одного быстрого в него взглядывания, чтобы никуда нынче не пойти. Хотя нет, все едино пошла бы. Просто зеркало миновала бы зажмурясь. Подъезд дома со стороны Канавки был хорошо освещен, но карет стояло немного. Впрочем, тут набережная узка, быть может, кучерам велено дожидаться в боковых проулках. Дверь была широко отворена, и передо мною как раз входили две дамы, старая и молодая, так что я пристроилась за ними. Лакей выкрикнул их фамилию, а потом обернулся ко мне. Сомнение так явственно отразилось на его лице при виде мой обличности, что я поневоле прыснула. Удивительно, что такая моя реакция его смягчила. - Ты к кому? – шепнул он, покосясь в сторону комнат. – Тут у господ прием нынче. - Знаю, - отвечала я ему в тон. – Мне бы доктора Закариуса увидать, срочная новость для него. - Ты тут обожди, сейчас спрошу, - он окликнул кого-то еще из прислуги, никто не отозвался, тогда он, еще раз велев мне ждать в дверях, подъяв и опустив палец – мол, тут! с этого места не сходя! сам куда-то убежал, оставив меня одну. Ждать, впрочем, пришлось недолго – лакей обернулся мигом. На лице его было теперь не сомнение, а скорее удивленное уважение. - В залу велено проводить, э… сударыня, - громко произнес он, и на всякий случай еще раз окинул меня взглядом – не померещилось? Вот эту – в залу? Однако шубу принял, и дверь белую высокую с позолотой передо мною распахнул. Каким облегчением было для меня сразу, с порога, увидеть доктора Закариуса, в его неизменном единственном сюртуке, с наполовину опорожненным бокалом вина в руках. Такой родной и дорогой показалась его тощая черная фигура после всех моих треволнений, что я не успела даже испугаться кипящего вокруг светского общества, а прямиком бросилась к нему: - Господин Закариус! Он улыбнулся мне, и я с первого жеста с облегчением поняла, что доктор ни капли не пьян и очень сосредоточен, но пытается скрыть и второе, и, быть может, первое тоже. - О, легка на помине, - доктор повернулся слегка к господину, с которым разговаривал в момент моего появления. Это был господин Ильинский, в том не могло быть никаких сомнений. В точности, как описывал мне Георгий Иваныч, только об одном меня поручик не сумел толком предупредить, хотя и пытался – что Матвей Петрович Ильинский так ослепительно хорош собой. Несмотря на свои, наверное, почти уж сорок лет, он был прекрасен как античный бог, и лишь тонкие морщинки у глаз, особенно заметные на покрытом легким нездешним загаром лице, наводили на мысль, что то не Феб, а скорее Меркурий. - Матвей, позволь тебе представить, - проговорил доктор суховато, что плохо увязывалось с любезными словами, которые он далее проговорил: – Вот она, моя удивительная и неповторимая помощница, Варвара Дмитриевна Сухарева. Прошу любить и жаловать. Матвей Петрович склонился к моей руке. - Наслышан, наслышан, Варвара Дмитриевна, для нас с Катей это большая честь. Катя жаждала с вами познакомиться! сейчас призовем ее… постойте-ка… И, воспользовавшись тем, что он изрядно возвышался над толпою, быстро помахал кому-то в дальнем конце залы. Его супругу я увидела сразу, издали – гости расступались, давали дорогу хозяйке. Высокая? Нет, пожалуй, среднего росту, ни то ни се. Тощая? И снова не скажу наверняка. Круглолицая, это верно, но фигурка ладная, движется изящно и быстро. Волоса желтые? Не черные уж точно. Скорее золотистые, каштановые в рыжинку. Определенно не красавица. Но – никакой бородавки. Подойди ближе, подойди, повторяла я про себя. Дай поглядеть, нет ли у тебя от той бородавки следа. Госпожа Ильинская подошла – и я встретилась с ее живым чуть насмешливым взглядом теплых карих глаз. - Какая гостья, - сказала она с улыбкою. Голос у нее был глубокий и красивый. – Уж мы вас ждали! Так пеняли доктору, что он один заявился! - Здравствуйте, Катерина Никитишна, сударыня, - я поклонилась. – Или, быть может, вам привычнее на имя Василиса откликаться?