Доктор Закариус

Госпожа Ильинская с резким щелчком сложила веер – новомодный китайский, особенно вычурный на фоне ее светлого платья простого фасона. Я почему-то неотрывно смотрела на этот веер, на странный красный домик с изогнутой крышей – нет бы на лицо, понять, какое на нем выраженье сейчас, страх, злоба, изумление? А не могу глаз от веера оторвать, и все тут. И представился мне живо на месте его веер другой – карточный, в руке игрока. «С», «Т». Постоянно выигрывающий «Т». Выигрывающая. - … или – на «Анну Кондратьевну»? – со вздохом довершила я, поднимая наконец глаза и глядя на Ильинскую в упор. Ее глаза сверкнули и широко распахнулись, а полные розовые губы сложились в искреннюю улыбку. - Варвара Дмитриевна! Вы чудо! – выдохнула Ильинская, и вдруг обняла меня, прижав к груди, и дважды расцеловала в щеки. - А я тебе говорил, Катя, - произнес Матвей Петрович. Он тоже улыбался. – Ты не верила! Доктор Закариус человек необыкновенного ума, стало быть и помощница его – ему под стать, как иначе. Я смотрела на них, ничего не понимая. Не знаю, понимал ли что-то доктор, я теперь будто позабыла о его присутствии, не до него было. - Как вам удалось отвязаться от унтера Тряпкина? – поинтересовалась Ильинская живо, беря меня за локоть. – Ему ж велено было не выпускать вас до завтрашнего утра. Я чуть отстранилась. - Это неважно, - проговорила я, глядя ей в лицо. – Ответьте вы. Зачем? Зачем все это было, сударыня? - Это я виноват, - быстро вмешался Ильинский. – Попала под руку газетка с описанием того, как доктор хитро вывел лже-архитектора, этого немца, на чистую воду. Я Кате и говорю, мол, о! я ж сего ловкого господина знавал когда-то, и ту старую историю про Шатского припомнил в подробностях. Тут Катя и сделалась сама не своя – возжелала познакомиться, да не просто, а чтоб загадку доктору задать, чтоб сразу его увидать в деле. - В последний миг я испугалась, - Ильинская приложила свой китайский веер к губам. – Увидела доктора и подумала, вдруг весь мой шуточный, от скуки измышленный маскарад, окажется для него сейчас на один щелчок? Только глянет, и сразу поймет, кто я такая. К тому ж – что ежели он нынче занят важным делом, а тут я со своими глупыми забавами. Но и вы меня разгадали! – она посмотрела мне в глаза внимательно и добавила: - вы не сердитесь на меня, Варвара Дмитриевна? Пожалуйста, скажите, что не сердитесь! Я не могла вымолвить ни да, ни нет. - Его превосходительство генерал NN! – возгласил вдруг лакей от двери торжественно. Ильинский чуть заметно скривился. - Как не вовремя, - прошептала его жена. – Мотя! Займите его, вы с доктором, умоляю! Мне нужно с Варварой Дмитриевной объясниться нынче же, теперь же, иначе, я чувствую, все будет потеряно! Она взяла меня за руку, как ребенка, потянула за собою куда-то через толпу и через другие помещения. Не успела я опомниться, как сидела в крохотной, обитой ситцем в голубой и розовый цветок, комнатке, на светлом диванчике, хозяйка дома расположилась напротив, и на столе между нами стояли невесть откуда явившиеся бокалы с рубиновой жидкостью. - Выпейте, - Катерина Никитишна всунула бокал мне в руку. – Пожалуйста, пожалуйста! В знак того, что вы не сердитесь! - Да я не знаю еще, сержусь или нет, - буркнула я. – Я, между прочим, две ночи в тюрьме просидела на хлебе и воде, как воровка какая-нибудь. В ее глазах вспыхнула сложная смесь раскаяния и любопытства – не знаю, чего больше. - Расскажите! Варвара Дмитриевна, миленькая, умоляю! И я принялась рассказывать. Сначала злясь и каждым словом пытаясь заставить ее почувствовать раскаяние за неуместную шутку, но все более и более увлекаясь сама. К тому же от этого рассказу меня переполняла гордость – ай да я! Справилась все-таки, от жандармов улизнула, сама дело раскрыла! Да, пускай - оказавшееся пустышкой, причудой скучающей барыни, но разгадала же, поумней ее оказалась, знай наших. - А мальчонка? – спросила она жадно. – Ванька этот? Я развела руками. - Обещание исполнил, предупредил Мавру - да убег. Я все смотрела, не появится ли, но нет, так и пропал. Она вздохнула. - Скажите, как вы про тетушку догадались? Сразу? - Ха, сразу! Куда там! Я как портрет увидала, так вскорости про Василису сообразила – да и то лишь когда невысохшей краской палец измазала. А про Анну Кондратьевну вот только что, вы веер сложили – я про карточный столик и вспомнила, и одно к одному вышло: «Catherine» и «Tante». - Она от смеху, как я ее представляла, чуть все не испортила. Слыхали, как закашлялась за дверью в конце? - Чуть сердце в пятки не ушло! Но я так разумею – ведь не слепая она, Анна Кондратьевна? Иначе как она с вами в карты играла? - Что греха таить, зрение уж не то. Но масти различает покамест, и в дому ориентируется. Мы хотели спервоначалу, чтоб она сама вас и встретила, даже порепетировали, но она всякий раз не выдерживала и смеяться начинала в голос, чисто ребенок! Я усмехнулась волей-неволей. - Нет, по голосу и лицу вас, конечно, не признать было. Тут вы актриса. Руки хорошо манжетами спрятали. Я сейчас-то больше наугад ляпнула, по наитию. Бородавку на портрете вы для смеху изобразили? - А что? Чересчур, да? Она меня и выдала? - Нет, представьте! Я и сейчас нет-нет да взглядываю, нет ли у вас над губою рубца от нее. А вот красная краска дольше прочих сохла – и я дорОгою сообразила, что рубиновые сережки на портрете пририсованы недавно, а стало быть, Василиса лгала. И сережек вы не носите. Она оттянула мочку уха, показала мне – точно, и дырочки даже не было. - А еще – глаза, - добавила я. - Ну, по глазам просто признала, по взгляду. Портрет-то недурен. - Вы чудо, - повторила она с восхищением. – Это Мотя меня нарисовал, давно еще, тетушке в подарок. Вдруг она протянула руку и провела осторожно по моим волосам, так что я не успела даже отстраниться от неожиданности. – Вы пейте, пейте, Варвара Дмитриевна… Пейте – и не сердитесь на меня, пожалуйста. Я сделала глоток и с изумлением обнаружила, что он последний: под наш разговор я когда-то успела выпить почти все вино. Ильинская подсела ко мне на диванчик. В руке ее невесть откуда явился черепаховый гребень, и она принялась бережными легкими прикосновениями расплетать мою многострадальную косу. - Не надо, - слабо выговорила я. – Я ж грязная вся, только с дороги, и… - По моей вине претерпела, - она расчесывала мои спутанные волосы, стараясь не слишком дергать. – Варенька, милая, скажите, что простили меня, и будемте подругами! Ее внезапная осторожная ласка, прикосновения ее изнеженных белых рук к моей всклокоченной давно не мытой голове ввели меня в какой-то ступор. Я не думала, что это может быть приятно, когда твои волосы расчесывает другой человек. Кажется, в жизни меня никто не расчесывал – может, в самом младенчестве, да и тогда сомневаюсь. Сколько себя помню, всегда косу худо-бедно сооружала себе сама. А еще я поняла, что вправду уже не сержусь. От всего сиденья моего в участке осталось, оказывается, в душе только смутное, но приятное ощущенье собственной победы – над собою, над невезеньем, над обстоятельствами, да еще благодарность за то, что Ванька слово сдержал. Да что Мавра по первому зову прибежала. Да смешное огорченье Егорова, когда он понял, что ста рублей ему не видать как своих ушей. - Катерина Никитишна… - начала я. - Катя, - поправила она. Ловкие пальцы аккуратно укладывали мои пряди. – Катя, да и все. - Катя, - неловко поправилась я, - но она так просияла, что я приободрилась и продолжала уверенней: - Катя, а что ж тогда… Вопрос мой прервал, однако ж, вежливый, но настойчивый стук в дверь. - Мотя, войди! – крикнула Катерина Никитишна. Не знаю, как по стуку она умудрилась узнать мужа, но точно на пороге был господин Ильинский, и доктор Закариус с ним. - Прошу прощения, что мы вашу беседу прерываем, - извинился Матвей Петрович, и сделал приглашающий жест в сторону доктора – мол, ваша очередь сказать. - Варенька! Только что за нами нарочный от Государыни! Едемте немедленно! Мы понуждились, наконец-то! Свершилось, Варенька! Доктор сиял, как начищенный пятак, только что в пляс не пускался.