Доктор Закариус

Хорошо, доктор уж успел спуститься с помоста и ко мне подойти, когда царедворец вернулся. - Что? – спросил он без обиняков, указуя в середину залы. Доктор Закариус потер подбородок. - Тело мы осмотрели, можно велеть унести его, - проговорил он с некоторым сомнением. - Минуту одну погодите, - попросила я тихо. Как ни страшилось, ни колотилось мое сердце, но я должна была это сделать – попрощаться. Я сызнова прошла через всю залу до трона и встала на колени около Мити. До его лица дотронуться так и не насмелилась, погладила только по сжатой в последнем судорожном усилии холодной левой руке. И вдруг, словно почуяв мою ласку, его пальцы расслабились и уронили на ладонь мою тяжелый небольшой предмет, тускло отразивший свечной отблеск. Маленькую белую игрушку. Я поскорее стиснула в кулаке этот последний Митин дар, не успев даже понять, что сие может означать – в тронную залу уже входили два дюжих лакея с широкой доскою. Взвалили Митино тело на доску, покрыли какой-то тряпкой и потащили вон вперед ногами. Сапожки красные свалились с него при этом, и один из лакеев ловко поднял их, оба разом, и положил поверх Митиного тела, прямо на грудь. Все это время доктор и царедворец молчали, ожидая, когда лакеи покинут залу. - Ну? – снова сказал тот, кого доктор поименовал «Его Сиятельством». Доктор на меня покосился и сказал опять: - Варя, ты, может, выйди? Я только помотала головою. Все, что он собирается сказать, я должна была выслушать. Что бы это ни было. - Ваше Сиятельство, дело странное… Умер он, я бы сказал, около суток назад. Только… Видите ли, умер он… того-с… от естественных причин. Я бы сказал, от страха. Царедворец едва заметно нахмурился. Доктор поспешил объяснить: - На теле есть несколько ран, колотых острым, должно, неглубоких. А на запястьях – следы от пут, и даже поранивших кожу до крови. Или, вернее, кровь выступила, когда он невероятным усилием от тех пут освободился – скорее, так. А следы крови, - тут голос доктора вовсе сделался тих и вкрадчив, словно он не решался выговорить что следовало, - они… там, - он указал подбородком еле, но по лицу его визави видно было, что тот понял. - Хотите сказать, что его привязали к трону, кололи шилом или чем еще, чтоб нечто выпытать, а он вырвался, пытался бежать и сердце разорвалось? – резюмировал царедворец без обиняков. У меня, кажется, тоже что-то в груди разорвалось. - Так точно-с, Ваше Сиятельство, - ответствовал доктор. Словоерсы из него нынче так и сыпались, в порыве придворного подобострастия. – Посему позвольте-с полюбопытствовать – что такого мог знать сей карла особого? - Ничего, - завитой изобильный парик качнулся отрицательно влево и вправо, и движенье повторил отблеск в какой-то орденской звезде у горла. – Шуты в государственные дела не вхожи. Сказал, как припечатал. И прибавил еще: - Государыня о сем прискорбном случае знать не будет. Ей сообщим, коли об нем вспомнить изволит, что на лестнице расшибся, шею переломил. Однако ж чем скорее вы назовете мне имя мерзавца, осквернившего парадную залу душегубством, тем будет лучше. Таковому во дворце не место, он понесет должную кару. Времени вам даю… до будущей недели. - Три дни всего? В таком случае дозвольте нам расспросить прислугу. Лакеев, других шутов… со всей осторожностию. Где… такие как он ночуют обыкновенно? - Ночуют? Царедворец сморщился в раздумье, отчего его лицо сделалось до крайности нехорошо собою, длинный крупный нос навис над искривившимся тонкогубым ртом. - Такового места нет, - наконец признал он. – Им полагается ночь бодрствовать в Государыниной приемной. Днем же порою прикорнут где хотят… в прихожей на диванах, бог весть… Я не раз натыкался. - То есть своей комнаты, где он мог бы хранить какие-то личные вещи, у него не имелось? – уточнил господин Закариус и, не дожидаясь ответа, попросил: - Нам бы с прочей шутовской братией все ж побеседовать. Очень важно, Ваше Сиятельство. Мы будем осторожны. Скажем, что дело в покраже какой, ценная вещь во дворце пропала, оттого и расспросы. Царедворец на мгновенье задумался, после чего бросил: - Обождите здесь, - и повернулся уйти. - Ваше Сиятельство, - окликнул доктор его вслед. – Как его звали? Карлу убитого? Обтянутые роскошным бархатом могучие плечи поднялись и опустились величественно. До таких мелочей господин придворный явно не снисходил никогда. * Едва дверь за ним затворилась, я кинулась к доктору: - Господи… за что? Что могли хотеть у него выведать? У него ничего не было, никогда! Ни грошика за душой… - Я знаю, Варя, - мягко отвечал доктор. – Значит, что-то еще. Вряд ли пытали, где он прячет деньги – стало быть, другое. В приемной Государыниной он мог что-то слышать – важное, не предназначенное для чужих ушей. Через это и пострадал. Но только одно могу сказать, это не убийство в драке и не ревность других шутов, ничего в этом роде. Он еще глянул на меня искоса и прибавил: - Если это тебя немного утешит – мне так кажется, что все это длилось… очень недолго. Ран немного, он вырвался почти сразу. И я поскорее поверила ему, потому что хотела поверить. - Думаю, веревка оказалась слишком короткой, - продолжал доктор, возвращаясь к трону и осматривая его вновь. – Спинка, вишь, широка? Но стулья, верно, не годились – они легкие, а злодею потребно было, чтоб Митя неподвижно сидел – тронное кресло ему было поднять не под силу… - Почему вообще в тронной зале? – спросила я, с удивлением поняв, что меня и вправду интересует ответ на сей вопрос. – Любой из прислуги может сюда заглянуть! Куда как вернее было бы для подобного злодейства застать его средь дня в любой коморке, куда бы он приткнулся подремать, да там и… При этих словах доктор, присевший было на один из крайних в ряду стульев, вскочил. - Сапоги! Варвара, верно мыслишь! – воскликнул он. Я не успела более ничего спросить – знатный царедворец вернулся. Входить в тронную залу не стал, лишь поманил доктора к себе пальцем, а мне, когда я двинулась следом, сделал знак: останься. Где-то во дворце пробили часы – мало ударов. Должно быть, теперь глухая ночь? К Ильинским я вбежала в девятом часу, да не менее двух часов там провела. А во дворце, в этой золотой зале, я не знала, сколько мы пробыли. То казалось – может, всю ночь, а то – что четверть часа от силы. В любом случае било не полночь – больше. Вошел сызнова один доктор. Он казался недоволен и растерян. - Варя, господин Пичугов предлагает… велит, словом… мне покамест из дворца убраться, а тебе остаться. Выдадут тебя за новенькую в штате шутих, чтоб ты промеж них потолклась, поглядела да поузнавала, что к чему. Речь только об одном дне, - быстро уточнил он, взглядывая на меня. - Господи! Так это… это был сам Пичугов? Имя князя Алексея Григорьевича знала даже я – то был об ту пору второй человек в государстве, но некоторые, понизив голос, говорили, что первый. Герр Францхен, помнится, любил потолковать о том, что они с Государыней непременно тайно венчаны, иначе вышел бы грех. - Сам, сам… - отмахнулся Закариус. – Ты меня услышала? Сдюжишь? Понимаешь же, что мы отказать не можем? Это не просьба, это приказ нам с тобою… Но один только день! Завтра вечером заберу тебя, Варвара Дмитриевна, слышишь? Шубу давай скидывай, с собою возьму, а то место гиблое, еще покрадут, неровен час, - он усмехнулся невесело. Я спохватилась, вспомнив, чтО держу в руке, но показать находку доктору не успела – тут же явились слуги Пичугова, будто ждали последнего слова господина Закариуса. Так я и отправилась следом за очередным сумрачным рослым лакеем – держа зажатую руку за спиною. Будто мы с Митей в колечко играли – от него да ко мне, а я дальше несу. И что делать с этим, не знаю. Колечко-колечко, выйди на крылечко. Лакей шагал впереди меня, высоко держа подсвешник, мне бы разглядывать дворец во все глаза, вон куда попала, девица Сухарева, могла ли чаять? а не получалось. Золотое, и бархатное, и зеркальное, и опять что-то блестит, и искрится, и картина в богатой раме, а пальцы мои тем временем быстро пробегали по бокам тяжеленькой игрушки. С первого взгляду я успела только различить, что это слоник – белый слоник, красивая эмалевая фигурка. Шахматный? Шахматы были для меня связаны с Митей, и я сразу о них подумала. В том наборе, что Митя нам в пенсионе оставил, слоны были, но не такие, а будто стоящие на задних ногах. Этот же опирался на все четыре, и был очень тяжел, точно отлит из чистого золота. На спине слона мои пальцы нащупали башенку с кольцом вверху и еще какой-то выступ причудливой формы. Проходя мимо стенного шандала зажженного, я не утерпела и на миг выставила игрушку перед собою. Выступ оказался фигуркою человечка – черного полуодетого человечка в чалме, я читала в книгах, что слоны проживают не токмо в Индии, но и в черной Африке, так что то был наверное не индус, а африканский мавр. Таких я видала на картинке. Спину слона под башенкой покрывала голубая эмалевая попонка, вся в дорогих каменьях, сиявших так нестерпимо, что я поскорее спрятала фигурку в рукав платья. Выглядела вещица невероятно дорого. Быть может, это и есть та драгоценность, что хотели у Мити отобрать? Так чего ж не отобрали? Не заметили сжатого кулака? Не успели обыскать? И трудно, совершенно невозможно помыслить, что из-за дорогой безделицы Митя готов был претерпевать муку. Припомнилось, как в недолгое его пребывание у нас в пенсионе я раз доставала ему из пальца занозу… нет, нет, не сумел бы, все бы отдал. Думай, Варька, приказала я себе. Думай, соображай, Мите ты не поможешь, но душа его на том свете порадуется, коли у тебя с доктором получится душегуба сыскать и наказать. Что тут самое странное? Зачем Митю мучить, когда он ничего не знал, ничего не имел? Нет, доктор прав, мы не можем утверждать, что не знал. При дворе такого мог наслушаться!.. Странное – что в тронной зале, вот. Что доктор-то сказать успел, когда я удивилась, что мол среди дня не сыскали его где он вздремнуть устроился, а отчего-то… А! «Сапоги», вот что он сказал. Красные сапожки – почему-то свалившиеся с Митиных ног, хотя были они очень ладные, по его размеру, ничуть не большие ему. Стало быть… Стало быть, так все и произошло. Именно там злодеи и сыскали его, где он среди дня ото всех спрятался, лишенный собственного угла маленький шут, вынужденный ночами, неделю за неделей, из месяца в месяц бодрствовать в Государыниной прихожей, бежать по первому зову развлекать страдающую от бессонницы госпожу. Днем, когда никому был он не нужен, пробрался сюда, в огромную гулкую пустую залу, разул усталые ноги, да пристроился поспать… прямо на императорском троне, покуда никто не видит. Очень в духе Митиного характера – маленькая шутка маленького никому не заметного человека, который знает кое-что, чего не знаете вы, высокие, презирающие его люди, сильные мира сего. Думаю, он частенько это проделывал, находя в том своеобразную утеху душе, которую судьба лишила иных утех. Здесь нашли его люди… или один человек, много выше и сильнее. Я поскорее пропустила момент, о коем думать была не в силах. Вот Митя побежал, разорвав веревку, босой – сапоги стоят под троном, пробежал два шага, споткнулся и упал замертво. Что сделал при том злодей? Насадил сапоги ему на ноги. Зачем? Ясно, зачем – хотел унести тело прочь, ничего за собой не оставить. Однако отчего-то не унес – допустим, его кто-то спугнул. Почему ж не вернулся после, когда тело еще было не найдено? И целый день не вернулся, и целую ночь? На это у меня не было ответу. - Сюда попрошу, - сказал мне лакей, останавливаясь подле завешенной зеленой портьерою двери. – Только тссс! – он приложил палец к губам, глянул важно, отчего-то напомнив мне неподкупного жандарма в крепости. – За этой дверью – прихожая, а за следующей уже – Государынина опочивальня, извольте уяснить. Тут громко говорить невместно. Я кивнула и шагнула вперед, трепеща перед святая святых этого места. И тут же, мгновенно, нарушила предостереженье: заорала в голос от неожиданности и страха. Прямо на меня из полутемной прихожей смотрела черная, как кавалерийский сапог, физиономия – точь-в-точь как у погонщика на спине эмалевого слоника.