Доктор Закариус

От моего отчаянного вопля видение не развеялось, отнюдь. Сильная рука бережно, но уверенно зажала мне рот, и грустный красивый голос прозвучал продолжением сна: - Пожалуйста, не кричите! Не ровен час, проснется… - Простите, - выдохнула я, когда наконец осознала, что слова сии без малейшего акцента излетели из уст черного человека, стоящего передо мной. Человек бесшумно скользнул вглубь прихожей и прижал ухо к двери в дальнем ее конце. Комната была освещена слабо, но и нескольких малых огоньков хватало, чтобы понять, что черный человек почти наг. Здесь, конечно, было потеплее, чем в тронной зале, однако ж не настолько! Чресла его прикрывало лишь некое подобие короткой юбки, как все у того же слоновьего погонщика, а вот чалмы на голове не имелось – тускло отсвечивал наголо выбритый череп. Шея, щиколотки босых ног, запястья были густо перевиты какими-то разноцветными ожерельями. - Слава тебе, Господи, пронесло, - проговорил человек, возвращаясь от двери и широко крестясь справа налево. (Это я уже схожу с ума или еще нет, подумала я со слабым интересом.) – Вы к кому, сударыня? Только тут я осознала, что комната в общем-то полна народу. На диванчиках у стен и в креслах то здесь, то там сидели люди – не менее десятка – самой странной наружности. По большей части карлы и карлицы, но были, кажется, и люди обычного росту, только в диких нарядах. Большинство дремало, кто-то что-то ел, два бойких человечка на ближней оттоманке двигали самодельные фишки на расчерченной доске. Сие сборище должно бы было напомнить мне наш пенсион, но отчего-то не напомнило. Что-то во всем этом было другое, в самом духе этого места. На полу, растянувшись, лежали три собаки – две борзые и болонка. Может, где-то были еще, но я разглядела трех. Мое появление не заинтересовало ни людей, ни собак, только болонка повернула на миг морду в мою сторону, и тут же снова уронила ее на лапы. - Я Варя, - сказала я, протягивая руку. – Меня к вам прислали… новенькой. Афанасий Давыдыч прислал, - кстати ввернула я имя. Черный человек с недоумением взял мою руку в свою и немного подержал, разглядывая. Я в ответ тоже принялась разглядывать его руки и с изумлением поняла, что ладони у них вовсе не черны, будто он отмывал и довольно успешно отмыл их. - Вы вместо Митяя? – проговорил он с пониманием. – Он больше не придет? Я покачала головой – нет, не придет, и почувствовала вдруг, что глаза мои наконец наполняются слезами. Митя! Это все какая-то нелепость. Человек заметил, видимо, предательский блеск моих глаз и спросил – так прямо и спросил: - Его больше нет? Кажется, я переутомилась за этот безумный день, начавшийся для меня в тверской тюрьме, продолжившийся тряским возком, званым вечером, откровениями фальшивой Василисы, царским дворцом и наконец Митиной гибелью. Иначе ничем не могу объяснить то, что обнаружила себя спустя несколько минут мелко трясущейся под укутывавшим мои плечи одеялом, сидящей в каком-то углу прихожей на полу, поспешно выбалтывающей шепотом все подробности убийства и нашего расследования, о которых мне было строжайше велено молчать, голому мавру, которого я не знала даже имени. Выговоривши все до донышка, я шмыгнула носом. - Извините, - проговорил черный человек вежливо, - не могу предложить вам платок, ибо сам такового не имею. Должно быть, истерическое мое состояние не закончилось, потому что от этих слов я, едва переставши плакать, начала неудержимо смеяться. Я закусывала губы и пальцы, но светским тоном извиняющийся за отсутствие платка человек, на котором из одежды был один жалкий лоскут – это было выше моих сил. Он, вопреки ожиданию, кажется, не обиделся - широко улыбнулся, сверкнув белыми крупными зубами. Отсмеявшись, я поняла вдруг, что мне сделалось легче. Быть может, я свершила непоправимую ошибку, рассказав ему все – но надо же было с чего-то начать. - Простите меня, - сказала я, промакивая глаза рукавом. – Я своим смехом вас не очень обидела? Это я не в том смысле, что смешно, а… - тут я махнула рукой, не очень понимая, чем должна эта фраза закончиться. - Хотите есть, Варя? – спросил он неожиданно. - Очень! – я как-то забыла об этой стороне жизни, но от его вопроса вспомнила. Ведь и впрямь – я с утра перебивалась только припасами старухи-травницы, данными в дорогу, да бокал вина выпила у Ильинских. Вгрызаясь в черствый, но все равно очень-очень вкусный ломоть черного хлеба, я наконец-то додумалась спросить моего благодетеля: - А как вас зовут? - Все Арапом кличут, - отвечал он, - Арапкой можно. - Это же не имя? – я от удивления забыла про хлеб. – Кличка какая-то собачья… Прозвище, просто оттого, что вы черный? А имя? Имя крестильное есть у вас? Тут он вдруг сделался необычайно серьезен. Прикоснулся одной рукою к запястью другой, и я поняла, что одни из бус на руке вовсе не бусы, а кипарисовые четки с серебряным крестиком на них, и проговорил: - Имя крестильное мое - Нил, в честь святителя мученика Тирского, ибо крещен был семнадцатого сентября, в день памяти оного. Хотел подгадать на святого Африкана Петрийского, да не вышло. - Нил, - повторила я, пробуя имя на звук и вкус. И ничего необычного вроде бы не было в том имени, но с личностью его носителя вкупе оно давала эффект поразительный. – Нил… извините, а по батюшке? - Простите, - сказал удивительный черный человек (сколько раз мы с ним в нынешней беседе друг пред другом зачем-то повинились, не счесть!) – Простите, но увы – это все. Таковой роскошью не располагаю от роду. - Возьмите же, по-моему вам нужнее, - я сняла с себя одеяло, мне сделалось уже совсем тепло, и накинула ему на плечи, против чего он не возражал, а сразу возможно плотнее закутался. – Нил… помогите мне, пожалуйста. Я, может быть, зря вам рассказала все и буду локти кусать… бог весть. Но я не знаю, с чего начать. Митя… я… - Я знаю, - сказал он мягко. – Он о вас рассказывал. - Право? – я вскинула голову. – А… что он обо мне говорил? Тут он почему-то задумался, скрестил на груди руки и будто взвешивая слова, каждое из слов, сказал: - Из всех его речей у меня сложилось об вас самое достойное представление. - Спасибо, - сказала я, улыбнувшись. Мне сделалось ясно, что он имел в виду. Я достаточно знала Митю, чтобы понимать, что в новом месте он о старом мог злословить без оглядки на лица, и несмотря на все мое сочувственное и более того к нему отношение, мне могло достаться тоже. - Вы хорошо его знали? Часто разговаривали? – спросила я. Нил не успел ответить. Где-то – мне почему-то почудилось, что наверху, не то этажом выше, не то и того выше, - послышался тихий перезвон колокольцев. В звуке не было ничего резкого или угрожающего, то могли бить четверть часы, отделенные от нас несколькими стенами, однако звук этот вдруг резко переменил всю картину. Все население прихожей повскакало со своих мест. Те, что ели, спешно заталкивали в себя последние корки, или же напротив прятали объедки по рукавам и карманам. Доска с фишками оказалась в мгновение ока заброшена под кресло. Кто-то сам скрылся за портьерой, другие – две карлицы, например, сидевшие от нас поодаль – остановились в самой середине комнаты на пустом пространстве и торопливо помогали друг другу прихорашиваться, поправляя смятые от сна на неудобных подлокотниках локоны и оборки. Собаки сели, будто приученные охотничьи при звуках рога, и не только борзые, но даже болонка. Нил тоже повел себя неожиданно. Он скинул с плеч одеяло, которое явно было ему нелишним, и сделал несколько широких шагов в сторону двери. Я в недоумении шагнула за ним следом, пытаясь понять, что стряслось. Простая белая дверь в дальнем конце прихожей отворилась, и Нил мигом согнулся в странном поклоне – встал на одно колено, одну руку в сложном изгибе прижал к груди, а вторую приложил ко лбу. На пороге двери стояла старуха, и мне потребовалось позорно много времени на осознанье того факта, что я своими глазами вижу Государыню Императрицу. В просторном шлафроке и каком-то совсем уж несерьезном старушечьем чепце, грузная особа с желтовато-шафранной кожей и чуть навыкате невыразительными глазками внушала куда менее трепета, чем та же Анна Кондратьевна (даром, что фальшивая!) и уж тем более нежели черная травница Мавра. Шуты вокруг тоже изобразили более или менее убедительные поклоны и реверансы, одна я замешкалась, как дура. - Это что за новая рожа? – спросила Государыня, указывая на меня пальцем. Голос у нее был глуховатый и усталый, тоже невыразительный. Нил выпрямился рядом со мною, бросил на меня быстрый взгляд и отвечал – жутко коверкая слова, так что страшно делалось, не повторю даже, как, хотя и оставалось все понятно: - А это вот, матушка, радость-то какая! Сыскали для меня наконец толмачку. - Глупости несешь! – оборвала его Государыня. – На кой ляд тебе толмачка, ты по-русски чешешь почище многих, даром что арап. - Ах! – воскликнул Нил, чуточку заступая мне дорогу и полностью завладевая вниманием царственной особы. – Страшное табу моего народа не давало мне в том сознаться, однако теперь, когда запрет снят, каюсь и сознаюсь, матушка! Сызмала был учен наизусть древнему тайному знанию от учителя Мави-Тарави, но не был учен самому языку, коим в племени пользовались только шаманы. И вот какая удача! Сия девица Варвара, как доподлинно стало известно, ударенная молнией в возрасте пяти лет, отчего и повредилась горбом и рассудком, зато чудесным образом стала понимать десять никому не известных языков, и средь них тайный язык шаманов моего племени! Нет, я все-таки схожу с ума, поняла я с интересом. - Да? – довольно равнодушно уточнила Государыня. – Ну пойдем, развлеки, соври мне чего-нибудь. А то сон нейдет. И она поманила его за собою, а Нил сделал почти такой же жест мне, а еще состроил крайне извиняющуюся физиономию и приложил руку к груди. И я поняла, что врать сейчас придется не ему, а мне.