Доктор Закариус

Императорская спальня оказалась и мала, и тесна, и темновата, но зато довольно хорошо натоплена. Две девки-прислужницы сидели на лавке у стены, старательно таращились на нас, но все равно кажется спали, насобачились с открытыми глазами кемарить. Нил быстро забежал вперед, опустился на колена, и Государыня, не взглянув даже на него, будничным привычным жестом нашарила его плечо, тяжко оперлась и взгромоздилась на высокую раскрытую постель с такою горой подушек, что не легла скорее, а села, прислонившись к ним спиною. Тотчас подбежавшая девка попыталась укрыть Государыню периной, но та отмахнулась: - Поди, дура, и без того томно. Нил устроился на полу в странной позе, будто усевшись на собственные пятки (я бы так долго не продержалась, подумалось мне), а я села на указанную им скамеечку. При этом босые ноги лежащей на кровати старухи оказались прямо у меня перед глазами. Ступни растрескались, точно как у Егоровны. Компресс с яблочным уксусом надобно на ночь, подумала я. И еще подумала, что глупости говорил герр Францхен. Какой там венчаны! Государыня в матери годилась Пичугову. - Начинай сейчас же свои африканские басни, - велела Государыня. – А толмачка пускай немедля за тобою переводит, не мешкает. Я неловко поклонилась, понимая, что сие обо мне сказано. Нил, однако, не торопился. Я опешила, переведя взгляд наконец на него: сидя все в той же немыслимо неудобной позе, с подогнутыми пальцами ног, несущими на себе почти весь вес тела, он слегка раскачивался, будто вводил себя в транс. Руки его то безвольно повисали вдоль тела, не участвуя в сем движении, то вдруг начинали шевелиться, живя своей какой-то жизнью и свершая плавные непредсказуемые взмахи во все стороны. Наконец он – не начал говорить, не запел, ни одно из этих слов тут не уместно, - нет, скорее, загудел, как потревоженный пчелиный улей. Он не размыкал губ, и неясно было, откуда собственно исходит звук – казалось, что все его существо резонирует, как единый музыкальный инструмент. Наконец, из звука стали вычленяться слова, абсолютно невозможные, неделимые на части, гортанные, с длинными гласными. Я не могла бы повторить ни одно из них, и даже указать границы тех слов. Пропев-проговорив таким манером несколько «фраз», Нил поймал мой взгляд и несколько раз мигнул обоими глазами. Я спохватилась. - Давным-давно, - начала я, не имея ни малейшего представления о том, что скажу дальше. – так давно, что никого не осталось, кто бы это помнил, и все же память о том живет в тайном сказании, которое передается из уст в уста… Давным-давно на заре… плыла по великой реке малая утлая лодочка… Бог ее знает, эту утлую лодочку, откудова она ко мне приплыла. Может, из мыслей о Мите. А может дело не в лодочке было, а в реке. Нил одобрительно кивнул едва заметно, сделал мне знак замолчать и снова принялся за свое. Движения и голос его навевали такую монотонность, что я чуть сама не зевнула. А Государыне хоть бы что. Продолжайте колыбельную, покудова сил достанет. - Лодочка та была мала, да собою прекрасна: из лучшего дерева махагон, а весла розовы, а уключины золотые. И в каждое весло вделан чистой воды алмаз размером с кулак, и вода играет на его гранях, так что мнится, будто все весло прозрачно и пропускает воду чрез себя… Нил показал мне плавный жест ладонью, который я поняла как призыв к больше монотонности голоса, а то я сама что-то больно увлеклась, и говорила красочно и с душою. Исчерпав тему облика лодки (я снабдила ее и пологом, подробно описав его вышивку, и резными скамьями, и защитными заклинаньями на тайном языке, начертанными на носу и корме), я перешла на местную флору и фауну, тростники и лотосы: - Гигантские крокодилы водились в глубоких водах великой реки, и ощетинивали грозные спины, выгнувшись на белом песке… А также иппотамы, водные кони, тяжелые, как быки, пешком переходили по дну с одного брега на другой… Ладонь Нила так же плавно пошла вниз, и я приглушила голос, пока он совсем не замер. С груды подушек доносилось очевидное похрапывание. Через минуту мы были уже вновь в прихожей, и только тут я заметила, что у Нила со лба стекает пот струями. - Извините меня, - начал было он, видимо, имея в виду то, что мне пришлось импровизировать на ходу и что он сделал меня невесть откуда взявшейся толмачкой. Я чуть на цыпочки поднялась и рукавом и ладонью ему лоб утерла. Пот был холодный. Нил умолк и взглянул на меня странно. Я-то, признаться, ничуть не употела. И вообще страху не натерпелась, не-а. Подумаешь, сидела у постели Государыни и колыбельную сказку ей сочиняла из головы. После докторовой закалки на званых вечерах с обступающими меня дамами, жаждущими подробностей несуществующих расследований, мне теперь все было нипочем. Нил тем временем вернулся в свой угол и сызнова укутался в красное одеяло. Я присела рядом с ним. - Митя не сошелся близко ни с кем, - вдруг проговорил он, будто не было никакой паузы в нашем разговоре. – Со мною он разговаривал, да, но не мог пересилить себя – цвет моей кожи явственно внушал ему отвращенье. Я заметил даже, что он избегает касаться до предметов, которые побывали у меня в руках. - Ну и дурак, - брякнула я, и вдруг вспомнила. – Ах ты боже ты мой. Прости меня, Господи. Нил перекрестился. - Мир его праху, - прибавил он. – Просто вы должны понимать, что я едва ли ходил в его конфидентах. Митя был невоздержан на язык, - продолжал он печально, - и дьявольски, дьявольски горд. Я кивнула, признавая его правоту. Так оно и было, увы. Мите было чем гордиться – он был умен, остроумен и красив, но, боюсь, гордыня его рождалась в странном горниле пламени, разгоравшегося именно по той причине, что сам он никаких поводов к гордости в себе сыскать не умел. - В силу этого я могу себе представить, что, ощутив, как теряет расположение Государыни – а это так и было, в любимцах все мы тут ходим не подолгу, особливо те, что не привыкли выслуживаться и выставлять себя бОльшими дураками, чем мы есть на самом деле, - он криво усмехнулся, и я не поняла, к каковой из категорий он относит самого себя, - Митя порешил добиваться успеха иными путями. Он мог вообразить – или же выдумать – что является хранителем какого-то государственного секрета, а затем, по причине все той же невоздержанности на язык, сказать об этом таким людям, которые могли за сию возможность ухватиться… Отсюда и так смущающее вас с доктором обстоятельство обнаружения тела посередине тронной залы: не намек ли на шаткость трона тому, кто сейчас ощущает себя стоящим у его подножия. - То есть Пичугову? – прямо спросила я. - То есть, например, Пичугову. С другой стороны, это может быть и глупость. Тело могли просто не суметь вынести из залы. Не успеть. Не осилить. Многим из них, - он выразительно обвел глазами прихожую, - поднять в одиночку тело было бы не под силу. И многим из них Митя надоел как соломина в… Извините. Хуже горькой редьки надоел, вот. - Я поняла, - я нахмурилась. – Но пытать? Колоть шилом? Ради чего? Ради глумления над поверженным врагом? - Хотя бы и так. Ведь тот, кто издевался над ним, кто послужил причиною его смерти, на самом деле не убивал его. Так возможно, и не намеревался? Намеревался лишь припугнуть, привязал сонного, а оно вон как обернулось. Шило, кстати. Шило. Вон там сидит человек, - взгляните, вооон там, под пейзажиком с италийской руиной, - имеющий у нас кличку «Башмачник», по той прямой причине, что некогда занимался этим ремеслом. Он многим успел обувь починить, то есть инструмент всегда при нем. Человек он немолодой, мирного нрава, но с Митей они сразу друг другу не понравились – практически один типаж, и до Мити ходил в любимчиках именно он. - Как его зовут? – я жадно уставилась на дремавшего на диване карлика с черной, с проседью, бородкой, в зелено-полосатом камзольчике. Действительно, он несколько напоминал постаревшего Митю всем своим обликом. - Егорием Трухиным. Однако же я ума не приложу, как дознаться, мог ли то быть он. Прошлой ночью Митя точно сидел в прихожей, до самого пробуждения Государыни, значит, злодеяние свершилось в течение дня – скорее, поутру, судя по тому, что, как вы сказали, определил господин доктор Закариус относительно времени кончины. Нет, стойте. Нужно вспомнить точнее. Так, вчерашнее утро… Государыня пробудилась поздно… ночь выдалась тяжелая, - он выразительно закатил глаза, - задремала лишь под утро, а пробудилась, выходит, в десятом часу. На утреннем туалете Митя был… был, да, еще ему доверено было чулок держать, справа от постели он стоял… Был и при завтраке, помню его, у них легкая потасовка вышла с Меланией-малой за яблоко… После я сопровождал Государыню на прогулке в зимнем саду, поэтому, - он чуть развел кистями рук, чтоб не сползло одеяло, - совершенно не могу ничего сказать об том, кто где находился в эти два часа или около того. Я попытаюсь осторожно порасспрашивать, но пока не знаю, с какого боку подойти. Народ здесь собрался донельзя скрытный. - Мелания – это которая? – спросила я, оглядывая комнату. Нил вытянул шею и вскоре проговорил с удивлением: - Мелании нету… Странно! Ночами мы все стараемся быть на месте, мало ли, кого Государыня пожелает видеть. Не смогут сыскать тебя – неладно получится. Тут никто другого за отсутствие выгораживать не станет, знаете ли. А вот после завтрака по негласному правилу мы вроде как сами себе предоставлены, ежели Государыня кого с собой не позовет, как вот меня давеча. После прогулки же настает время государственных дел, тут мы ни к чему. И приемная тогда уж по назначению используется, в ней придворные сановники, а то и иностранные посланники толпятся, своей очереди дожидают... - Государыня принимает иностранных посланников в спальне? – поразилась я. - Зачем же? В кабинете, - Нил кивнул в противуположный угол приемной, и я поняла, что там портьера скрывала еще одну дверь, ранее мною незамеченную. – Так вот, из зимнего саду я Государыню сопроводил в кабинет, уходя, прихватил одеяло, я его вот сюда под шкаф заталкиваю поутру, – да в сад и вернулся. Имеется у меня там местечко облюбованное, подле бамбуков в кадке. Спать после такой ночи страх как хотелось. Никого из шутов не видел, все уж отсюда разбрелись. Его слова навели меня на новую мысль. - У вас, выходит, тут можно уместить цельное одеяло, и другие поди имеют свои тайники? - Конечно, - Нил кивнул. – Мелания точно прячет еду, в сидении вот тех кресел, я много раз замечал. Но вообще личные вещи мало у кого имеются. И я не знаю, - предупредил он мой следующий вопрос, - имелись ли таковые у Мити. - А у Егория Трухина меж тем где-то хранится сапожный инструмент, - проговорила я в раздумьи. Тут Нил уставился на мой башмак, странно смотрящийся подле его черной босой ступни на паркете. - Так вот он, повод! Вы ж обутая, я все время забываю, - он рассмеялся. Я мигом ухватила его мысль. - Точно! Попрошу его сейчас же мне хоть новую дырку под шнурок провертеть – заодно и увидим, есть ли шило в его хозяйстве. - С богом, - озабоченно напутствовал меня Нил, когда я поднялась, чтобы подойти к маленькому «Башмачнику». – А я покамест тоже кой-кому пару слов скажу.