Доктор Закариус

Трухин проснулся сразу, стоило мне присесть подле него. Вблизи он не был похож на Митю: если Митя с лица был писаным красавцем с точеными ноздрями и высоким лбом, то «Башмачник» оказался человеком довольно простецкой внешности, и с туповатым выраженьем глаз. - Чего надобно? – приветствовал он меня насторожено, но беззлобно. - Да вот мне Ни… арап ваш черный присоветовал, - я махнула куда-то себе за плечо, - говорит, вы в этом понимаете. Башмак у меня чего-то совсем… Вот тут порвалось, видите, каши просит, и каблук болтается на одном гвозде. Его лицо мигом преобразилось, глаза загорелись звездами. - Энто мы сейчас… энто мы мигом, - забормотал он, и сколько ж в его голосе было удовольствия! Заполучив мой башмак в руки, он быстро и со знанием дела повертел-осмотрел его, потом поднял палец – мол, погодите-погодите! – и… исчез. Я не сразу сообразила, куда он девался – нырнул под диван, возился там с чем-то, а вынырнул уже с холстиной, аккуратно свернутой, которую распластал на диванчике, являя на свет один инструмент за другим. Были тут и кусочки кожи и сафьяна разного цвета, и катушки ниток, и мелкие блестящие гвоздики – словом, весь необходимый арсенал его ремесла. Тайник «Башмачника» оказался простым. Вслушиваясь в бормотание Трухина над его сокровищем, я вдруг уловила: - Эх, сюда бы шило побольше… куда ж задевалося-то… Не иначе прознал кто, - тут он вдруг без всякого стеснения раздельно и отчетливо по матери обругал тех, кто, по его мнению, мог присвоить что-то из его вещей, и продолжал свое: - маленькое шильце хоть на месте… Б***, долго им колупаться… Я не стала даже переспрашивать, вклиниваться со своим «У вас что-то пропало?» - и так все было яснее ясного. Ежели это он бы обратил свое оружие против Мити, а после спрятал или выкинул, ему вовсе не резон было привлекать внимание к исчезновению шила. Можно было конечно заподозрить в нем вовсе маловероятное желание указать на другого, подбросить тому инструмент, да только тут, в этой странной комнате, не существовало такого понятья, как «подбросить», ибо у здешних насельников практически не имелось частного имущества. Да и что-то больно мудрено это было для простодушного башмачника. Нет, определенно на него можно было не думать – а вот что его вещью воспользовались для злодеяния, сие было несомненно. Меня вдруг взволновало иное соображение при виде Трухина, увлеченно колдующего над моим ботинком. Чем я расплачиваться стану? При мне лишь чужая брошь у ворота чужого платья, да в рукаве вещица, которую вовсе никому нельзя показать, прощальный Митин дар. - Егорий, Егорий, погодите, - я подергала сапожника за рукав. – Я ж так, показать только, спросить… а уж как мне монетка-другая перепадет, так я и… Он взглянул на меня с укоризною. - Иии, девонька! А того Арапка тебе не сказал, что я за это денег не беру? Я думал – порадовать старика пришла, а ты… - Простите, я не знала, - поскорее повинилась я. – Очень вам благодарная за такое бескорыстие! Вам бы мастерскую свою открыть, вон вы как ловко управляетесь, - польстила. Он в ответ только вздохнул, видимо, я в больное место угодила. Не в радость ему была дворцовая служба, да знать, в своих желаньях он был не волен, как и все мы. Наблюдая за не всегда понятными мне манипуляциями башмачника, я раз, другой широко зевнула. В сон клонило неудержимо, да нельзя: с чем я к доктору назавтра покажусь? Нам ведь всего-то три дня дадено, а я покамест знаю лишь самые общие места – что Митю недолюбливали, ну так что ж? Что из всей шутовской братии допустим Трухин вот невиновный, да еще Нил (ему я положила верить безоговорочно, как-то само так случилось). Но остается еще человек шесть-семь, о которых я не знаю ничего. Меланья вон какая-то вовсе пропала – не иначе как тоже чего-то прознала, и ее бездыханной сыщут назавтра… И застряну я тут, в этой прихожей, на веки вечные, буду каждую ночь врать нескончаемую сказку, как новоявленная Шахразада, сказку, в которой все новые водные кони на толстых ногах будут переходить по дну полноводную реку, колыхая на своих черных спинах лодки с изукрашенными парусами, а подъятые веслами брызги гореть на солнце, не хуже алмазов… Кажется, я все-таки задремала, потому что яркая картина африканского сказания продолжала сиять передо мною, переливаясь всеми красками, когда Нил осторожно коснулся до моего плеча. Я заморгала, приходя в себя, и послушно прохромала в одном башмаке за ним, в привычный уже угол за шкафом. - Варя, слушайте, что удалось узнать. Вчерашним утром, после того, как я последовал за Государыней в зимний сад, они тут всем обществом совершили набег на кухню, и Митя был среди прочих, это мне несколько человек независимо показали. Подле кухни оставались все довольно долго, впрочем, исключая самого Митю, а еще Скворцов – это вон те двое, они братья, старший и младший. Они Митю звали играть в карты, Скворцы, почитай, только за этим занятьем дни коротают. И многие слышали, как они Митю звали. Но он засмеялся и отказался, сказавши на то, что сейчас идет играть в игру посерьезней и с человеком посерьезней, чем братья Скворцы. Они спросили, с кем же это, мол, уж не с ключником ли Порфирием, на что он смеялся пуще прежнего и показывал глазами совсем куда-то вверх, опосля чего ушел, и Скворцы ушли в коридорчик в южном крыле, где у них место облюбовано и карты припрятаны. - С человеком посерьезней… Неужто с Пичуговым? – ахнула я. - Не знаю, - Нил покачал головою. – Он не сказал. Но только с того момента никто его более не видал. - А шуты все знают теперь, выходит… про Митю? – вдруг испугалась я. Нил взглянул на меня удивленно. - Нет, конечно. Я им сказал, что у Порфирия табакерка черепаховая пропала, когда он приемной вчера проходил, и что велено узнать, кто из них поутру чем занимался. Мне в порыве самооправдания даже несколько тайников по доброй воле показали – за картинами и в мебели. Мол, на, смотри, подавись, нету у нас той табакерки! Поразительно, подумала я. Вот какого бы помощника доктору, не меня! Они бы вдвоем мигом любое дело щелкали, как орех. И Ваньку тверского им на посылках. А я уж ладно – комнату бы мела и на письма назойливые отвечала. У меня почерк недурной, доктор сам говорил. - Что? – спросил Нил, глядя на мое лицо. – Я что-то не так сделал? - Что вы! Я просто об том думаю, как мне в жизни везет на умных людей, - честно отвечала я. - Знаете, - проговорил он серьезно, - я что-то начинаю ценить цвет своей физиономии. Не видать, что краснею. Повисла неловкая пауза. Я с трудом повернулась мыслями к тому, где кто из шутов провел вчерашнее утро. - Получается, всех здешних можно со счетов сбрасывать? – сказала я, наконец. – Раз Митя был зван куда-то в иное место, все сидели в кухне, а Скворцы были вдвоем? - Отнюдь. Убит-то Митя был в тронной зале. Я совершенно с вами согласен, что туда он забрался с той же целью, что я – в пространство между стеной и кадкой с бамбуками: поскорее завалиться на боковую. Стало быть, или же игра у высокого лица не состоялась, или Митя вовсе ее выдумал – или достаточно быстро окончилась. А вот кто нашел его в тронной зале после того – бог весть. Я бы сбросил со счетов окончательно – нет, не окончательно, скажу осторожнее, предположительно – только Скворцов. Они могут, в отличие от многих, друг дружку покрывать, да и в сговоре действовать на пару, но только не стали б они, коли против Мити имели бы злой умысел, во всеуслышанье звать его с собою. - Ежели б точно знали, что откажется – могли бы, - возразила я. – Но согласна, что верояции в том мало. Вдруг бы он согласился? Тогда покраденное у Трухина шило им пришлось бы где-то прятать до следующего удобного случая… - Шило прятать легко. Это токмо в мешке его не утаишь, а за голенищем сапога али за поясом – за милую душу. А можно и временно возвернуть хозяину, если знаешь его тайник. Но не мог то быть сам Трухин? Я изложила свои мысли по поводу башмачника. Нил согласился с моими умозаключеньями. - Дайте-ка я с ним поговорю. Он, вроде, против моей черной физиономии ничего не имеет. Коли мы ему верим – положим верить и тому, что он скажет. Егорий, впрочем, уж сам к нам шел – на ловца и зверь бежит. Принес мой ботинок, и я с благодарностью работу приняла. Зашито и впрямь было ловко, швом прочным и незаметным, и мелкими гвоздочками по каблуку усеяно. - Скажи, Егорий, - окликнул его Нил, - а где Меланья, не знаешь? Трухин фыркнул пренебрежительно. - С Митькой небось своим любезным где милуется. Мое какое дело… - Уж так тебе и дела нет? Я поняла вдруг, в чем была главная причина его вражды с Митей. Не в фаворе государынином. - Зачем вы так говорите, - упрекнула я Нила. – Чтоб Меланья с Митей – да никогда! Они вон, вы сами упомянули, на завтраке вчера повздорили… Нил поймал мою мысль мигом. Отмахнувшись будто от моего предостереженья, начал еще насмешливей прохаживаться по персоне незнакомой мне Меланьи: - В кухне повздорили – в опочивальне помирились, али не знаете, как оно бывает? Ты, кстати, сыскал, где Митя дрыхнуть днем изволит? Сыскал же, признайся? - Не сыскал, - буркнул Егорий, мрачнея. – Одна Меланья, кажись, знала, и вчера из кухни не иначе как к нему утекла – аккурат после Скворцов выскользнула. Выждала, стало быть, с полчаса, чтобы не с ним вместе, а потом гляжу – нету! Я чуть не упустил, сей же час за нею – но она в галерею вбежала и должно за доспех присела, я и проглядел, мимо протопал. Ищи ее свищи! - Меланья вернется непременно, и вовсе не думаю, что она бегала вчера за Митей, потому что… - начала я. Мне не пришлось придумывать «потому что» - дверь отворилась, и маленькая фигурка карлицы протиснулась в прихожую.